Хрустальная гробница Богини - Володарская Ольга Геннадьевна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/70
• Следующая

Хлеб Аня съела за день. Воду истратила за полтора – не столько пила, сколько пыталась вымыться. Тетрадь изорвала за два – листы использовала не только по назначению, но и в качестве полотенца. Остальные дни сидела без воды, еды, туалетной бумаги и света. В полной темноте. Сколько их было, этих дней, Аня и сказать не могла – мир будто остановился, завязнув в беспросветной черной трясине. Первое время она ощущала страшный голод, но потом перестала, и мучила ее только жажда. Она буквально раздирала горло, не давая спокойно дышать. И спать! Стоило Ане задремать, как на нее накатывали приступы удушья, и девушка с кашлем и хрипом просыпалась…

Когда Аня начала терять сознание от обезвоживания, в каморке появился Ленчик. Он вновь без слов вошел, поставил на стол тот же «продуктовый набор», бросил на пол новую тетрадь, глянул на ведро и, убедившись в том, что оно еще не полное, вышел. И сколько Аня ни кричала ему вслед, сколько ни умоляла простить ее, Ленчик не удостоил ее и взглядом.

На этот раз хлеб Аня постаралась растянуть на более длительное время. Ела понемножку, отщипывая от буханки небольшие кусочки и долго мусоля их во рту. Воду использовала только для питья. А из бумаги мастерила фигурки оригами, навострившись делать их не глядя, ориентируясь лишь на ощупь. Когда Ленчик увидел одну из них, изорвал в клочья, а тетрадей больше не приносил. Так Аня осталась и без последнего развлечения, и без туалетной бумаги.

Прошло еще какое-то время. Пожалуй, месяца полтора, так как Ленчик навестил Аню шесть раз, а девушка предполагала, что он приходит к ней раз в неделю. До этого чаще наведывался, но, выяснив, что ведро за четыре дня не наполняется, решил приходить реже. «Пайку» он, правда, увеличил. С одной буханки до двух. И воду начал носить в двухлитровой емкости. А вот мыться Ане не давал совсем. Сколько она ни просила. Теперь Ленчику было плевать, грязная она или нет, ведь больше он к ней не прикасался. Не прикасался, не смотрел, не говорил с ней и не слышал… А ей так хотелось хоть с кем-то словом перекинуться. И посидеть при свете. И связать дурацкую салфетку…

Боже, разве могла она когда-то подумать, что некоторые месяцы своего заточения будет вспоминать как сладкий сон?!

Но она вспоминала… И к чувству ностальгической грусти постепенно примешивалось другое, более яркое, острое, пробирающее до костей. Этим чувством была ненависть. Ненависть к Эве. Она нарастала изо дня в день, сначала просто царапая душу, а после – вонзаясь в нее, раздирая и мучая. Если б не Эва, думала Аня, все было бы по-старому. Если не лучше! Ведь Ленчик в последнее время относился к своей пленнице не просто по-человечески, а даже с симпатией… И если б не Эва, он вполне мог ее полюбить…

Аня аж зажмуривалась, представляя, что было бы, если бы… Но тут в ее мысли, как когда-то в ее почти счастливую жизнь, бесцеремонно врывалась Эва, и сознание затапливала жгучая ненависть. А между лопаток начинало саднить, будто глаза Эвы на уцелевшей фотографии оживали и торжественно сверкали, обжигая Анину кожу. И когда это происходило, пленница начинала мечтать совсем о другом. Она представляла, как с Эвой происходит какое-нибудь страшное несчастье: как она горит в огне, попадает под машину, тонет, задыхается… СТРАДАЕТ! А Аня наслаждается ее мучениями, наблюдая за ними со стороны, как когда-то Эва наблюдала за ее…

Мысли эти ужасно мучили Аню, но она не могла отделаться от них, как ни старалась. Только смерть могла избавить ее от тягот плена и приносящей физическую боль ненависти (девушка надеялась, что ее сгубит холод, голод или микробы, просто обязанные прокрасться в ее плохо заживающие раны), но ее величество Смерть все не приходила. Она так же, как и Ленчик, забыла об Анином существовании…

Часы складывались в дни, дни в недели, недели в месяцы – время шло неумолимо, но для Ани оно стояло на месте, ибо ничего не менялось в ее жизни. Она сидела на том же топчане, ела тот же хлеб, пила ту же воду, ходила в то же ведро.

В один из безликих дней Аня проснулась и по привычке открыла глаза (для чего она это делала, неясно – темнота все равно была такая, что не разглядеть и очертаний). К ее удивлению, всегдашний мрак был разбавлен белесой струйкой света, что лилась из-под двери. Тут же абсолютную тишину разорвал лязг металла. Секунда – и дверь распахнулась настежь. В каморку вместе с потоком света влетел человек, которого Аня сначала приняла за ангела (ведь он светился!), затем за демона (в его руке она увидела автомат), а после за галлюцинацию, поскольку никого, кроме Ленчика, здесь не могло быть, а незваный гость им не являлся… Решив, что сходит с ума, Аня заплакала. А потом засмеялась, поняв, что это даже хорошо, что теперь ей начали мерещиться люди, – будет с кем поговорить…

А «галлюцинация» тем временем подбежала к Ане, склонилась над ней и прошептала:

– Бедняжка, до чего ж он тебя довел…

Аня опять заплакала, уткнувшись лицом в покрытые цыпками и язвами кулачки. Но тут же отдернула руки от лица, боясь, что человек исчезнет. Он не исчез. Стоял над Аней, качал головой и старательно прятал автомат за спиной. Затем он повернул голову к распахнутой двери и громко, но не оглушительно крикнул:

– Здесь еще одна! – Заметив, как Аня вздрогнула от его крика, он совсем тихо добавил: – Врача сюда!

Тут же в каморку вошел еще один человек. Он был очень высок, поэтому ему пришлось согнуться чуть ли не вдвое. Стоя в этой позе, он походил на журавля, и Аня опять рассмеялась.

– Похоже, он довел ее до умопомешательства, – сказал «журавль», посветив Ане в глаза маленьким фонариком. – Хочется надеяться, временного… – Он щелкнул перед ее лицом пальцами, а когда Аня моргнула, спросил: – Вы слышите меня?

Она кивнула головой.

– Вы давно тут?

Аня пожала плечами.

– А примерно?

Аня хотела ответить, что минимум два года, а максимум – сто, но не смогла вымолвить ни слова, только тяжело вздохнула и опять начала плакать.

– Ладно, оставим расспросы на потом, – буркнул тот. – Надо ее выносить. Сама она не сможет. Ножные мышцы, я вижу, атрофированы. – Он наклонился еще ниже и взял Аню за плечи и под колени, чтобы поднять, но та заплакала громче и начала вырываться. – Тише, тише, – успокаивал ее мужчина. – Все будет хорошо… Я не причиню тебе боли. Я помогу тебе. Я врач… – Но, видя, что на Аню его уговоры не действуют, он обратился к товарищу со словами: – Коля, ты цепь расклепал? Ага. Давай теперь вместе, один не справлюсь. Мне неудобно, а она вырывается…

Тот, кого назвали Колей, отложил автомат, сел на кровать, подсунул свою руку под худые Анины бедра.

– А-а-а-а! – заголосила Аня и начала качаться вперед-назад. – А-а-а-а-а!

– Успокойся. Мы только хотим вынести тебя отсюда…

– Не-э-э-э! – затрясла головой она. – Не… не… не надо!

– Да что с ней такое? – воскликнул Коля, недоуменно глянув на доктора.

– Не пойму… – ответил тот и, приблизив свое лицо к Аниному, заглянул ей в глаза. – Чего ты боишься? Почему не хочешь выходить? Там воздух, солнышко… Ты помнишь, как оно выглядит?

Аня улыбнулась сквозь слезы и кивнула.

– Тогда пойдем с нами. На улицу…

– Я не могу, – хрипло прошептала Аня, а улыбка с ее лица исчезла бесследно. – Он будет ругаться, если я уйду…

– Кто тебя будет ругать?

– Леонид Павлович.

– Не будет…

– Вы его не знаете, вот так и говорите… – Она задрожала всем своим иссохшимся тельцем. – А он и побить может. Видите? – Аня показала кривой шрам на шее. – Это потому, что я его не слушалась… Леонид Павлович так меня наказывает. Это больно. И я больше не хочу, чтобы меня наказывали…

– Не волнуйся, Леонид Павлович больше ничего плохого тебе не сделает. Его арестовали и увезли в милицию.

– Зачем? – тупо спросила она.

– Его будут судить. И посадят в тюрьму… Надолго!

– Ты свободна, девочка! – сказал доктор и почему-то тоже заплакал. – Ты можешь идти, куда захочешь, и никто тебя больше не накажет.

• Предыдущая
• 40/70
• Следующая