Пурпурная сеть - Мола Кармен - Страница 58

— Ты знаешь, где та квартира?

— Конечно, знаю.

Через несколько минут они сели в красную «Ладу». В повадках Лукаса, когда он устраивался на переднем сиденье и пристегивал ремень, было что-то обезьянье.

— Выброси ты эту машину. Она старая и уродливая.

Элена покосилась на него, надеясь увидеть хоть намек на веселость, на хитрую улыбку, на лукавый блеск в глазах. Но Лукас только сообщил ей, как добраться до нужного места в районе Лавапьес и где остановиться на улице Фе.

— Это здесь, на первом этаже.

Элена опасалась, что сын подстроил ей ловушку, и решила сама не заходить в квартиру. Она позвонила Сарате и назвала ему адрес.

— Приезжай, но не один, а с патрульной машиной. Скорее всего, ты найдешь там только подростка, но будь осторожен.

— А мы туда не пойдем? — спросил Лукас.

— Сейчас приедет патрульная машина.

— Ты мне не доверяешь, и правильно делаешь.

— Не доверяю, — кивнула Элена. — Мы подождем здесь.

Сидя в салоне «Лады», они видели, как полицейские вошли в подъезд и через несколько минут вывели оттуда Хоная.

— Я хотел с ним поздороваться, — сказал Лукас.

Элена посмотрела на него в недоумении.

— То есть? Ведь ты его чуть не убил!

— Он мой лучший друг.

— Ты хочешь с ним поговорить?

— Нет, — буркнул Лукас, неожиданно передумав. — Поехали спать.

Они отправились домой. Прежде чем лечь спать, Элена позвонила Сарате.

— Завтра зайди ко мне домой до работы. Никому ничего не говори. И прикажи тщательнейшим образом обыскать квартиру на улице Фе. Это квартира «Пурпурной Сети».

Ордуньо всю ночь просидел в больнице у постели Марины. Чтобы задержанная не сбежала, у двери ее палаты дежурили два полицейских; Ордуньо находился там не в качестве сотрудника полиции, а как сопровождающее лицо. Очнувшись, Марина обнаружила, что он спит, скрючившись в кресле. Она дождалась, пока он откроет глаза.

— Привет.

— Черт, до чего же неудобные эти кресла, — пробурчал Ордуньо.

— Тебе нужно было пойти домой.

— Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, — сказал он и тут же спохватился: его слова прозвучали слишком ласково. — И что ты не сбежишь.

— Я знаю, что не имею права ни о чем просить, но все мои вещи и косметика остались у тебя. Если бы ты принес мне кое-что… Не знаю, разрешено ли это.

— Не беспокойся, в первой половине дня ты все получишь.

Ордуньо посмотрел на часы.

— Еще только пять — я думал, уже больше. Тебе надо выспаться.

— Убила бы ради бутылки холодной воды.

— Не говори об убийствах.

— Так все говорят.

Несмотря ни на что, оба улыбнулись. Ордуньо встал и проверил наручник, которым рука Марины была прикована к перекладине кровати.

— Я не убегу, вчера мне прострелили ногу. Представь себе, как я удираю, хромая! Лучше получить срок, чем стать посмешищем.

Ордуньо вышел из палаты, выяснил у полицейского, где найти вендинговый автомат, и уже через несколько минут вернулся с водой, соком и пачкой печенья.

— Ничего себе банкет!

— В автомате были еще и чипсы, но мне показалось, что пока это лишнее.

— Да, печенье лучше.

Они ели молча. Обоим хотелось заговорить, но ни тот, ни другая не решались, понимая, что любая фраза прозвучит как прощальная. Наконец Марина прервала неловкую паузу:

— Ты меня ненавидишь?

— Нет, — искренне признался Ордуньо. — Несколько дней пытался, но не смог. Ты скажешь, что я идиот, но я все еще питаю какие-то иллюзии. Представляю себе, что мы вместе и нам хорошо.

— Как в Waterloo Sunset, — прошептала она, вспомнив песню «Кинкс», но по лицу Ордуньо поняла, что сейчас он не склонен к ностальгии. — Я покажусь тебе идиоткой, но я тоже питаю иллюзии. Иногда до такой степени, что представляю себе нашего ребенка.

— На самом деле ты кажешься мне лицемеркой, — жестко оборвал ее Ордуньо.

— Ты прав. Иначе и быть не может.

В палате снова повисло молчание. Они съели еще по печенью и глотнули воды, не глядя друг на друга.

— Возможно, тебя уже сегодня переведут в тюремный лазарет.

— Боюсь, что там я долго не продержусь. «Пурпурная Сеть» проникает повсюду.

— Ты будешь под защитой.

— Под непрерывной? Нельзя находиться под защитой всю жизнь. Они узнают, что я причастна к смерти Димаса, и объявят меня изгоем на всех форумах даркнета. А потом за мной придут: прикончат где-нибудь в душевой или в столовой… Я никогда не была в тюрьме, знаю о ней только по фильмам.

— Там все совсем по-другому. Заключенные живут лучше, чем те подростки, которых вы заставляли убивать друг друга.

— Ты меня навестишь?

Ордуньо ответил не сразу, как будто не думал об этом раньше, как будто должен был собраться с духом.

— Нет. Через пару часов я поеду на работу и буду делать все возможное, чтобы помочь моим товарищам поймать главаря «Сети». Когда мы это сделаем — а мы сделаем, можешь не сомневаться, — я либо попрошу перевести меня в другое подразделение, либо останусь с ними, либо уволюсь из полиции и отправлюсь путешествовать по свету на горном велосипеде. Я еще не решил.

— Я бы составила тебе компанию.

— Да, но ты будешь сидеть в тюрьме. Впрочем, когда-нибудь ты освободишься.

— Нет, я никогда не освобожусь, меня убьют… Но даже если я выйду на свободу, то буду такая старая, что ты и смотреть на меня не захочешь. Мне останется только вспоминать, как однажды я влюбилась во время полета на Канарские острова. А ты вспоминай обо мне каждый раз, когда будешь лететь на самолете.

Марина улыбнулась, и Ордуньо не оставалось ничего другого, как улыбнуться в ответ.

— Не люблю самолеты, предпочитаю скоростные поезда.

Печенье закончилось. Ордуньо понимал, что пришло время проститься с Мариной, но все еще искал повод задержаться.

— Расскажи мне о Падре.

— Я вам не солгала, я действительно никогда не видела его без маски. Знаю только, что он важная персона, что вся затея — его, что он садист, но предпочитает любоваться пытками и драками на экране, а не вживую.

— Когда ты говоришь, что он важная персона, то имеешь в виду, что он политик?

— Может, и так, хотя я не уверена. Но всякий раз, когда возникала какая-то серьезная проблема, Димас звонил ему, и он все улаживал.

— Сколько они с Димасом знакомы?

— Думаю, всю жизнь. Наверное, с детства.

— А Димас? Что еще ты можешь о нем сказать?

Марину мучил острый стыд, но она не стала ничего утаивать.

— Долгие годы он казался мне лучшим мужчиной на свете, божеством.

— А убийства, пытки?

— Ты не сможешь меня понять, сейчас я и сама себя не понимаю, но тогда мне казалось, что это нормально. Лукас был единственным ребенком, к которому я привязалась, возможно, потому, что была вместе с Димасом в тот вечер, когда он его похитил. Димас отдал мальчика мне на попечение, и я любила его до того дня, когда решила подстроить его побег.

— А что произошло?

— Помнишь шрамы у меня на запястьях? Ты подумал, что я пыталась покончить с собой, — это естественно, все так думают. Но на самом деле руки мне порезал Лукас.

Марина рассказала Ордуньо о событиях того дня, о том, как отдала Лукасу ключи и как он воспользовался ими, чтобы наказать ее за предательство.

— Зато не донес Димасу. Я была ему благодарна: если бы Димас узнал, он убил бы меня, а может, сначала измучил пытками, чтобы показать всем, какая участь ждет предателей.

За окном забрезжил рассвет. Теперь ему действительно пора было уходить.

— Мне надо на работу.

— Спасибо, что просидел со мной всю ночь.

Ордуньо забрал обертку от печенья, пустые картонные упаковки от сока и бутылки из-под воды.

— Тебе еще что-нибудь нужно?

— Ничего, — ответила она. — Береги себя.

Он поцеловал ее в щеку.

— Ты тоже береги себя. Я пришлю тебе что-нибудь из одежды, а когда станет ясно, где тебя будут содержать, отправлю туда остальное.