Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле (СИ) - "Greko" - Страница 26

Эх, ничего не меняется в этом мире, разве что через 150 лет солдату в армии грозит не мордобой, а лишь наряд вне очереди или гауптвахта для особых случаев. «Пришивайте воротничок к подворотничку» …

— Смотрите, подплываем. Терапия! Это местный поселок, где живут многие иностранцы, когда спасаются от эпидемий в Константинополе. Там и церкви есть, и всякие журфиксы, суарэ проводят для приезжающей знати. Кстати, сейчас у нас гостит княгиня Ольга Потоцкая, супруга главноначальствующего в Одессе Льва Александровича Нарышкина. В обществе шепчут, что ее маман состояла в порочной связи со старшим сыном супруга, чем свела мужа в могилу… – не преминул посплетничать Дмитрий, намекая, в каких кругах ему доводится общаться.

— Терапия – это от греческого «лечение», там практикуют врачи?

— Скорее просто «здоровое место», курортный поселок. Участок в Бююкдере – большой долине – не случайно был выбран, вернее, подарен султаном русскому послу для строительства летней резиденции в прошлом веке. А вот и она, – студент указал рукой на большой белый двухэтажный дворец за фигурной кованой оградой.

Подплыли. Лодка причалила к посольской пристани.

Попросил сразу проводить к священнику. Дмитрий был явно удивлен таким благочестием, но возражать не стал. Представил меня отцу Варфоломею.

Сама церковь Святых Константина и Елены неожиданно пристроилась на втором этаже одного из крыльев дворца. Окормляющий ее батюшка человеком оказался простым. Без лишних вопросов принял у меня на хранение узелок с ящиком и коробочкой. Наказал посещать службы и регулярно исповедоваться, предварительно подержав пост хотя бы сутки. И благословил на прощание.

Резиденция оказалась огромной, настоящее «дворянское гнездо». Помимо дворца настроено было много других помещений: отдельные флигели, конюшни, каретные сараи, хозяйственные постройки непонятного назначения. И шикарный подъезд к главному зданию с разворотным кругом. И все, включая малейший угол, забито людьми. Прощай моя скромная комната в хане, тут спят друг у друга на головах.

Руководил всем этим безобразием специально для такого случая доставленный из Бешенковичей, Витебской губернии, хитрый, но рачительный управляющий – Иван Денисович. Он с детских лет хозяйки и супруги посланника Марии Хрептович был назначен ее отцом Иринеем, польско-литовским магнатом, на должность смотрителя за делами. Говорил он по-русски чисто, без белорусского акцента, но на этом его языковые познания заканчивались.

— Ах, что за умница Феликс Петрович! Вот уж угодил, так угодил! Знал мою беду. Отныне при мне будешь. Замучался я с басурманами да греками лясы точить. Ни бельмеса не понимают по-нашему. Ты, смотрю, хоть и грек, но способный к языкам и нашей веры, православной. Порадовал меня, что первым делом к отцу Варфоломею сходил. Это, значица, правильный человек…

Я лишь пожал плечами на похвалу: доброму бог помогает! Персональным толмачом управителя быть – работенка непыльная, но как же быть с садом?

— С садом, брат, чистая беда! Туточки принято, значица, устраивать рауты под открытым небом. Сам понимаешь, погоды способствуют. Народу набьется тьма: все переломают да истопчут. Под полтыщи, бывает, соберется. Намедни поздравляли Аполлинария Петровича, Марьюшкиного супруга, с пожалованием тайным советником. Что тут творилось – ужас! Так что ты не надейся: без работы не останешься. Тут твоих басурманских искусств, что ты нахватался, за чужими садами приглядывая, не трэба. Сказали уже, что ты за мастер. Вот прям господин студент и сказал. Тут сохранить бы, что имеем. Вот так, брат, такие коврижки с московскими калачами.

…Так и потекли мои первые дни в Посольстве – в беготне и объяснениях: тут подай, там принеси, этому растолкуй, тому передай. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Лишь на пятый день вырвался на рассвете искупаться в Босфоре.

Его воды плескались в десятке метров от посольских ворот, прямо за насыпью, на которой была устроена подъездная дорога. За ней следили: вереницы экипажей каждый вечер прибывали в резиденцию. На ближайшую субботу был назначен большой прием по случаю высокоторжественного дня рождения наследника престола. Ожидались молебен для своих в посольской церкви и обед в русском стиле для приглашенных гостей.

Разделся догола, как тут было принято. Нырнул.

Этот чатлах, Стюарт, в конец охренел! Холодная вода, ледяная, не май месяц, всего лишь апрель!

То-то смотрю, на меня все пальцем стали показывать. И где этот чертов связной? Я же сейчас околею!

Подплыл к посольской пристани, какой-то добрый человек протянул руку и вытащил меня из воды на причал.

— Мистер Стюарт просил передать: Сефер-бей, запомните это имя, – зашептал мне в ухо. – Мистера интересуют обстоятельства высылки бея из столицы. Кто из турецких чиновников этим занимался? Какие доводы были использованы для принятия решения? Используйте знакомство со студентом. Вы запомнили? Студент, он может знать.

Даже не запомнил лица того, кто мне все это сообщил. Какой на фиг Сефер-бей? Тут бы зубы сохранить, что от холода стучат!

Схватил свою одежу в охапку и начал растираться.

Напротив причала, не довернув в ворота посольства, остановилась элегантная коляска с красивым кожаным верхом. (Или карета? Не специалист ни разу по древним экипажам). Из нее выглянула не менее красивая дама, которую ничуть не портил утомленный после бессонной ночи вид – никак загостилась на party за карточной игрой.

Забавная прическа в виде волос, уложенных волной с локонами по краям лица и заканчивающихся пучком на затылке. Все украшено золотой сеточкой с маленьким красным камнем на верхнем краю лба. Большое декольте, переходящее в черное платье, где граница открытого и спрятанного подчеркнута чем-то воздушно-белым. Открытые плечи и доступная взору часть груди – в прозрачной сетке под самое горло. Её трудно было заметить из-за обилия драгоценностей с рубинами: три нитки жемчуга с рубиновым фермуаром и – главное – огромная подвеска, как мощный крест с усеченной вершиной, притягивающая взгляд помимо воли. А еще – браслет и кольцо все с теми же рубинами. Не помню, где читал, что знатной даме пристало носить не более семи драгоценных вещиц. Тут все было на грани фола.

Красавица-аристократка пристально и невозмутимо смотрела на меня, как на нечто неодушевленное. Более того, она сделала изящный жест веером, предлагая мне убрать руки, которыми я стыдливо прикрыл сморщенного от холода своего «дружка».

Иди ты на хрен! Нашла себе забаву.

— Ce corps est digne d'une sculpture,[1] – промолвила утомленная красотка и тронула веером плечо кучера: мол, але-але, пошел!

Что это было?! Нет, я догадался, что меня сравнили со скульптурой, но что за нездоровый интерес к голому мужику?

— Мессалина! Так ее прозвали в Одессе, Нарышкину эту, – объяснил мне Иван Денисович. – Губу не раскатывай, стручок свой побереги. Ента мадам – токмо по чужим мужикам высокого рода. Свояка своего, боевого генерала, до развода со старшей сестрой довела... Ниже князя даже не шорохнится. Сам светлейший Воронцов, бают, в ее полюбовниках. Дочка от него. Тьфу!

Глупая вышла сцена, напрочь лишенная эротического подтекста. Неужто в дореволюционной России аристократия так смотрела на нижестоящих – от неродовитых дворян до крепостных? Кто я для «ентой мадам» – кусок мяса на экзотическом фоне Востока? А слуги? Пыль под ногами?

Чем дольше об этом думал, тем больше распалялся. Ладно, турки – люди архаичной культуры. Но столкнуться с современниками-соотечественниками Пушкина и вкусить всю прелесть сословного пренебрежения! О, теперь я лучше понимаю ярость грядущих поколений! Прав Иван Денисович – истинно «тьфу!».

С «Мессалиной» снова столкнулся в субботу, после парадного обеда.

Я, по наивности, думал, что обед в русском стиле – это окрошка да каша гречневая с грибами сушеными. Ха, не тут-то было. Оказалось, это способ сервировки. Вернее, ее отсутствия в моем старом-новом понимании. Что закуски, что горячее по переменам подают лакеи, а официанты лишь подтаскивают. Суеты – полна коробочка, даже меня впрягли помогать. Носились по коридорам, ор стоял такой – хорошо, в большом банкетном зале не слышали. А там столы – все в цветах и фруктах. Закусить нечем, если лакей вовремя не подаст. Один дурень блюдо с рыбой прямо на паркет вывалил – все смеялись. А если на платье той же Нарышкиной? Вот тут мы – те, кто прислуживал – посмеялись бы украдкой с превеликим нашим удовольствием.