Лекарь Империи 5 (СИ) - Карелин Сергей Витальевич - Страница 29

Артем встряхнулся, словно сбрасывая с себя оцепенение, и мгновенно включился в работу. Личное исчезло, остался только лекарь.

Его руки двигались с привычной, отточенной скоростью — интубация трахеи, подключение к аппарату ИВЛ, установка датчиков на грудь и палец. Профессионализм взял верх над шоком.

Дверь снова распахнулась. В операционную буквально ворвался Шаповалов. Волосы растрепаны, на лбу блестит испарина — видимо, бежал со всех ног с пятого этажа.

— Что у нас? — коротко бросил он, пока сестра на ходу помогала ему облачиться в стерильный халат.

— Политравма. Сбил автомобиль, — доложил я, не отрывая взгляда от раны на голове Яны. — Буду оперировать. Нужен ассистент.

— Я с тобой, — Шаповалов без лишних слов, уже натягивая перчатки, занял место второго хирурга напротив меня.

— Статус? — обратился я к Артему.

— Шок третьей степени, — тот не отрывал напряженного взгляда от мониторов. — Давление шестьдесят на сорок и продолжает падать. Пульс сто пятьдесят. Массивная кровопотеря. Если мы не найдем источник в ближайшие минуты… она умрет прямо здесь.

Он не договорил, но в наступившей звенящей тишине его слова повисли, как приговор. Все и так понимали — легкой прогулки не будет.

Я положил ладонь на живот Яны, закрывая глаза и полностью концентрируясь.

Активировал Сонар.

Способность, усиленная после ритуала с Фырком, дала мне мгновенную, хоть и размытую, но пугающе информативную картину. Это было похоже на просмотр рентгеновского снимка через запотевшее стекло — детали смазаны, контуры нечеткие, но основные, катастрофические повреждения видны.

Селезенка… Темное, разорванное, пропитанное кровью месиво.

Она была разорвана практически пополам. Кровь свободным потоком заливала всю брюшную полость. Но это было не все. Мое внутреннее зрение скользнуло глубже, левее.

Забрюшинное пространство. Там, позади всех органов, пульсировал еще один темный, разрастающийся сгусток. Почка. Она тоже была повреждена.

— Разрыв селезенки, — я выпрямился и обвел взглядом застывшую бригаду. — И забрюшинная гематома слева. Повреждение почки. Два источника массивного кровотечения. Готовьте лапаротомный набор и сосудистые зажимы. Максимов, скальпель!

Дежурный хирург, который все-таки остался в операционной и теперь стоял на месте третьего ассистента, вздрогнул, но рефлекторно подал инструмент.

В его глазах читалось чистое, незамутненное изумление — как, черт возьми, я мог поставить такой точный и подробный диагноз без УЗИ, без КТ, просто прикоснувшись к животу?

А ты думал, я тут для красоты стою? Годы операций за спиной.

Разрез. Лезвие скальпеля сверкнуло под яркими лампами. Один быстрый, уверенный, глубокий разрез по средней линии живота, от мечевидного отростка до самого лобка. И брюшная полость взорвалась.

Кровь хлынула не ручьем, а настоящим фонтаном — литр, не меньше. Темная, густая венозная кровь, смешанная с алой, артериальной.

Электроотсос, который Артем тут же сунул в рану, захлебнулся, издав жалобный, булькающий звук. Воздух в операционной мгновенно наполнился густым, металлическим запахом.

— Тампоны! Больше тампонов! Сейчас! — скомандовал я, погружая обе руки прямо в горячую, липкую брюшную полость, наощупь пытаясь найти и пережать хоть что-нибудь.

На ощупь селезенка была как мокрая губка — пропитанная кровью каша, вся в разрывах, державшаяся на одном честном слове и тонкой сосудистой ножке. Никаких сомнений. Только работа.

— Сосудистый зажим! Быстро!

Я наощупь нашел и быстро пережал селезеночную артерию, главный источник этого кровавого потопа.

— Лигатуры!

Шаповалов подавал прочные шелковые нити с какой-то нечеловеческой, идеальной синхронизацией.

Мы работали как единый, отлаженный механизм: я оперировал, он ассистировал, предугадывая каждое мое движение, каждый поворот инструмента. Вот что значит настоящий Мастер-целитель у тебя на ассистенции.

Спленэктомия — удаление селезенки — заняла семь минут.

Рекордное время даже для плановой операции, не говоря уже об этой кровавой бане. Орган отправился в металлический лоток — темно-багровая, разорванная масса, больше похожая на кусок сырого мяса, чем на орган.

— Кровотечение не останавливается, — сквозь сжатые зубы констатировал Шаповалов, продолжая осушать операционное поле большими марлевыми тампонами, которые мгновенно пропитывались кровью.

— Я знаю. Это почка, — мой голос был абсолютно спокоен. — Держите петли кишечника.

Я аккуратно сдвинул их в сторону и широким разрезом вскрыл забрюшинное пространство.

Картина была именно такой, какой ее показал Сонар. Левая почка превратилась в кровавую кашу. Это был не просто разрыв — это было полное размозжение нижнего полюса. Восстановить такое было невозможно.

— Почку не спасти, — констатировал я. — Нефрэктомия.

— Черт, — выругался Шаповалов. — Двадцать пять лет девчонке, и уже без почки.

— Зато живая, — отрезал я, уже начав выделять почечную артерию из окружающих тканей. — Лучше с одной почкой, чем с двумя на кладбище.

Удаление почки — процедура деликатная, почти ювелирная. Одно неверное движение и можно повредить мочеточник или надпочечник, превратив спасательную операцию в инвалидизирующую.

Я работал методично, без суеты, клипс за клипсом, стежок за стежком, перевязывая каждый сосуд, каждый проток. Кровавый хаос в забрюшинном пространстве постепенно уступал место чистому, анатомически правильному операционному полю. Кровотечение остановилось.

— Давление растет! — вдруг почти радостно воскликнул Артем. — Восемьдесят на пятьдесят… девяносто на пятьдесят пять… сто на шестьдесят! Стабилизировалась! Ты сделал это, Илья!

По операционной пронесся коллективный, слитный выдох облегчения.

Даже Максимов, который все это время молча стоял у стены, подавая инструменты, смотрел на меня с нескрываемым благоговением. Он только что, в первом ряду, видел работу хирурга совершенно иного, недостижимого для него уровня быструю, точную, без единого лишнего движения.

Я осматривал брюшную полость на предмет других, пропущенных повреждений. Печень цела, кишечник в порядке, мочевой пузырь интактен. Можно зашивать.

Внимательно осмотрел тело девушки и тут мой взгляд, зацепился за голову Яны. За правым ухом виднелась гематома — небольшая, почти незаметная на фоне остальных травм, но тревожная.

Я подошел ближе, отстранив анестезиологическую простыню, и внимательно осмотрел зрачки. Левый был заметно расширен больше правого. Анизокория.

Черт. Черт, черт, черт!

Мы спасли ее от смерти от кровопотери, только чтобы она умерла от отека мозга. Это была не просто неудача. Это было издевательство.

— Артем, показатели! — рявкнул я, и мой голос сорвался от внезапно нахлынувшего ужаса.

— Давление сто десять на семьдесят, пульс… постойте, — в голосе анестезиолога прозвучало недоумение, быстро сменившееся тревогой. — Пульс падает. Был восемьдесят, теперь шестьдесят… пятьдесят пять…

Классическая триада Кушинга. Гипертензия, брадикардия и аритмичное, затухающее дыхание. Безошибочный признак резкого повышения внутричерепного давления. Пока я спасал ее живот, в голове нарастала тихая, незаметная катастрофа.

— Мы ее теряем! — закричал Артем, и его обычное хладнокровие испарилось. — Снова теряем!

Времени на КТ не было. На поиски нейрохирурга тоже. Оставался только я, трепанационная дрель и проклятая необходимость угадать, где именно сверлить.

— Фырк! — мысленно заорал я, вкладывая в этот беззвучный зов всю свою волю, все отчаяние. — Сюда! Немедленно!

Я схватил тяжелую трепанационную дрель, но медлил.

Эпидуральная гематома от разрыва артерии? Или острая субдуральная от разрыва вены? Локализация разная, подход разный. Ошибка в сантиметр будет фатальной.

Мой Сонар не мог просветить кость черепа с достаточной четкостью — слишком плотная, инертная ткань, которая глушила все мои способности. Я был слеп.