Лекарь Империи 5 (СИ) - Карелин Сергей Витальевич - Страница 30

— Илья, пульс сорок! — голос Артема сорвался на крик. — Решайся! Делай что-нибудь!

Внезапно по операционной, где не было ни единого окна, пронесся резкий, упругий порыв ветра.

Стерильные салфетки на инструментальном столике взлетели вверх, закружившись в воздухе, а тяжелая лампа над столом качнулась, отбрасывая по стенам мечущиеся тени.

— Откуда здесь сквозняк⁈ — крикнул кто-то из сестер, пытаясь поймать разлетающиеся простыни.

Прямо из этого невидимого вихря, как ракета, вынырнул Фырк. Он приземлился мне на плечо, взъерошенный, запыхавшийся, и его маленькое тельце мелко дрожало от скорости.

— Я здесь, двуногий! Что случилось⁈ Почувствовал твою панику через полгорода!

— Голова! Гематома! Где источник⁈ Быстро! — мысленно заорал я в ответ.

Фырк не тратил время на вопросы. Он буквально нырнул в голову Яны, исчезнув из виду. Секунда, две, три… Каждая тянулась, как мучительная вечность, под аккомпанемент замедляющегося писка кардиомонитора.

— Есть! — его голос прозвучал в моей голове с оглушительным триумфом. — Разрыв средней менингеальной артерии! Височная область справа, четыре сантиметра выше скуловой дуги!

Теперь я знал все. Слепая паника отступила, сменившись ледяной, хирургической точностью.

Я включил дрель. Раздалось высокое, ровное жужжание.

Сделал быстрый, дугообразный разрез кожи в указанном месте. Фрезевое отверстие. Кость поддалась с характерным, ни с чем не сравнимым хрустом. И тут же — фонтан темной, густой крови, ударивший под давлением прямо в потолок.

— Отсос! — скомандовал я.

Гематома была эвакуирована. Мозг, освобожденный от смертельного сдавления, начал медленно, плавно пульсировать в такт сердцебиению. Источник кровотечения — разорванная, пульсирующая артерия — был мгновенно коагулирован.

— Пульс растет! — Артем не верил своим глазам, глядя на монитор. — Пятьдесят… шестьдесят… семьдесят! Давление стабильно! Она возвращается!

Но радоваться было рано. Я смотрел на безжизненное тело на столе, на показатели мониторов, на лотки, полные окровавленных тампонов.

Организм Яны прошел через тяжелейший геморрагический и травматический шок, через две критические, калечащие операции. Ее системы сейчас балансировали на тонкой, как лезвие бритвы, грани срыва.

Мы выиграли битву. Но война за ее жизнь только начиналась.

— Она жива, но на пределе, — предупредил Артем, и его голос был напряженным, как натянутая струна. — Любой сбой сейчас — отказ почек, аритмия, отек легких — и мы ее потеряем окончательно.

Я молча кивнул.

Положил ладонь на холодный, влажный лоб Яны и осторожно активировал свою Искру. Не потоком, не волной — тончайшей, едва ощутимой нитью.

Я погрузил свое сознание в хаос ее борющегося за жизнь организма. Как настройщик старинного пианино, я осторожно, клавиша за клавишей, «подстраивал» ее сбитую с толку нервную систему, снимая посттравматический стресс на клеточном уровне, гармонизируя потоки энергии, помогая организму найти новую, хрупкую точку равновесия.

Для окружающих это выглядело просто — я положил руку на лоб пациентки, постоял так секунд тридцать, и хаотичные, мечущиеся кривые на мониторах стали более ровными, спокойными, ритмичными.

Никакой показной магии, никаких световых эффектов. Просто результат. Но моих сил не хватало. Это явно увидел Шаповалов по медленно растущим показателям. Он положил свою руку на живот Яне.

Вдвоем мы смогли вытащить её.

— Готово, — я отступил от операционного стола, чувствуя легкую, но неприятную пустоту внутри. — Зашиваем и в реанимацию, — Шаповалов кивнул мне в ответ.

Следующие полчаса прошли в напряженной, сосредоточенной тишине. Я методично, стежок за стежком, зашивал огромную рану на ее животе, Шаповалов молча ассистировал, Артем неотрывно следил за показателями.

Максимов так и стоял у стены, молча, широко раскрытыми глазами, переваривая увиденное.

Когда Яну наконец увезли в реанимацию, он подошел ко мне. Его руки слегка дрожали от пережитого волнения.

— Илья Григорьевич… — его голос тоже дрожал. — Как… как вы узнали, где именно сверлить? Без КТ, без ангиографии… Это же шанс один на миллион!

Я стянул окровавленные перчатки и посмотрел на него усталым, тяжелым взглядом.

— Опыт, коллега. Когда видишь сотни таких травм, начинаешь чувствовать, где именно будет разрыв. Называйте это интуицией.

Интуицией по имени Фырк.

— Эй! — тут же возмутился бурундук у меня в голове. — Я не интуиция! Я высококвалифицированный духовный диагност с многовековым стажем!

Я вышел из операционной, оставив Максимова переваривать информацию в компании звенящей тишины и запаха антисептиков.

В коридоре меня ждала Вероника. Она бросилась ко мне, но резко затормозила в шаге, увидев мой хирургический костюм, сплошь забрызганный кровью Яны.

— Как она? — тихо спросила Вероника, и в ее голосе дрожала отчаянная надежда.

Я молча прошел в комнату отдыха, она последовали за мной. Не снимая халата, я тяжело опустился на первый попавшийся стул, потер виски. Усталость, до этого сдерживаемая адреналином, навалилась как бетонная плита.

— Жива. Но… — я мучительно подбирал слова, пытаясь облечь жестокую правду в наименее травмирующую форму. — Удар был слишком сильным. Я убрал гематомы, остановил внутреннее кровотечение, но мозг… мозг получил тяжелейшее повреждение. Проще говоря — множественные микроразрывы нейронных связей по всему объему.

— И что это значит? — Вероника нахмурилась, сразу не поняв всю серьезность диагноза.

— Это значит, что ее мозг фактически отключился, чтобы выжить. Она в коме. И прогноз… крайне неопределенный. Она может очнуться через день, через месяц, через год. А может…

Я не договорил. Это было бы слишком жестоко. Вероника беззвучно закрыла лицо руками, и ее плечи затряслись. Шаповалов, вошедший следом, глухо выругался сквозь зубы.

— Да, жопа какая-то не иначе…

Я сжал кулаки так, что костяшки побелели. Холодная, звенящая ярость поднималась откуда-то из глубины. Это не был несчастный случай. Сначала покушение с ядом, теперь этот «случайный» наезд. Кто-то очень, очень хотел, чтобы Яна молчала. Навсегда.

— Найдем этих ублюдков, — пообещал у меня в голове Фырк, и в его голосе не было ни капли обычной ехидности, только ледяная, животная ярость. — И я лично выцарапаю им глаза!

В дверь ворвался запыхавшийся Пончик. Лицо красное, на лбу бисеринки пота.

— Илья! — выпалил он. — Там Ашоту хуже стало! Срочно!

Я устало поднялся. День явно не собирался становиться легче.

— Да что ж такое… — пробормотал я, направляясь к выходу.

Шаповалов, услышав новость, мгновенно посерьезнел.

— Что именно случилось? — рявкнул он на Величко, пока я уже шел к двери.

— Судороги! — на бегу бросил Пончик. — Всем телом трясется!

Я вздрогнул. Судороги после такой травмы — это либо отек мозга, либо новое кровоизлияние. И то, и другое — смертельно опасно. Я ускорил шаг, почти переходя на бег.

— Артем, с нами! — скомандовал Шаповалов, и анестезиолог, который только что вошел в ординаторскую, чтобы забрать какие-то бумаги, без лишних слов развернулся и рванул за нами. Вероника испуганно смотрела нам вслед.

Мы втроем — я, Шаповалов и Артем — неслись по гулким больничным коридорам.

Вот и отдохнул пять минут.

Медицина — это когда ты думаешь, что хуже уже не будет, а потом приходит Пончик с новостями.

Реанимация встретила нас какофонией тревожных сигналов…

— Опять тревога! — восторженно прокомментировал у меня в голове Фырк. — Наш сериал продолжается! Не переключайтесь!

Все мониторы над кроватью Ашота пищали, мигали красным, требовали немедленного внимания. А в центре этого технологического хаоса — он.

Картина была страшная.

Его могучее тело выгибалось дугой в жестоком тоническом спазме, мышцы были сведены так, что казалось, вот-вот порвутся. Челюсти стиснуты с такой силой, что я боялся, как бы он не раскрошил себе зубы.