Грех (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 65

Наступила тишина. Лишь только писарь усердно царапал бумагу, скрипя пером.

Эмелин не сводила глаз с мужа, едва ли не требуя объяснений. Впрочем, что объяснять, и так все понятно: мальчишка, в отличие от ее собственного сына, молодая копия Ренарда — ошибки быть не может.

Филипп пожирал взглядом паренька, с презрением и удивлением глядя на отца: вдвойне обидней видеть этот счастливый блеск в глазах человека, за всю жизнь ни разу не улыбнувшемуся ему, как казалось Филиппу, «законному» своему сыну.

А Ренард не мог сдержать улыбки — как всегда, ему плевать, что будут думать другие! Он сына нашел! Родного! От своей любимой, самой желанной женщины на свете! Ему не терпелось покончить с этой бюрократией, остаться с ним наедине, налюбоваться, расспросить обо всем и, наконец, выпытать, где прячется Тереза.

Архиепископ качал головой, все никак не желая верить, что у короля появился незаконнорожденный отпрыск; не знал, что и делать ему теперь — во все времена бастарды не имели прав своих знатных родителей… Какое еще может быть наследование?! Но Ренард, прочитав его мысли, лишь повторил свой приказ: такова его воля. Воля умирающего — закон.

— Мама, что это было? — возмутился Филипп, когда они с матерью покинули покои Ренарда.

— Ты же слышал, это его сын, — сухо проговорила Эмелин, сама еще толком не отойдя от новости.

— Какой еще сын?! О нет, только этого не хватало! Мой дорогой папаша тот еще кобелина!

— Филипп, замолчи, — прикрикнула Эмелин.

— Замолчать?! Нет, мамочка, я не замолчу! Ну хватило ж наглости притащить сюда этого щенка-выродка! Похоже, папочка совсем рехнулся!

Звонкая пощечина слегка отрезвила белобрысого юношу, в стали серых глаз мелькнуло презрение:

— Вот даже как? Может, еще и позащищаешь его? Мама, а ты на чьей стороне? Он вообще-то тебе изменял, если ты до сих пор этого не поняла! Или ты считаешь это нормальным? Притащить нагулянного отпрыска, так еще и корону ему завещать! Это нормально?!

— Филипп, это его воля. И он вправе поступать так, как посчитает нужным. Прекрати истерику. Как он сказал — так и будет. Поверь, он и так дал тебе гораздо больше, чем должен был.

— Ты сейчас серьезно?! — рассмеялся Филипп. — Это что же такое он дал мне, а?!

— Все. Все, что ты имеешь. А главное — возможность жить здесь и быть его наследником, а не ютиться по подворотням среди позора и нищеты.

— Что?! По подворотням?! Да вы оба не в себе! Ну что ж, низкий поклон ему за то, что сына в подворотню не отправил! Да! И за то, что голодным помереть не дал, и за то, что приютил, и за то, что позволил рядышком с нашим сиятельнейшим Величеством находиться! Спасибо, отец! О, до самой смертушки помнить буду благодетеля такого!

— Не ерничай, — прикрикнула Эмелин. — Он не отец тебе! Ты не его сын, — добавила она уже тихо.

Наступила тишина. Эмелин, испугавшись собственных слов, виновато отвернулась, а Филипп, умолкнув, непонимающе смотрел то на мать, то на дверь отцовской спальни.

— Мама, я не понимаю, сумасшествие заразно, да? — тихо проговорил Филипп, пытаясь понять смысл услышанного. — Поясни.

— Я все уже сказала.

— Что значит «не его сын»? Моя добропорядочная матушка изменяла ему?

— Ты не его сын, Филипп. Это так, — выдохнула Эмелин. — И он должен был вышвырнуть нас обоих сразу же после твоего рождения. Но он не сделал этого. Оставил и тебя, и меня — сама не знаю почему. Да ты в ноги ему кланяться должен, понимаешь?!

— В ноги? Я? А может, ты? Ну и кто же мой отец в таком случае?

— Это неважно. Тем более, его давно уже нет в живых.

— Замечательно! Слушайте, а вы с «папочкой» неплохо так резвились! Он себе ребенка где-то на стороне заделал, ты себе нагуляла. Спасибо, мама!

— Прекрати! Не тебе судить нас, Филипп.

— Не мне? А кому, мама? Вы из-за этого меня всю жизнь ненавидели, да? Папенька, который не папенька… Какой благородный порыв — не выбросил на улицу! Подумать только! Мамочка, а ты всерьез считаешь, что это все, — Филипп развел руками, — действительно нужно ребенку? Позолота, деликатесы, изыски, прислуга — это то, что нужно было мне?! А я ведь всегда завидовал детям нашей прислуги, что крутились на заднем дворе! Я смотрел, как их ругают матери за порванную одежду и синяки на коленках, и завидовал… Потому что когда я разобью коленку, ко мне слетятся служанки, но ни отец, ни мать даже не подойдут. Не отругают и не подуют потом на ранку… А знаешь, о чем я мечтал в детстве? Я мечтал, чтоб Герда была моей мамой. Она единственная, кто меня любил. Она заботилась обо мне, она играла со мной… Она на ночь рассказывала мне сказки.

— Филипп, это моя вина, — Эмелин не могла сдержать слез. — Моя, но не Ренарда. Да, я плохая мать. Я ужасная мать, но не суди меня, ты… Ты многого не знаешь и тебе многого пока еще не понять. Я молодая была, глупая. Я всю жизнь виню себя за одну единственную слабость, за единственную ночь, проведенную не с мужем. Я наказана за это гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить!

— Ну конечно! Шикарное оправдание! Мама, а мне теперь что делать? Мне как жить, а? Как же я вас ненавижу… Обоих!

— Иди сюда, не бойся, — позвал Ренард сына, когда все ушли.

Ошарашенный словами короля мальчишка растерянно озирался по сторонам и не знал, что делать. Как-то неправильно это все, чуждо… Этот человек, совсем не похожий сейчас на грозного короля, почему-то назвал себя его отцом. Этьен попытался представить этого мужчину рядом с матерью, но два образа никак не желали стоять рядом — он знал, кто его мать, и от мысли, что его отец… Да нет, быть этого не может! Он был настолько растерян, что не понял толком и тех слов, что были сказаны сейчас в присутствии всего семейства и нотариуса. Не до этого. Одно крутилось в голове: перед ним стоит его ОТЕЦ.

«— Обещай, что поедешь туда, — настаивала мать, с мольбой глядя на сына.

— Зачем? — не понимал мальчишка, держа ее слабеющую горячую руку. — Ты гонишь меня туда, но при этом не говоришь зачем…

— Я не могу тебе ничего сказать. Просто пообещай. Поживешь там с полгода, и если ничего не произойдет — вернешься.

— Да что должно произойти?

— Этьен, не трави душу. Я ничего тебе не скажу. Тебя там найдет человек. Или же не найдет. Если найдет — ты сам все поймешь, если же нет… Значит, и не нужно».

Она говорила загадками, не желая ни сыну давать слишком шаткую надежду на обретение отца, ни навязывать Ренарду незаконнорожденного сына. Этьен в тот вечер так и не смог добиться от матери, кто его должен найти и зачем, так же как и все свое детство он не мог добиться от нее правды об отце. Но вот его нашли, не прошло и двух дней…

Ренард и сам не мог поверить, что перед ним его родной сын. Его давно любимый, желанный, еще вчера несуществующий сын. Глаза мужчины блестели и смеялись — он, несомненно, сегодня был самым счастливым человеком в Королевстве!

— Где вы были все эти годы, сынок? Если бы я только знал, что у меня есть ты… Все было бы иначе. Я же искал твою мать… Каждый день, каждый час я ждал вестей от нее… Где вы были?

— Мы жили в Арени, — пролепетал мальчишка, а Ренард с восторгом слушал интонации Терезы и наслаждался ее лукавым взглядом, сквозившим в испуганных глазах сына. — Ваше Величество, должно быть, это ошибка — я не могу быть Вашим сыном. Моя мама обыкновенная крестьянка…

Ренард лишь улыбнулся, поспешив мальчишку перебить:

— Как она? Почему Тереза не приехала с тобой?

Да, ее звали Тереза. И хоть с мыслью, что это правда, что родной отец сейчас стоит перед ним, предстоит еще долго мириться, Этьен робко улыбнулся, но всего лишь на какое-то мгновенье, а потом отвернулся к окну и тихо ответил:

— Мама умерла. Два месяца назад.

Что-то оборвалось внутри, рухнуло и разбилось — жить с мыслью, что малышка где-то есть, было гораздо проще, а оказалось, вот уже два месяца он топчет землю в одиночку. А может, и он собрался на тот свет не просто так? Может, где-то внутри организм почувствовал, что здесь больше нечего делать, и сдался яду?