Измена. Серебряная Принцесса (СИ) - "Чинара" - Страница 52

Она ничего не отвечает.

— А где папа?

— Он в кабинете. Ему позвонили по какому-то делу…

Мысль вспыхивает в голове, как яркая выразительная подсказка.

Как же я могла забыть…

Не теряя времени, отбрасываю пустой альбом на пол и стремительно двигаюсь в сторону кабинета. На пути чуть не сталкиваюсь с Владой. Девушка первая успевает отпрыгнуть в сторону и тут же сообщает, что огонь они, как и было велено, разожгли.

— Спасибо. — мой взгляд падает на предметы, которые она держит в руке. Сомнения в том, что вселенная на моей стороне, исчезают. Я поступаю правильно.

— Влада, дай мне, пожалуйста, вот это.

— Это, Северина Вячеславовна? Вы уверены?

— Как никогда. — забрав нужную вещь, продолжаю идти дальше.

Оказавшись напротив толстой двери, стучу. А получив разрешение войти, ступаю внутрь и сразу подхожу к стене, которая меня интересует.

— Севушка, что-то случилось? — спрашивает папа.

Он сидит в своем коричневом кожаном кресле и, прервав телефонный разговор, ожидает моего ответа.

— Да, мне нужен ее портрет. Но сама я не смогу его снять, слишком высоко. Ты не мог бы мне помочь?

— Зачем это тебе вдруг понадобился мамин портрет? — хмурится папа. — Ты же сама была против того, чтобы его кто-то трогал и говорила, что он обязан висеть именно здесь. Давай обсудим его перестановку чуть позже?

— Папа, он мне нужен срочно. Это очень важно для меня. Пожалуйста, сними его для меня прямо сейчас. — настолько невоспитанно и взбалмошно я веду себя с ним первый раз. — Я знаю, где ему самое место.

Шумно вздохнув, папа подносит трубку к уху и просит своего собеседника подождать еще пару минут. Затем поднимается и, хоть и с некой подозрительность, но все же достает портрет первой жены и передает его мне.

Выпалив: «спасибо», — я почти бегу с новой ношей обратно в гостиную.

Боюсь не успеть.

Меня вдруг ужасает мысль, что та подушечка сгорит преждевременно...

Забегаю в комнату и замечаю, что Констанция так и стоит на том самом месте. Она не сдвинулась ни на шаг.

Опускаюсь на колени. Кладу картину на пол. Возиться и доставать её из рамы — слишком долго, на это нет сейчас времени. Канцелярский нож, который я взяла у служанки, берет на себя роль идеального помощника.

В моем сердце зияет темная пустота, когда я уверенными движениями недрогнувших пальцев провожу четыре ровные линии и вырезаю полотно. Женщина, на которую я так мечтала быть похожей, внимательно наблюдает.

Мы встречаемся взглядами.

Художник так мастерски сумел передать лицо первой жены отца, что она выглядит удивительно живой. Он будто перенес настоящую сущность своей натурщицы на прямоугольный кусок бумаги.

В детстве я могла проводить долгие часы, любуясь картиной. Фантазировать, будто мама рядом и с нежностью смотрит за дочерью.

Но сейчас мне вдруг кажется, будто в ее глазах нет ни тепла, ни мягкости, лишь холодный вызов и колкое самолюбование.

Интересно, ты когда-нибудь хотя бы немного, хотя бы самую малость меня любила?

Картина в ответ усмехается.

Что-то подсказывает, что я никогда не была ей нужна… я служила орудием чужой мести, но исполнять и дальше роль пешки мне претит.

Поднимаюсь с колен и подхожу к огню.

— Сева, не надо… — раздается глухой шепот Констанции.

Но я ее не слушаю. Пламя ласково касается полотна, радуется своей новой добыче. И тут от двери звучит громкий возглас отца:

— Савушка, что ты такое творишь?!

— Папа… — только и успеваю сказать.

Из горла отца выходит пугающий хрип. Одной рукой он хватается за сердце, второй за стену, а затем медленно оседает на пол. Констанция душераздирающе вскрикивает. И мы вдвоем одновременно кидаемся к нему.

— Ваш муж в полном порядке. — низким успокаивающим голосом обращается, вышедший из папиной палаты врач, к Констанции. — Нет повода для беспокойства. На данный момент он крепко спит. И я бы рекомендовал постараться его не беспокоить хотя бы до утра.

— Хорошо, доктор, спасибо вам большое. — с улыбкой отвечает вторая жена отца. — Скажите, могу ли я остаться здесь сегодня рядом с ним?

— В этом нет необходимости, но если вы желаете, то, конечно. Я сейчас же дам распоряжения медсестрам. Для вашего удобства они подготовят соседнюю палату, в которой вы сможете переночевать.

— Благодарю, но, право, не стоит. Уверена, мне будет намного комфортнее на диване, который стоит в палате Вячеслава.

— Как вам будет угодно. — благоговейно произносит доктор Каретов. — Но, если вдруг вам что-нибудь понадобится, Констанция Романовна, пожалуйста, дайте мне сразу же знать. — с этими словами он достаёт из кармана своего белоснежного халата визитку и протягивает ей.

Я наблюдаю за ними молча. Тот восторг, с которым врач смотрит на Конни странным образом вызывает внутри меня недовольство. Хотя его к ней явный интерес — это последнее, что должно сейчас меня беспокоить.

Если раньше при таких вот сальных мужских взглядах в сторону мачехи, я тут же уверяла себя, что она вероломно дает им повод, то сейчас убеждаюсь — я и в этом вопросе была не права.

Констанция держится с достоинством, отвечает исключительно вежливо, но при том она остается совершенно равнодушна к вниманию бородача.

Врач же предпринимает попытку о чем-то пошутить, а затем, чуть ли не раскланявшись, наконец, уходит.

Констанция делает шаг в сторону палаты, но не заходит внутрь. Возвращается и опускается на стул, на котором сидела ранее. А я прислоняю голову к стене и закрываю глаза. Расслабленно выдыхаю. Выпускаю из легких тревогу, захватившую тело в тот самый миг, когда папа упал.

Тогда мне стало совершенно безразлично, знал ли он правду или нет. Все показалось ничтожным. Неважным. Далеким. Страх, что с ним может что-то произойти откинул горькую обиду в глубокий темный ящик. Имело значение лишь одно — чтобы папа очнулся, был жив и здоров.

Вроде бы не так давно я навещала в Столетних Дубах маму Андрея, а ощущение, будто с тех пор прошла целая вечность. Она потрепала меня, пару раз проехалась трактором, но, как ни странно, я до сих пор цела.

Только это уже не совсем та Северина.

Или все же та?

Узнаю со временем.

— Он узнал не сразу, — тихий голос Конни проскальзывает в беспорядок моих мыслей.

С тех пор, как мы приехали в клинику, нас объединяла прочная тишина. Ни одна не стремилась начать разговор. Каждая варилась в собственном котле переживаний.

— Алисе каким-то образом удалось обставить все так, будто это она родила тебя. Пожалуйста, не спрашивай, как именно. Я не знаю, и никогда не хотела знать, как она всё провернула. Знаю только, что она вроде бы уезжала куда-то на длительный срок и в газетах писали, будто она родила тебя не в столице. — в голосе Констанции мелькает опустошенная усмешка.

На минуту возникает желание прервать ее откровения. Сказать, что я настолько устала, что, кажется, больше ничего не хочу знать обо всей этой дикой истории. Но мачеха не умеет читать мои мысли и продолжает свой рассказ.

— Он узнал через несколько лет, когда ты заболела. Опять же, я не знаю деталей. Алиса тогда находилась на сьемках где-то заграницей. И… Слава неожиданно приехал ко мне. Ворвался в дом и начал… кричать. — она замолкает ровно в тот момент, когда любопытств берет вверх над усталостью.

Проходит долгая минута.

Открываю глаза и смотрю на неё негодующим взглядом.

— Он кричал, что я ужасная мать. Что он никогда не ожидал от меня такого кощунственного поступка. Что я обязана была ему обо всем рассказать, когда узнала, что беременна. А я ведь тогда так и не решилась. Не смогла. — Из её груди выходит тяжкий вдох, — Я стояла, слушала и молчала. Не считала нужным отвечать, так как была согласна с каждым сказанным словом. Но вместо меня ответила тетя Глаша. Она как раз вернулась домой, застала нас и чего только не высказала Славе. Уверена, твой папа ещё никогда не слышал о себе ничего подобного. Тетя Глаша женщина прямая и за словом в карман не полезет. Я пыталась её остановить, но закончилось всё тем, что Слава выскочил из дома и уехал. А мне снова пришлось собирать себя по частям.