Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 32

Когда родители уединились на кухне, Наташка сказала:

— Давайте свалим из дома? Пашка, тебе все равно пофиг, тебя тут не кормят.

— Обязательно, — соврал я, просто ей нужно было это услышать, — но сперва надо подготовить место.

На самом же деле я рассчитывал, что отец уйдет к своей Аньке, а мы останемся.

Из кухни папаня вышел раскрасневшийся и довольный, указал на Борьку пальцем.

— Борис, надо поговорить.

— Па, говори здесь, — вступился за брата я. — Все ж свои.

Когда добрый, он вряд ли распустит руки, но все равно Борьку было жалко.

— Ты побил девочку, — сказал он с упреком, — мне Маргарита Ильинична звонила.

Боря указал на царапину на своей щеке и синяк на скуле.

— Я оборонялся! Это она на меня напала!

— Ну и что, — повысил голос отец. — Девочка — это девочка. Чтобы в последний раз я такое слышал от учителя!

Я сжал челюсти, чтобы не брякнуть про двойные стандарты.

— Ты видел ту девочку? Это Кинг-конг! — возмутился Борис. — Да она бы меня убила…

Я легонько ущипнул его за руку — молчи, мол, и он понял, смолк, только ноздри раздувал от негодования. Отец, чувствуя себя победителем, протопал к телеку, и мы переместились на кухню. Я распахнул окно, впуская в квартиру майскую свежесть.

Стемнело. Дождь закончился, туча, недовольно ворча, уползла за гору, и на небо высыпали звезды.

— А вы видели ее? — не удержался Борис. — Вальку? Она всех в классе бьет! Баба-кабан!

— Ты оборонялся, все правильно, — ответил я и вспомнил, что, устраняя террористов, спецназовцы обязаны в первую очередь отстреливать женщин-террористок как наиболее отчаянных и непредсказуемых.

— Вот! — проворчал он.

— А я — не девочка, значит, — прошипела Наташка. — Меня — можно, получается?

— Просто наш папа — чудак с большой буквы «м». Другим он не станет…

Я смолк, когда он вошел. Все так же насвистывая, отец налил себе воды в чашку и удалился к телеку.

— Хорошо, хоть дождь кончился, — мечтательно сказала Наташка.

Видимо, из-за дождя родителей сморило, и они улеглись спать раньше обычного. Нам рано вставать в кои то веки было не нужно, и мы просидели до одиннадцати, а потом разошлись, и я сразу вырубился.

Вскочил я от истошного женского крика. Распахнул глаза. В кухне возмущенно причитала Наташка. Доносился отцовский бас. На крик выбежала мать, встала в проеме двери и принялась отчаянно грызть ногти и царапать свою шею. Борька застонал и отвернулся к ковру.

Я знал, что скоро случится, и, поднявшись, мысленно перебирал предметы, которые были в досягаемости и могли послужить оружием. Не кастет. Не цепь. Топор? Табурет…

Обрез! В шкафу на балконе заперт обрез.

Я не позволю ему покалечить Наташку! Надо спешить.

Хлесткий шлепок пощечины окончательно разогнал сон, словно это меня ударили. Вскипела злость, но я не позволил ей себя захлестнуть. Медленно и неотвратимо по моим венам струилась расплавленная ненависть и застывала, обращаясь твердым желанием идти до конца. Если надо — бить. Если придется — убивать.

Грех поднимать руку на родителей — так в нас вколачивали с пеленок. А я не руку буду поднимать.

Я боялся лишь того, что ключей от шкафа с оружием не окажется под матрасом отцовской кровати, где они обычно лежали.

Натянул джинсы. Надел футболку. Накинул ветровку. Одеться надо сразу — вдруг что-то пойдет не так, и придется бежать? Вошел в родительскую спальню. Сунул руку под матрас, пошарил там. Есть! Пальцы сжали связку ключей.

Скользнув на балкон, я глянул, не идет ли кто за мной, и отпер шкаф. Потянулся к обрезу. Открыл ящик с охотничьими патронами. Все они были разложены по ячейкам и подписаны. Я взял те, что на лису, с дробью покрупнее.

Вздрогнул от Наташкиного крика. Глухой удар — и крик оборвался хрипом.

Я зашагал из спальни, на ходу заряжая обрез. Ну и козлина же ты! Девочек бить нельзя? Кто же для тебя тогда собственная дочь?

— Рома, не надо! — резанул по ушам тонкий, чаячий крик матери, стоящей ко мне спиной.

Как и тогда, она смотрела и не вмешивалась. Борька отвернулся к стене, накрыл голову подушкой. В прошлой жизни и я не вмешался, и человека не стало. Не сразу не стало, но именно этот надлом был фатальным.

Теперь все будет по-другому. Я оттолкнул с дороги мать, замершую в дверном проеме. Она схватила меня за руку, но я вывернулся и посмотрел на нее. Прочтя в моем взгляде готовность убивать, она шарахнулась, закрыв лицо руками.

— Не вмешивайся — пристрелю, — рыкнул я.

В кухне, схватив Наташку за волосы, отец занес кулак для удара. Сестра, хоть кровь и заливала ее лицо, не молчала, выплевывала ему в лицо злые слова, что копились много лет, и вот, плотину прорвало. И про Анжелочку. И что не отец он ей…

— Свали от нее! — наведя на него обрез, я заорал таким голосом, что сам испугался: — Быстро! В сторону!

Отец повернул голову, вытаращил глаза. Я взвел курок, прицелился.

— Отпустил ее, и — в сторону. Не понял? Вышибу тебе мозги на хрен!

От неожиданности отец оцепенел, и Наташка вывернулась, оставляя клок волос в его руке. Рыдая в голос, с криком: «Ненавижу!» — она спряталась за мою спину. Отец качнулся за ней, но напоролся на мой взгляд, как на вертел, и остался на месте.

— Стоять! У меня рука не дрогнет. — Я шевельнул стволом.

— Ах ты… — прошипел он.

— Сомневаешься? — холодно произнес я, палец на спусковом крючке шевельнулся. — Проверим?

Отец сглотнул слюну, и кадык на его шее судорожно дернулся. Видно было, как в его разуме здравый смысл борется с желанием наказать, взять свое по праву. А во мне желание пристрелить его боролось с желанием проломить ему башку. И правда ведь если он рыпнется — рука не дрогнет. Видимо, он это почувствовал и замер, лишь кулаки его сжимались и разжимались.

— Собирайся, — бросил я Наташке, — валим отсюда.

Хлюпая разбитым носом и подвывая, сестра бросилась к шкафу, принялась набивать школьную сумку вещами, что висели на вешалках. Повседневное лежало в кухне, в пакетах под креслом, оно останется здесь.

Я схватил свою сумку с учебниками, перевел взгляд на мать, замершую у стены, бледную, как смерть.

— Пока он здесь, — сказал я ей, все так же целясь в отца, — ноги нашей тут не будет.

Натка принялась надевать разваливающийся кед, психанула и побежала в спадающем, распахнула дверь, едва не прибив бабку, подслушивающую на лестничной клетке — та сразу же юркнула к себе в нору. Мама вытащила из шкафа аптечку, бросила мне, я поймал на лету и прихватил ее с собой, попятился из квартиры, держа отца на прицеле.

На улице Натка, присев, пыталась зафиксировать развалившийся кед. Ее глаз заплыл, кровь из разбитого носа капала на ветровку.

— Ненавижу. Тварь… какие же твари! — бормотала она себе под нос.

Я разрядил обрез. Вдохнул, выдохнул. Каждая мышца была натянута, как струна. Давно меня так не колбасило, даже на войне.

— Быстро валим к ДОТу. Только идем не напрямую, они следят. — Я кивнул на окно. — И могут попереться за нами.

Наташка показала мелькнувшему там силуэту средний палец, и мы побежали вдоль дороги. Правда, в спадающем кроссовке быстро не получалось — сестра подволакивала ногу. Села, обмотала шнурки вокруг лодыжки, и быстрее дело пошло.

К ДОТу, где я ее совсем недавно предупреждал о том, что эта ситуация скоро случится, мы пришли с другого конца. Было темно глаз выколи. Через пролом между плит мы залезли внутрь, затрещало под ногами битое стекло.

— Спички есть? — спросил я.

— Ща.

Наташка принялась шарить по щелям, у нее тут была заначка: спички и сигареты.

— Вот! — в мою руку лег коробок, слава богу сухой.

Среди груды мусора я нашел пленку и кусок арматуры, обмотал ее и воткнул в щель, поджег. Получился факел, роняющий горящие капли расплавленного полиэтилена — ш-шух, ш-шух, ш-шух.

Развернув Наташку к свету, я осмотрел ее лицо. Вроде нос не сломан, иначе появились бы синяки под глазами. Правый глаз заплыл, губа рассечена — аптечка с перекисью как нельзя кстати. Сестра послушно сидела, запрокинув голову, и лишь шипела, пока я промывал ссадины и запихивал в нос ватные турунды, чтобы остановить кровь.