Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 34

Ракия положения не исправила. Пока не исправила. Мне нужно было немного времени, чтобы хоть как-то прийти в себя! Капельку! А меня, как Иванушку: из котла с водой студеной макнули в котел с водой вареной. Но Конька-Горбунка поблизости при этом не было! Конек-Горбунок хвостом не махнул, мордой в котлы не макнул, на меня дважды не прыснул и громким посвистом не присвистнул! Я не мог никак выбраться из этих котлов пригожим! Господи, никак! Я сейчас – урод! Сломленный, исковерканный, сваренный заживо! Мне бы сейчас повыть, Господи, а ты мне что предлагаешь взамен? Порадоваться неизвестной, объявившей себя моей сестрой?! Ну, нет!

Поэтому я стоял, словно гуттаперчевый мальчик, позволяя «сестре» гнуть и растягивать меня во все стороны. Не оказывал сопротивления, не проявлял никаких эмоций.

Женщина, наконец, пришла в себя и заметила мое абсолютное равнодушие.

— Коста, это же я, Мария, твоя младшая сестра!

Я не реагировал. Она восприняла это по-своему. Рассмеялась.

— Впрочем, немудрено: я закутана с ног до головы и постарела на 10 лет. Но ты все такой же, хоть не юноша и лысый. Вылитый папа!

Наверняка ожидала, что я сейчас рассмеюсь и раскину руки для объятий. Ничего подобного. Более того, мое равнодушие уже вытеснялось злобой на все это представление. Она заметила эту перемену.

— Коста? – улыбка уже сползла с её лица.

Женщина быстро убрала руки с моих плеч, поправила платок на лице, воровато огляделась и отступила.

— Боишься, камнями за прелюбодейство забьют? – я никак не мог перебороть злой настрой.

— В Турции женщин, изменивших мужу, зашивают в мешок и бросают в воду, – с надрывом ответила женщина и снова сделала ко мне полшага. – Почему ты так груб со мной?

Тут она прыснула в кулачок, опять истолковав по-своему мое поведение. Собралась с духом и быстро раскрыла лицо, глядя на меня с надеждой.

Две служанки – старые мегеры, стоявшие чуть в стороне – сердито заворчали. Одна держала за руку маленького мальчика лет пяти, с любопытством меня разглядывавшего. Его голову украшала шапочка с нашитыми по кругу золотыми монетами.

Я среагировал на это «шипение». Посмотрел за спину женщины. Она последовала за моим взглядом. Обрадовалась. Опять закрыла лицо. Бросилась к мегерам, выхватила ребенка, быстрым шагом подошла ко мне, поставила ребенка перед собой.

— Твой племянник! – сообщила с гордостью.

«Час от часу... Еще и племянник... Не было ни гроша, да вдруг алтын», – равнодушно констатировал мозг.

Я посмотрел на племянника.

«Ладно. Не стоять же теперь все время бараном перед новыми воротами!» – у покореженного терминатора в моем лице загорелся красным светом один из глазков.

— Хочешь коржик в сиропе, пацан? – энергия начала свой бег, оживляя постепенно все микрочипы и процессоры.

Пацан радостно закивал и потянул ручки в мою сторону.

Я обернулся к столу, глотнул немного ракии для успокоения и убыстрения процесса оживления и открыл короб со сладостями.

— Угощайся!

Пацана упрашивать не пришлось. Он метнулся к столу и сунул нос в короб. На нас внимания не обращал.

Женщина с любовью глядела на сына.

— Ты все детство таскал мне сладости, а теперь, видишь, пришла очередь племянника! – Улыбнулась воспоминаниям та, кто назвалась Марией.

Посмотрела на меня.

– Его Ясином нарекли.

Я кивнул безучастно и продолжил процесс восстановления: хлопнул из кувшина еще грамульку, изо всех сил стараясь сосредоточиться.

— Ты пьяница, брат? – с тревогой спросила нежданно обретенная «сестра». Ок, принято: пусть будет сестра.

— Это для компресса! – сплагиатил я Михаила Евдокимова.

Объяснение, как ни странно, подействовало. И что еще более странно: в мозгах, вроде, слегка прояснилось.

— Садись! Поговорим!

Я уселся за стол, достал лепешку, мясо, зелень и соорудил себе бутерброд. Рядом «племяш» с довольным причмокиванием уничтожал боснийские дары, облизывая испачканные в сиропе пальцы.

Мария осторожно пристроилась с краю стола, слегка отодвинувшись от нас.

— Смотрю, ты отуречилась и по-гречески говоришь ужасно, – констатировал спокойно.

— Святая дева Мария–покровительница, объясни, почему ты так со мной жесток? – воскликнула сестра.

— Неизвестная мне женщина бросается мне на шею и сообщает, что она мне сестра! А это, – я ткнул в пацана, – мой племянник! Как, по-твоему, я должен себя вести?!

Я ответил молниеносно и так зло, что мог бы и не отвечать, а просто ударить: была бы равноценная замена жестоким словам. Я понимал, что меня несет, но притормозить пока не выходило. Слишком сильным вышло падение, и я к нему не был готов.

Мария тихо заплакала. Ясин перестал есть, с испугом посмотрел на маму.

— Мама! – Ясин и сам был уже готов зарыдать.

— Все хорошо, сынок, – Мария вытирала слезы. – Ешь, не обращай внимания. Дядя так шутит!

Ясин посмотрел на меня. Я выдавил из себя кривую улыбку, подтверждая слова Марии. Ясин успокоился, вернулся к сладостям.

Я заставил себя успокоиться.

«Хорош! Не будь скотиной. Даже, если она не твоя сестра, она – все-таки женщина. Так что, будь любезен, будь мужчиной, веди себя достойно. Тем более, что ты знаешь, что Коста искал сестер. И вот одна, вроде как, нашлась... И тогда это уже не напасть, как ты все это время думаешь, а нечаянная радость. Большая радость».

— Извини! – тихо проговорил.

Мария, не ожидавшая, наверное, уже ни приемлемого тона, ни извинений, с удивлением посмотрела на меня.

Я вздохнул, покачал головой.

— Просто... Просто... — слова не находились.

— Но как же доказать тебе, что я – это я? – Мария поняла мои мучения.

Я молчал. Пожал плечами. Мария быстро придвинулась ко мне.

— Помнишь наш дом? – говорила быстро.

Я молчал.

— Маму Алику, сестру Олимпию?

Я молчал. Мария задумалась, не зная, как еще можно ко мне достучаться.

— Что с ними? – я вышел из оцепенения.

— Они все погибли! – тихо заплакала Мария.

«Сестра! Теперь уже без вариантов, – спокойно констатировал оживший мозг. – Еще бы имя папы узнать?»

— Успокойся, Мария, не плачь! – накрыл ее руку своей, но она испуганно ее отдернула.

Сердце кольнула ледяная иголка. Но – заслужил, чего уж там.

— Как это все произошло? Расскажи, прошу.

Мария начала говорить не сразу. Может, думала, стоит ли мне, такому, рассказывать о любимых людях? А, может, потому что такое пережить еще раз, пусть даже в рассказе, – слишком тяжелая ноша. Говорила тихо.

— Когда на остров напали, мы не успели убежать в горы – никто не успел. Турки зашли не с моря, а с обратной стороны. Их лодки и корабли приплыли в бухту лишь тогда, когда уже загорелись первые дома в деревне. Мы все выскочили во двор. Отец был впереди, вооруженный кинжалом. Первый турок, вбежавший в ворота, выстрелил ему в грудь, а потом схватил нас. Потом я узнала, что, по их обычаю, кто первый возложит руку на свою пленницу, тот и становится ее хозяином. Он связал нас веревкой и, пока мы плакали и дрожали в углу, подошёл к телу отца, отрубил ему голову и отрезал уши. Эти уши, говорят, отправляли в бочках султану как доказательство победы над восставшими греками.

Здесь Мария не смогла продолжать. Но не из-за слез. Теперь им на смену пришли злоба и ненависть. И своим взглядом она передавала эту ненависть сейчас брату.

— Знай и запомни, Коста, что имя убийцы нашего отца – Барыш-ага...

— Как, как?!

Я вскричал так, что Мария и Ясин одновременно вздрогнули и теперь со страхом смотрели на меня.

— Прости, прости... Я не ослышался? Ты сказала – Барыш-ага?

— Да.

«О, Господи!»

— Ты знаешь его? – вопрос Марии доносился издалека.

Думаю, что в следующие секунды, пока я размышлял, Мария справедливо боялась за мое психическое здоровье. Я улыбался в это время.

«Значит, Конька-Горбунка тебе не явили, бедненький! Эх ты..., дурилка картонная! Мог бы уже понять и принять, что ты здесь не случайно. И если перед тобой закрыли одну дверь, не нужно больше в нее ломиться. Потому что тебе сразу же открывают другую. И, значит, прощай, Малика, прощай, царица, навсегда! Прощай! И здравствуй, сестра!»