Османская империя. Шесть веков истории - Буке Оливье - Страница 64

Наряду с новыми видами знати сохранялись категории, связанные со старинными видами деятельности. Улемы, муфтии и доверенные лица (синдики) потомков Пророка черпали авторитет в репутации своего семейства, в отождествлении с могилами святых и в пожертвованиях на благотворительные дела, которыми управляли администраторы (мутевелли), прочно укорененные в системе общественно-экономических отношений. Они вступали в союзы с государственными агентами (кади, наибами, мударрисами), которые создают «имущественные генеалогии» (П. Газале), выгодные как для первых, так и для вторых. Превратившиеся в неоплачиваемую милицию группы янычар инвестировали в предпринимательство и стремились ухватить налоговые поступления, которые уже не оправдывала их сократившаяся военная деятельность. Аги и эмиры брали под контроль земельные наделы и коммерческую деятельность. Чтобы обезопасить собственность и избежать налогов, они помещали их под режим вакфа. С целью вхождения на рынок общественного престижа они связывали себя с почитанием памяти какого-то предка, тогда как для получения должностей и передачи их потомкам они в обязательном порядке сохраняли доступ в Губернаторский совет. В Алеппо некоторые семьи заседают в нем из поколения в поколение.

С конца 1690-х годов податные хозяйства (мукатаа), до той поры периодически обновляемые и неотчуждаемые, становятся пожизненными и передаваемыми. Они обеспечивают основу для стабильного состояния. Их держатели (мюлтезимы) устанавливали прямые отношения с сельскими жителями, ожидая от них налогов, льгот и различных услуг. В Египте в рядах этого сельского господствующего слоя появились женщины и гражданские лица. Закрепление такой системы способствовало передаче пахотных земель налогоплательщикам-крестьянам, что позволило крупным домам расширить экономическую базу и меньше зависеть от ресурсов Каира и от таможни. В широком масштабе лучше всего оказались материально устроены семьи, сумевшие организовать эксплуатацию местного производства и создать торговые точки для сбыта излишков: так, в Наблусе четыре основные семьи обеспечивают производство хлопка, мыла и масла; в деревнях власть шейха передается из поколения в поколение[308]. У европейских границ крестьяне находят способ входить в ряды янычар.

В реконфигурациях османского общества в полной мере участвуют представители центральной власти. Порта набирает все большее число свободных провинциалов, многие из которых также делают карьеру в губернаторствах. Выходя на достаточный доход, местные кадры устраивали в родном городе или районе рождения мечети, школы и фонтаны. Они забирали обложенные налогом фермы и использовали полученный от них доход для финансирования фондов. Чтобы облегчить растущее бремя, возлагаемое на налогоплательщиков, они брали на себя значительную долю исключительных налоговых отчислений (avarız-ı divaniye). В течение своей карьеры многие губернаторы ремонтировали фонтаны, монастыри и караван-сараи в городах, где они служили и приобрели поддержку. Впоследствии эти здания и владения помещались под режим мертвой руки; управление ими доверялось женам и детям. Таким образом, общее имущество обеспечивало существование целого сообщества работников, занятых водоснабжением, школьных учителей и слуг из общин. Воспользовавшись неотъемлемым и постоянным характером благотворительных фондов, они повышали собственную значимость, которая затем сказывалась на их потомках.

Восстание 1703 года вынудило нового султана Ахмеда III покинуть Эдирне, любимую столицу его отца Мехмеда IV и брата Мустафы II. Его дочери, зятья и сановники вернулись в Стамбул, оставленный с середины XVII века. В городе были построены обширные комплексы и великолепные фонтаны. На берегах Босфора и вдоль Золотого Рога размещены тихие сады и прекрасные дворцы. Мустафа II слыл суровым государем, тогда как Ахмед III – человеком культуры, поэтом и каллиграфом. Он привлекает ко двору иностранных артистов, организует роскошные забавы и демонстрирует любовь к тюльпанам. Заброшенные (ничейные) вакфные земли переходят к членам царской семьи и высокопоставленным сановникам для строительства городских особняков (konak), мечетей, общественных бань и лавок. Площади и улицы отныне усеяны величественными фонтанами и более скромными колонками. Интерьеры богаты импортными вещами.

В салонах появляются польские шторы, французский хрусталь, богемское стекло и венецианские зеркала. Когда в 1741 году в Порте принимали французского посла, ему подали еду на блюдах из селадона[309]. В последующие десятилетия резко вырос объем импорта фарфора из Саксонии. Среди элиты распространились наручные и настенные часы. В начале XIX века в салонах дочерей султанов появляются парижские консоли, высокие люстры и полные столовые сервизы. В конце периода оттоманки сменяются диванами, переносные циновки – статичными кроватями, съемные подносы – буфетами и поставцами с плоским верхом, подушки – стульями со спинками, планшеты – письменными столами. Заимствованные у Франции и Австрии цветочные украшения в стиле барокко и рококо проникают в интерьеры столичных резиденций, а также в знатные провинциальные дома, характерны выверенность линий, вдохновленное архитектурными эскизами и европейскими гравюрами, более широкое применение цвета и принятие законов центральной перспективы в живописных жанрах[310]. Западное понятие глубины распространилось на традицию подробного топографического рисунка османской миниатюры. Подолгу проживая в Османской империи, западные художники становились «живописцами Босфора». Вторя моде на все турецкое в Европе, художники Жан-Батист Ванмур (ум. 1737) и Жан-Этьен Лиотар (ум. 1789) отразили османский церемониал и создали множество портретов придворных сановников, одетых в традиционные платья и позирующих в окружении кальянов и музыкальных инструментов.

Паши и визири вдохновляются образом жизни своего правителя, проживавшего зимой в городских особняках и уезжавшего на лето в свои ялы. Разбогатев на прибыли от растущих инвестиций в обложенные налогом фермы, они тратят состояния на дворцы для отдыха, экзотические сорта тюльпанов и роскошные развлечения на открытом воздухе. Стамбульские дамы покупают мейсенскую посуду, новые модные стулья, посуду для приготовления и сервировки кофе. Пренебрегая этикетом, миниатюрист Левни начинает писать знатных дам и танцовщиц в томных позах, а поэт Недим приглашает к развлечениям. Складывается впечатление, что границы сексуальности смягчаются, однако мораль не дремлет. В Стамбуле под предлогом того, что дамы застигнуты за болтовней в «развратных нарядах», постановление 1752 года запретило им беседы во время пеших прогулок в нескольких районах. В 1759–1760 годах женщинам было нельзя носить на рынках «экстравагантную одежду». В 1790 году запрещено читать на борту прогулочных судов.

Императорские сады восстанавливаются и открываются для публики, но не столько ради благоденствия подданных, сколько для сохранения контроля над политическим порядком, которому угрожает размытие социальных границ между аскери и райя, мусульманами и немусульманами, мужчинами и женщинами. Историограф Челебизаде Асим (ум. 1760) писал, что, встречая лодку с мужчинами и женщинами, совершавшими водную прогулку по Босфору, он старался перевернуть ее. Осуждаемые учеными и уличными обывателями по моральным соображениям, потребительские практики городских элит тем не менее положительно сказывались на экономике: при высоком техническом уровне наиболее востребованная промышленная продукция (часы, оружие и т. д.) давала высокую прибыль. Семейные состояния выигрывали как от имущественных наследственных стратегий, так и от растущей роли ренты в накоплении богатства. Посещая сегодня дома Сафранболу, начинаешь понимать, как сильно часть высшего общества выиграла от процветания этого периода. Однако немногочисленные доступные исследования указывают на увеличение разрыва между богатыми и бедными во многих городах империи[311]. В Кастамону во второй половине XVIII века воспроизводство местных элит (т. е. повышение общественного статуса от отца к сыну) росло с той же скоростью, что и социальное неравенство[312]. Работающая беднота изо дня в день выживает в нищенских условиях; семьи ютятся в переполненных жилищах, будучи не в силах выплатить минимальные суммы, должники месяцами прозябают в тюрьме. В деревнях вдовы и сироты обращаются за помощью к родственникам, которые не всегда более обеспечены, чем они; старики и инвалиды, лишившиеся поддержки пропавшего благодетеля, обращаются в суд кади. В Салониках нанятые в качестве прислуги дети бедняков растут в более безопасной среде – имеют кров и стол и получают базовое образование.