Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 75

Когда я, уже переодевшись в чистое, вошел в зал, он поднялся каким-то скованным движением. Поклонился — коротко и небрежно, вроде бы почтительно, но и с тенью снисходительности. Карие глаза смотрели неприязненно, лицо было холодно.

Я подошел к заваленному подушками креслу черного дерева и сел, не позволив и тени боли отразиться на моем лице, После тренировки все мое тело было мучительно напряжено:

— Итак… Атвия приходит к Хомейне.

— Нет, мой господин, — тихо ответил Аларик. — Мой брат. Государь Осрик Атвийский, посылает меня, чтобы сказать, что Атвия не станет подчиняйся Хомейне до тех пор, пока земля эта не завоевана.

Я разглядывал Аларика в раздумье и некотором недоумении. Одет он был так, как приличествовало его положению, темные волосы были гладко зачесаны.

Приглядевшись, я понял, что он старше, чем показался мне на первый взгляд. Он был, должно быть, на год или два старше Донала, а глаза его были глазами взрослого человека.

Я позволил себе улыбнуться, хотя вовсе не чувствовал веселости:

— Я убил твоего отца, господин мой Аларик, потому что он хотел свергнуть мой Дом и заменить его своим. Я мог бы сделать то же самое и с тобой, — я помолчал. — У твоего брата есть ответ на это?

Хрупкое тело Аларика напряглось:

— Да, мой господин. Я прислан сказать, что мы не признаем твоей власти.

Я подпер подбородок рукой:

— Осрик посылает тебя прямо в пасть хищника с такими словами, мой юный Атвийский орел?.. Что ты скажешь на то, чтобы остаться здесь заложником?

Лицо Аларика залила краска гнева, но он не дрогнул:

— Мой брат сказал, что я должен быть готов к этому.

Я нахмурился:

— Сколько лет Осрику?

— Шестнадцать. Я вздохнул:

— Так молод — и уже готов рисковать своим братом и своей страной…

— Мой отец говорил, что ты всегда был врагом Атвии, и что тебя нужно остановить, — при воспоминании об отце в карих глазах мальчика отразилось горе, губы дрогнули, но он почти мгновенно справился с собой. — Мой брат и я будем служить памяти нашего отца и будем сражаться с тобой вместо него. В конце концов, мы победим. На крайний случай, мы просто переживем тебя. Ты стар, мой господин… я и Осрик молоды.

Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось. Значит, стар, да? Впрочем, в его глазах таким я и был.

— Слишком молод для того, чтобы умереть, — мрачно сказал я. — Приказать тебя убить, а, Аларик?

Его лицо побелело. Внезапно он снова стал маленьким мальчиком:

— Если ты хочешь этого, мой господин… я готов, — его голос еле заметно дрогнул.

— Нет, — резко ответил я, — не готов. Ты только так думаешь. Ты еще должен научиться смотреть смерти в глаза и узнавать ее в лицо, знай ты ее, не согласился бы умереть так легко, — я рывком поднялся, с трудом сдержав готовые сорваться с языка ругательства. — Служи своему господину, мой мальчик… служи ему так, как сможешь. Но служи ему дома, в Атвии, я не убиваю мальчишек и не сажаю их в темницу.

Аларик поймал тяжелое кольцо, которое я бросил ему. Он выглядел потрясенным:

— Я могу ехать домой?

— Ты можешь ехать домой. Скажи своему брату, я возвращаю ему его наследника, хотя и не сомневаюсь, что, как только он возьмет себе жену, у него появится еще один.

— Он уже женат, мой господин.

Я снова изучающе посмотрел на мальчика:

— Скажи ему также, что дважды в год Хомейнские корабли будут приплывать в Рондьюл. На эти корабли Осрик должен будет погрузить дань Хомейне. Если вы хотите быть независимыми от Хомейны, мой молодой господин, вам придется платить дань, — я помолчал. — Ты можешь также передать ему, что если он снова начнет войну против меня, он умрет.

На лице мальчика отразилось смущение:

— Я скажу ему, мой господин. Но… что касается дани…

— Вы будете платить ее, — я не дал ему договорить. — Я отправлю с тобой послание твоему брату завтра утром: там будут оговорены все детали. Вы должны заплатить за свою глупость — за попытку завоевать Хомейну, — я подал знак одному из ожидающих слуг. — Проследите, чтобы его накормили и устроили так, как подобает его званию. Утром он может отправляться домой.

— Слушаю, мой господин.

Я положил руку на плечо Аларика и повернул его к ожидавшему его слуге:

— Иди с Бреманом, мой гордый юный принц. Никто в Хомейне-Мухаар не причинит тебе вреда.

Я подтолкнул его и проследил за ним глазами, пока он шел к Бреману. Через мгновение оба исчезли.

Роуэн прочистил горло:

— Разве он — не ценный заложник, мой господин? — Да. Но он — ребенок.

— Я думал, что и такое часто бывает… Разве принцев не отдают на воспитание в дружественные королевства? Какая разница, если…

— Я не стану отнимать у него детства, — я передернул плечами: в комнате было сыро и холодно. — Осрик уже женат. Вскоре у него будут сыновья, Аларик не будет ему так нужен. Поскольку я сомневаюсь в том, что Осрик имеет намерения в скором времени напасть на Хомейну, я ничего не теряю, позволяя Аларику уйти.

— А когда, повзрослев, он начнет войну?

— Тогда я с ним и разберусь. Роуэн вздохнул:

— А что Осрик? В шестнадцать он уже не ребенок, но еще и не мужчина.

— Если бы это был Осрик, я бросил бы его в темницу, заковав в цепи, — я помедлили со следующей фразой. — Чтобы выбить из него эту спесь.

Роуэн улыбнулся:

— Ты, должно быть, все еще способен на это, мой господин.

— Может быть, — я прямо взглянул на Роуэна. — Но если он такой же, как его отец — или Кеуф, его дед — Осрик и я сойдемся в бою. И один из нас умрет.

— Мой господин, — в дверях стоял слуга, отвесивший мне вежливый поклон. Мой господин Мухаар, там мальчик.

— Бреман забрал Аларика, — сказал я. — С ним должны были обращаться со всем возможным почтением.

— Нет, мой господин, другой мальчик. Чэйсули. Я нахмурился:

— Продолжай.

— Он утверждает, что родня тебе, господин, у него волк и сокол.

Тут я рассмеялся:

— Донал! Верно, он мне родня. Но с ним, кроме лиир, должна быть еще и его мать.

— Нет, мой господин, — человек выглядел обеспокоенным. — Он один, если не считать зверей, и, похоже, с ним не церемонились.

Я пошел мимо него к выходу из комнаты и почти тут же увидел сокола, сидящего на подсвечнике — свечи, разумеется, не горели. Волк стоял подле Донала, поджав одну лапу. Черные волосы Донала были спутаны, лицо его было изможденным и усталым, а на горле были заметны синяки.

Он увидел меня и уставился широко раскрытыми глазами, явно не узнавая знакомого лица — я-то знал, что он сейчас видит.

— Донал, — промолвил я, и тут он узнал меня и бросился ко мне через всю комнату.

— Они забрали мою жехаану, — его голос дрожал. На мгновение он прикрыл глаза, стараясь сдержать слезы, потом попытался заговорить снова:

— Они забрали ее… и убили Торрина прямо на ферме!

Я выругался про себя. Донал прижался ко мне — мне захотелось обнять его, взять на руки — но я не сделал этого. Я кое-что знал о гордости Чэйсули — даже если тот Чэйсули, с которым я имел дело сейчас, был еще ребенком.

Я положил руку ему на затылок, и он уткнулся мне в грудь. Внезапно я подумал об Айслинн — что она скажет о нем, когда будет достаточно взрослой?

Ведь этот мальчик станет моим наследником..

— Пойдем, — сказал я, вставая, — мы поговорим об этом в другом месте.

Я повернулся, чтобы увести его из комнаты, но он поймал меня за руку. На мгновение я забыл о своем решении, наклонился, чтобы взять его на руки, и пошел с ним к ближайшей скамье в комнате потеплее. Я сел и посадил его себе на колени, поморщившись от боли.

— Ты должен рассказать мне, что произошло, так подробно, как только можешь. Пока я не узнаю всего, я ничего не могу сделать.

Лорн хлопнулся на пол у моих ног с тихим рычанием, но его карие глаза не отрывались от лица Донала. Сокол влетел в комнату и сел, возбужденно вскрикнув.

Донал потер глаза и я увидел, какими воспаленными они были. Он был настолько измучен, что готов был свалиться от усталости, но мне нужно было узнать, что произошло, и узнать это немедленно. Вошел Роуэн, и я приказал ему жестом налить Доналу пару глотков вина.