Жизнь моя - Пейвер Мишель - Страница 93

Он открыл глаза, и их глаза встретились. Впервые за двенадцать лет он знал, что это правда.

Тацита не знала, что будет делать, если Кассий откажется видеть ее. Она ходила по сараю, напрягаясь каждый раз, когда слышала шаги во дворе. Но она обманывалась. Это была лишь капель, капель от тающего снега, да случайный удар падающих с карниза сосулек.

Даже если он придет прямо сейчас, времени у них будет немного. Через двор, в полуразрушенном доме на ферме, еще спал ее муж, измученный страхами ночного бегства через холмы. Но она не могла рассчитывать, что это надолго.

Только бы он пришел! Как никогда раньше, ей необходимо было увидеться с ним. Он должен был узнать правду, перед… перед тем как умрет.

Она все еще не могла в это поверить. Фенио сказал ей об этом после полуночи, когда их маленькая группа наконец достигла заброшенной фермы. Старый раб не мог справиться с собой, и все вышло наружу. Он расплакался, как только сказал ей.

Но она была слишком поражена, чтобы плакать. Какой же дурой она была, чтобы не понять, какую цену он заплатит за их спасение! Какой дурой! Хотя, возможно, в своем отчаянии она не могла ничего видеть. Думая об этом, она пролежала всю ночь без сна, пока остальные вокруг нее спали там, где упали, прямо на соломе.

За час до рассвета она тихо встала, вышла из дома, пересекла грязный двор и прошла к сараю, где Фенио развел огонь.

— Да, — сказал он ей. — Я передал своему господину, что она хочет его видеть. Но я не знаю, каков будет ответ.

Она должна терпеливо ждать. Но она не могла терпеливо ждать.

При свете жаровни она вымылась так чисто, как могла, уложила волосы и постаралась разгладить наиболее мятые части одежды. Это было жестокой пародией на те опрометчивые весенние ночи, когда, больная от волнения, она выскальзывала из отцовского дома и бежала не чуя ног в его объятия.

Шаги во дворе.

Он был здесь, стоял в дверном проеме и бесстрастно смотрел на нее.

— Ты хотела видеть меня, — сказал он. — Я не могу оставаться здесь долго. Это слишком опасно.

Она поднесла руку к горлу. Она не могла найти слов.

Выглядел он великолепно: под генеральским плащом тяжелой багряной шерсти скрывался панцирь из позолоченной кожи с застежками из бронзы. Сапоги были отделаны серебром. Она представила его скачущим на коне во главе легиона. Высокий, прямой, пугающе сдержанный.

После первого долгого взгляда он без церемоний спросил, не желает ли она вина. Она согласилась. Ей нужно было расслабиться.

Он направился к столу у жаровни, и она увидела, что его хромота усилилась за эти годы. Она следила, как он наливает вино в бронзовые кубки, как разбавляет его горячей водой из кувшина, как ставит ее кубок на стол, избегая смотреть на нее.

«Он даже не желает прикоснуться ко мне», — подумала она. Ее сердце сжалось. Она держала кубок обеими руками и хмурилась.

— Твои дети, — сказал он наконец, — они с тобой?

Она подняла кубок и сделала большой глоток. Это было хорошее вино. После кислой поски оно имело вкус амброзии. Она чувствовала, как тепло разливается внутри.

— Близнецы — в поместье моего брата, — сказала она. — Со мной только мой старший.

Он кивнул.

— Это хорошо. Тяжелая была прогулка.

— Гай…

— Тебе надо окольными путями пробираться к Путеоли, — сказал он, по-прежнему не глядя на нее. — К Сполетуму не приближайся. Там собираются наши силы для последнего удара. Как доберешься до Путеоли, плыви кораблем в Коринф. Оттуда — перешеек…

Она осторожно поставила кубок, гадая, как начать.

— …и другим кораблем плыви до Афин. Но помни: не пытайся обогнуть перешеек морем. В это время у Пелопоннеса самые сильные штормы. И езжай в Афины, не в Александрию и не в Эфес…

Он осушил свой кубок и, поставив его, вытер рот ладонью.

— Я отдам тебе своего раба, Фенио. Он будет следить, чтобы ты четко все выполнила. Он присмотрит за тобой. — Он помолчал. — Мой отец дал мне его, когда я был мальчиком. Можешь ему полностью доверять. Он тебя не оставит.

Долгие годы назад, когда она лежала в его объятиях, он рассказывал ей о шутках, которые он обычно разыгрывал с Фенио, когда ему было десять. Он думает, она об этом забыла?

— Ты не можешь отдать мне Фенио, — сказала она. — Он — твой…

— Не беспокойся, мне… — Он оборвал себя.

Она знала, что он собирался сказать: «Раб мне больше не понадобится. Там, куда я собираюсь». Она не могла больше этого выносить.

— Гай, я не дам тебе этого сделать!

Он кинул на нее взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, что должно с тобой случиться. Я знаю, что ты собираешься сделать.

Его лицо стало жестче.

— Кто тебе сказал? Кто?

— Это неважно.

— Этот проклятый критянин! Я ведь строго запретил ему что-либо говорить!

Она заламывала руки:

— Я такая дура. Я не думала… Ты должен мне поверить. Мне казалось, что с твоим-то званием тебе не грозит… Какая же я была дура!

Он неловко ждал, пока она возьмет себя в руки.

— Извини, — прошептала она. — Это все вино. Я к нему не привыкла.

Она подошла к столу, сделала еще глоток и поставила кубок на место. Потом сказала:

— Мне надо, чтобы ты кое-что знал.

— Я не желаю…

— Мне надо, чтобы ты знал, — отчаянно повторила она, — что я никогда не любила ни одного мужчину, кроме тебя. Я никогда не переставала любить тебя, Гай. Это правда.

Он выглядел ошеломленным. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом снова закрыл его. Наконец он произнес:

— Не знал…

Она подошла к нему и взяла его за руки. Они были грубыми, загорелыми и покрытыми шрамами — руки солдата. «Красивые», — подумала она.

— Прекрасно, теперь знаешь.

Его руки сжали ее.

— Тацита… Ты не изменилась.

— Ты тоже.

Так они стояли долго. Потом он развернул ее и крепко прижал к себе. Она положила руки ему на плечи и закрыла глаза, ощущая тепло — его тепло — вокруг себя. До нее долетел слабый запах винного осадка, который он использовал для своих чернил. В одно мгновение она вернулась в гробницу в Порта Капена. Она не могла этого вынести.

— Это несправедливо, — отрывисто сказала она, — мы должны быть счастливы.

— Нет, Тацита, — прошептал он в ее волосы. — Не в этой жизни.

— А ты думаешь, есть другая?

— О да.

— Звучит по-критски.

— Ты обычно поддразнивала меня, называя крестьянином. Помнишь?

— Нет.

Он взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза. Его собственные глаза были такими же светлыми и яркими, какими она их помнила всегда, и трудно было выносить их взгляд долго.

Он сказал:

— Мне понадобились годы, чтобы понять: то, что я чувствовал к тебе — то, что я чувствую сейчас, — это и есть то доказательство, в котором я всегда нуждался.

Снаружи упала сосулька. Они оба вздрогнули.

— У нас мало времени, — сказал он. — Скоро проснутся остальные.

Она почувствовала нарастающую волну паники при мысли о том, чтобы его оставить. Ей надо было еще многое сказать ему, а она только начала. Если их прервут, как она это вынесет?

Она снова положила руки ему на плечи.

— Гай, есть еще одна вещь, которую я должна тебе сказать. Ты должен понять, почему я оставила тебя.

К ее тревоге, он покачал головой.

— Я не желаю знать. Это больше неважно, это…

— Это важно, — настаивала она, — я пыталась сказать тебе раньше, но…

— Я знаю, я отослал назад твое письмо. Прости. Это было неправильно.

Она отмахнулась.

— Я не могу не сказать тебе, Кассий. Другой возможности у нас не будет, а ты… ты должен знать. Не ради меня, ради себя…

Он озадаченно наблюдал, как она подошла к двери и тихо позвала Фенио. Через несколько секунд раб явился, мягко подталкивая впереди себя мальчика. Потом старый критянин ушел нести дежурство на улице.