Хрустальная гробница Богини - Володарская Ольга Геннадьевна - Страница 39
- Предыдущая
- 39/70
- Следующая
И Аня слушалась. Ложилась так, как велели, оголяла грудь, раздвигала ноги…
Впоследствии полупорнографические снимки, которые получались, Ленчик демонстрировал Ане, и она умирала от стыда и отвращения… И к Ленчику, и к себе, и ко всему миру, что придумал такую пакость, как скабрезные фотографии!
Через полтора месяца Ленчик вручил Ане фаллоимитатор (он выписал его по почте) и приказал поиграть с ним на камеру. Когда она отказалась, «маэстро» побил ее презентом, ловко орудуя им, как дубинкой, после чего Аня сделала все, что ей велели. Те снимки Ленчик оценил. Он повесил парочку рядом с новыми портретами БОГИНИ – теперь половина стены была ими заклеена, – закрыв глаза на то, что Аня по-прежнему мало походила на Эву. Правда, в скором времени снял: то ли в кои веки Аню пожалел, то ли, что наиболее вероятно, решил не осквернять свой «иконостас» подобными «шедеврами». Но снимать не перестал. Увлекся процессом до такой степени, что не пропускал ни дня. Спускался к Ане в каморку каждый вечер, нацеливал фотоаппарат и щелкал, щелкал кнопкой, как оружейным курком…
Потом уносился печатать фотографии, а возвращался всегда с эрекцией, но такой вялой и быстропроходящей, что Ане по часу приходилось трудиться, чтоб он хоть какое удовольствие получил. И все то время, что она, борясь с тошнотой и желанием откусить «проклятый стручок», ублажала своего мучителя, за ней, щурясь и загадочно сверкая глазами, со стен наблюдала Эва. Аня затылком чувствовала ее взгляд и, хотя прекрасно понимала, что ей это всего лишь кажется, не могла отделаться от холодка в позвоночнике и стойкого желания обернуться, дабы убедиться в нелепости своих страхов. Порой Ане казалось, что в те моменты, когда ей особенно плохо, Эва оживает, чтобы понаблюдать за ней и насладиться ее мучениями…
…Однажды ночью Аня проснулась от странного ощущения. Ей показалось, что на нее кто-то смотрит. Она испугалась, что это крыса (в прошлой жизни они с сестрой частенько оказывались объектом слежки грызунов, вылезающих по ночам из своих нор), которых Аня до смерти боялась, и включила свет.
Никаких животных в каморке не оказалось. Ни крыс, ни мышей, ни даже тараканов, которые, по сути, к животным не относились. Аня в помещении была одна… Если не считать Эвы, что привычно пялилась на нее с десятков фотографий. Пялилась и самонадеянно улыбалась, ощущая свое превосходство. А во взгляде такое пренебрежение! Такая издевка…
Именно он, этот взгляд, разбудил Аню.
Теперь Эва подглядывает за ней и по ночам!
Охваченая каким-то мистическим ужасом, Аня подползла к одной фотографии, приблизив лицо вплотную к стене, вгляделась в нее… На фоне мертвого глянца глаза Эвы жили своей жизнью! Как будто принадлежали человеку из плоти и крови, а не фотографическому изображению этого человека. Они прожигали Анину кожу, проникали в самое сердце и рвали, рвали его на части.
В диком страхе Аня отпрянула – на мгновение ей показалось, что сердце уже готово разлететься на тысячи осколков, повинуясь воле ведьминых глаз, – зажмурилась, сжалась в комок, стараясь успокоиться. Но у нее ничего не получалось. Взгляд проникал даже через опущенные веки и прожигал насквозь. Не в силах больше терпеть эту муку, Аня вскочила, схватила самую большую фотографию за край и рванула ее. Отодрав от стены, начала комкать. Красивая глянцевая картинка податливо смялась в ее руке, превратившись в маленький шарик, похожий на теннисный. Аня пульнула его в миску для экскрементов и принялась сдирать со стены другую фотографию. За ней еще одну, и еще…
Через каких-то пару минут целым остался лишь один Эвин портрет – другие плавали в луже мочи! – тот самый, у изножья кровати, что появился здесь первым. Аня ринулась к нему, намереваясь содрать, но цепь, которую Ленчик за какие-то ее грехи укоротил, ее задержала, не позволяя податься вперед больше чем на тридцать сантиметров. А этого было недостаточно, чтобы достать до портрета. Пальцы Ани только колебали воздух вблизи стены и не касались ее даже обломанными ногтями. Тогда она вытянула ногу и попробовала сорвать картинку ступней, но утратившие силу мышцы плохо повиновались, и ни одна попытка не увенчалась успехом. Не желая сдаваться, Аня швырнула в картинку стаканом. Тот врезался в стену, но тут же отскочил, не принеся никакого вреда портрету, и откатился в угол. В бессильной ярости Аня начала плевать в Эвино лицо. Но ее плевки почему-то не долетали до цели! Тогда Аня, как взбесившаяся цепная собака, начала биться на своей привязи, кидаться вперед, рычать, сипеть, выть от боли и бессилия. Она хотела во что бы то ни стало добраться до своего врага! И вцепиться ему в глотку…
Но крепкая цепь не давала! Все сильнее впиваясь в шею, она раздирала кожу. Через минуту кровь залила всю Анину грудь, но она не замечала этого – перед глазами стояла красная пелена. Спадать она начала только тогда, когда нестерпимая боль вернула девушку к действительности. Ощутив ее, Аня замерла, с ужасом осознав, что с собой сотворила, но долго мучиться раскаянием ей не пришлось – спустя несколько секунд новый приступ боли накрыл ее, и Аня отключилась.
Сколько она пробыла без сознания, неизвестно. Но когда очнулась, первое, что увидела, это Ленчика. Он стоял согнувшись в самом центре каморки и с каким-то потерянным видом смотрел на покрытую мелкими клочками и кусками скотча стену, еще вчера бывшую «иконостасом». Казалось, он не верил своим глазам. Но когда его взгляд упал на миску-туалет, в которой вперемешку с фекалиями валялись обрывки портретов, Ленчик понял – зрение его не обмануло!
– Ты что наделала? – пискнул он. В голосе не было ни угрозы, ни злости, одно сожаление. – Как ты смогла? Зачем? – Он поднял не долетевший до миски шарик, развернул его, разгладил на коленке. – Это же вандализм…
Аня не знала, что сказать. Да и говорить она, по сути, не могла – горло распухло так, что и дышать было больно.
– Что она тебе сделала? – Он поднял на Аню увлажнившиеся глаза (впервые она увидела в них слезы), впился ими в ее лицо и часто-часто задышал. – Как ты могла, тва-а-а-арь? – перешел на дикий крик Ленчик. – Сука! Су-у-у-ука! – Он подлетел к ней, намотал цепь на кулак и дернул со всей силы. – Задушу гадину!
Из Аниного горла вырвался хрип. Поутихшая боль накатила с новой силой. Раны вскрылись. На грудь вновь потекла кровь. Но Ленчик не обратил на это внимания – дернул еще раз. Ане показалось, что шея у нее разорвалась, как гнилая нитка, и голова сейчас упадет на пол. Мысль эта показалась ей спасительной, ибо без головы она жить не сможет, а умереть ей сейчас хотелось больше, чем когда бы то ни было, но шея оказалась целой, только кожа на ней сильно пострадала. Поняв это, Аня заскулила: «Простите меня!» – и попыталась поцеловать Ленчику руку, но он отдернул ее, словно боясь заразиться, толкнул Аню на кровать и, размотав свободный конец цепи, обрушил его на ее спину…
Бил он ее долго. Пока не устал. Но и когда устал, все равно бил. Через силу. Поднимая цепь двумя руками, как кувалду, и опуская на превратившуюся в кровавое месиво спину. Когда ему стало ясно, что боли Аня уже не чувствует, примотал цепь обратно и ушел, ни разу не оглянувшись на истекающую кровью девушку…
Вернулся Ленчик спустя несколько дней. К тому времени Аня чуть не сошла с ума от боли, едва не умерла от голода и почти задохнулась от вони – несколько раз она оправилась прямо на матрас, так как до миски ей не удалось дотянуться. Но Ленчик, увидев это безобразие, никак не прореагировал. Не поругал, не побил. Он вообще на Аню не обратил внимания, словно ее и не было. Вошел, поставил на стол буханку хлеба и пластиковую бутылку с водой, вместо миски в угол водрузил старое эмалированное ведро, швырнул рядом исписанную тетрадь (по русскому языку какого-то ученика седьмого класса…), выкрутил лампочку и ушел, не проронив ни слова.
Тогда Аня этому даже порадовалась. Подумала: как хорошо, что ее не тронули да еще поесть дали. Только спустя несколько дней она поняла – в ее жизни начался новый этап, и этап этот в сто раз хуже, чем все предыдущие.
- Предыдущая
- 39/70
- Следующая
