Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 33

Спенсер поприветствовал меня бокалом красного вина, вытер рот салфеткой и предложил изложить суть дела. Как и ожидалось, он загорелся идеей окунуться в незнакомый мир восточного празднества с грузинским колоритом. Договорились встретиться за час до полуночи. Быстро отстрелялся.

Вышел на Гран рю де Пера, вздохнул ароматы сладкой выпечки из ближайшей пекарни и задумался. Неожиданно, я оказался предоставлен самому себе. Не навестить ли мне караван-сарай, коль выпала такая возможность? Мысли о моей царице меня не покидали все время после нашего расставания. Ноги сами собой понесли меня в сторону хана и лавки моего приятеля. Есть одна задумка!

...В лавку к армянину Тиграну я ворвался, уже порядком запыхавшись. Всю дорогу шел быстрым шагом, иногда срываясь на бег и с трудом заставляя себя все-таки вернуться к первому варианту «великого похода». Не хотелось привлекать к себе лишнего внимания. Да и набегался уже порядком за все эти дни. «Вот, что с человеком делает «невтерпёж», – думал я, оценивая, кроме прочего, еще одно старорежимное словечко.

Как назло, старик был занят покупателем. Но бросив на меня взгляд, он сразу распознал степень моего нетерпения. А потому парой ловких фраз закруглил беседу со словоохотливым клиентом, вручил ему покупки и вежливо выпроводил. Я даже не успел толком отдышаться.

— Что, что случилось, друг мой? – обратился ко мне Тигран.

— Чем из сладкого можно порадовать боснийку? – я был настолько взбудоражен, что, забыв поприветствовать своего поставщика, сразу выдал всю «позицию», как сказал бы Ахмет.

Лавочник рассмеялся, шутливо погрозил мне пальцем.

— Аааааа! Я так понимаю, тебя ждет сладкая ночь?

— Что «сладкая» – без сомнения, – я поддержал его смех. – Что «ночь», увы, не уверен. Но очень хотелось бы.

— Ах, молодость, молодость... – повздыхал старик и решил преподнести мне урок мудрости. – Никогда не отказывайся от таких возможностей, пока молод и свободен. Станешь, как я, всегда будешь корить себя за то, что упустил.

— Хорошо! – я с легкостью согласился.

Тигран некоторое время смотрел на меня, оценивая, насколько я усвоил урок, и насколько я честен в своем обещании. Остался доволен.

— Значит, боснийка? – хитро прищурился Тигран. И вдруг. – Уж не жена ли она Селим-бея?

Я похолодел от ужаса и уже костерил себя на чем свет стоит за свой длинный язык.

«Ну, вот сейчас-то его тебе и отрежут! – подумал со злорадством. – И моли Бога, чтобы только этот язык, а не тот, который тебе не подчиняется при виде Малики! Сходил, блин, за хлебушком, ебака»!

Тигран и в этот раз остался доволен моим видом. Рассмеялся.

— Друг, мой, неужели ты мог подумать, что я выдам тебя?!

Я опустил глаза.

— Ай-яй-яй! – старик покачал головой, и выставил вверх указательный палец правой руки. – Тигран никогда не выдавал друзей! Это, во-первых. А, во-вторых, даже если бы я не был твоим другом, я все равно не сделал бы этого. Более того, когда я закрою лавку, то пойду в церковь и поставлю свечку за твое здоровье! Чтобы этого здоровья тебе хватило на всю ночь!

— Почему?

— Потому что даже для турка Селим-бей – редкая сволочь и гад! – Сейчас в Тигране трудно было узнать добродушного старика-лавочника: челюсти сжаты, лицо суровое. – Он столько плохого сделал для моих соплеменников... Так что ты сейчас отомстишь за нас! Как же мне не поставить свечку за твое здоровье?!

— Только я очень прошу тебя, Тигран... – мне не пришлось заканчивать свою просьбу.

— Тигран – не болтун! Успокойся. Никто не узнает об этом. Но ты же позволишь мне рассказать своим тогда, когда уже никому не будет угрожать опасность?

— Договорились! – прежнее веселое настроение вернулось ко мне.

— Мы угостим твою боснийку лучшим, что у меня есть! – ликовал старик.

Тигран тут же достал короб. Аккуратно укладывая туда сладости, давал пояснения.

— Это – хурмашица, жареный в масле коржик. А это – кадаиф из тончайших высушенных полосок теста. Чем полоски тоньше, тем вкуснее кадаиф, начиненный орехами и пропитанный сиропом. Как и с хурмашицей, так и с кадаифом, важно соблюсти меру и не позволять им утонуть в сиропе!

Я кивал в ответ на его объяснения.

Тигран накрыл короб плетеной крышкой. Задумался.

— Послушай меня, Коста. Сладости – это хорошо. Но, поверь мне, как только ты пару раз наведаешься в сладостный сад, вам обоим захочется так есть, как хочется есть только очень голодным людям! И сладости тут уже не помогут!

Старик достал другой короб.

– Вот тебе еще баранина, хорошая, в меру жирная, весенняя зелень и лепешки. Будешь меня ночью вспоминать и благодарить!

Я не стал дожидаться ночи, бросился благодарить тут же.

— Смотри, – напутствовал меня старик напоследок, – старайся! Не подведи нас!

Я пообещал.

...Влетел во двор. Тут же увидел Ахмета, сидевшего за столиком. Албанец, привстав, посмотрел на меня. Мне сразу все стало понятно. Улыбка сползла с моего лица. Последние несколько шагов к нему я делал на ватных ногах.

— Что случилось? – надежда еще теплилась.

— Давай помогу, – вместо ответа Ахмет протянул руки за коробом.

Забрал один из коробов.

«Этот со сладостями», – подумал я.

Ахмед поставил короб на столик. Протянул мне сложенный листок бумаги.

— Тебе, – в глаза мне старался не смотреть.

Я взял листок. Ахмет в это время забрал и второй короб.

«А этот с бараниной, – подумал я, открывая листок. Записка была на греческом.

«Не придется, к счастью, никого просить прочитать, позаботилась».

Я уже точно понимал, что будет написано на листке. Поэтому скользнул наискосок, вычитав главное.

"...Свет очей моих... Муж уезжает... Я должна... Никогда не забуду... Любимый..."

— Когда они уехали? – я поднял глаза от записки, обращаясь к Ахмету.

— Час назад.

— Час? – я залился истерическим хохотом. – Всего час?! Мы успеем! Ахмед, умоляю тебя! Давай, поскачем за ними! Они же медленно едут. Это же караван! Мы успеем! Ты мне поможешь! На всю жизнь буду твоим должником! Пожалуйста, Ахмет!

— Коста, послушай меня...

— Я уверяю тебя, успеем!

Ахмет влепил мне пощечину... Я замолчал, стараясь изо всех сил сдержать слезы.

— Отпусти её... – мне показалось, что и Ахмет сейчас пытался сдержать слезы. – Иначе жизни не будет.

— Откуда ты можешь это знать?

Ахмед горько усмехнулся.

— Я жену потерял, когда она рожала первенца...

— А ребенок?

Ахмет отрицательно покачал головой. Потом указал на стоявший на столе кувшин.

— Ракы, – коротко пояснил.

Потом развернулся.

— Отпусти, – произнес еще раз, и ушел, оставив меня одного посреди двора с белым листком в руке.

Я сделал шаг к столу, взял кувшин. Сделал большой глоток.

«Как началась история с моей царицей, так и заканчивается: большим глотком ракии!»

Больше ни о чем подумать не успел. И погоревать должным образом не успел.

Сбоку от меня раздался сдавленный женский крик. Потом возглас:

— Коста! Брат мой!

Я оглянулся. Ничего не успел понять. А уже в следующую секунду меня обнимала и целовала сквозь тонкий платок на лице незнакомая мне женщина, все время повторявшая:

— Брат мой! Брат мой!..

[1] Судя по вилке, синьор Джузепино не был неаполитанцем. Там поедание макарон руками считалось ни с чем не сравнимым удовольствием. Собственно, вилку и придумали для неаполитанского короля, большого любителя пасты, дабы не позорить светлый образ монарха простонародными привычками.

Совсем незнакомая мне женщина продолжала восклицать беспрерывно, что я её брат, успевала между восклицаниями целовать меня в щеки, прижиматься к груди, целовать руки, всхлипывать, хвататься обеими руками за мою голову, смотреть на меня сквозь непрерывно льющиеся слёзы, не давая мне вставить и слова.

Но даже если бы у меня была такая возможность, я все равно не смог бы произнести ни одного звука. У меня и до этой минуты голова была забита под завязку поиском решений отнюдь не простых проблем. (Не реши я этих проблем, сейчас бы не стоял здесь.) Вдобавок к этому, несколько минут назад Ахмет передал мне письмо. Оно попросту взорвало в моей несчастной голове атомную бомбу, которая не превратила содержимое башки в выжженную пустыню. Наоборот, свалила и запутала все конструкции в такой непроходимый лабиринт, что сделала работу извилин бесполезной. Ни одна мысль уже не могла пробиться через эти баррикады.