Грех (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 41

«Не прикасайся ко мне!» — отчетливо считался протест в его глазах.

Со страхом, с болью посмотрела Эмелин на мужа… Но потом хватка Ренарда ослабла, черты его лица смягчились, а виноватый взгляд едва ли не с сожалением созерцал готовую расплакаться женушку. Он вовсе не хотел ее обижать — все получилось скорее инстинктивно и совсем неосознанно. Просто внутри все разом запротестовало против прикосновения супруги.

— Простите, — тихо проговорил Ренард, отпуская руки жены. — Не надо, Эмелин. Пожалуйста, не надо.

И так паршиво ему стало на душе… Зачем изображать доброго супруга, когда внутри все протестует? Зачем обманывать несчастную женщину, давая ложную надежду?

— Пожалуй, я оставлю Вас ненадолго, — проговорил Ренард, не желая смотреть, как вновь зарождаются слезы обиды и отчаяния в глазах супруги. — Здесь, правда, очень шумно. Пойду сделаю спасительный глоток тишины. Простите меня, Эмелин.

Не успела она ответить, а он уже сбежал из шумного зала. Сбежал от нее, сбежал от себя.

Он поднялся наверх и подошел к окну — здесь даже дышится легче! Да! Да! Да! Он не хочет ее обижать! Он вовсе не желает терзать и без того измученную женщину! Но что делать, если все попытки наладить с ней хоть какую-то более-менее сносную жизнь заканчиваются провалом? Если жалость к обманувшей его женщине и желание простить постоянно натыкаются на внутренний протест? Если самое невинное ее прикосновение способно привести в бешенство? Если словно током бьются ее бледные пальцы, стоит им прикоснуться к нему?

Вот уже несколько месяцев ему совсем не хотелось свою жену — одна только мысль о близости с ней навевала тоску и отвращение. Умом он понимал, что Риньес не мог быть ей любовником — Эмелин совершила эту глупость только потому, что у него, законного мужа, не нашлось времени на собственную жену. Не хватило ему мудрости предусмотреть и уберечь ее от искушения. Умом он это понимал, но сделать ничего не мог. Как ошпаренный, сбежал он от супруги, вновь и вновь загоняя и ее, и себя в пучину отчаяния и отчуждения.

Ну почему все так?! Проклятая судьба… Проклятая жизнь, где властвуют «нужно» и «должен». Он должен так же лицемерно улыбаться другим, как улыбаются они; он должен присутствовать там, где ему совсем не хочется, общаться с теми, кто откровенно неприятен, и делать то, что ему совсем не по душе… Он должен. Ведь он — король, и нужды страны всегда должны стоять превыше собственных. Он даже женщину должен любить только ту, которую выбрали за него, — лишь только потому, что так было нужно. А кому от этого стало хорошо? Ему? Эмелин? Или, быть может, крохе Филиппу, рядом с которым ни отца, ни матери нет? Невинному ребенку, ставшему венцом ненавистного «должен».

Легкий шорох за спиной заставил обернуться. Ну неужели и здесь нужно обязательно его достать? Неужели так сложно дать пять минут побыть наедине с самим собой и не трогать, не мешать?

Он думал, Эмелин поднялась вслед за ним, и он уже открыл рот, чтобы настоятельно попросить ее оставить его в покое, хотя бы на время, но увидел перед собой хрупкий силуэт, перетянутый болотно-зеленым шелком с золотой вышивкой. Лицо незнакомки, как и лица всех гостей на этом празднике, скрывала маска — в лучах солнечного света отливала она чистейшим золотом. Девушка как-то совсем неуклюже присела в реверансе, казалось, вот-вот упадет в обморок — и кто только придумал эти чудовищные корсеты! — а бледные губы вдруг приоткрылись, но так и не сумели произнести ни звука…

Жадно вглядываясь в прорези маски, Ренард подошел ближе.

Казалось, он уже знал, кто перед ним. Почувствовал. Ему хотелось произнести ее имя, но не получалось — он боялся верить собственным ощущениям, боялся обознаться и опять разочароваться… Он подошел вплотную к девушке, чья смелость явиться к нему прямо во Дворец граничила с дерзостью, и снял чертову маску.

Хмурый взгляд мгновенно потеплел. Он смотрел на свою гостью и молчал, боясь, что призрак растворится, исчезнет, как исчезал всегда, стоило ему расслабиться и поверить в мираж. Молчала и Тереза, стыдливо отводя глаза в сторону. Тоненький взволнованный голосок задрожал вместе с нею:

— П-п-простите… Ваше Велич…

Договорить он не дал. Просто сгреб ее в охапку и прильнул к приоткрытым, пытающимся что-то там пищать губам. Словно и не было между ними двух лет разлуки, словно не прогоняла она его, кляня на чем свет стоит, словно ждал ее каждую минуту, целовал Ренард свою растерявшуюся девочку, с упоением ощущая, как руки ее сначала робко, а потом все крепче и крепче, осмелев, обвивают его шею, как пальцы ее касаются его щеки, как дрожит малышка в неистовых объятиях и так же жадно отвечает на поцелуй, словно в нем одном вся жизнь для них обоих.

— Вы задушите меня, Ваше Величество, — прошептала Тереза, на секунду оторвавшись от таких желанных его губ.

Ренард нехотя отстранился, но девушку не выпустил — осторожно гладил он ее волосы и, улыбаясь, разглядывал любимую мордашку.

— Ты повзрослела, малышка… Маленькая моя, как же я рад тебя видеть…

— Простите меня, Ваше Величество!

— За что? И какое еще к черту «величество»? Прекращай, для тебя я все тот же пастушок.

— Мне не следовало приходить сюда, — замотала головой Тереза, — но я не смогла… Я не удержалась…

— Ты все правильно сделала, девочка моя. Господи, как же ты нужна мне сейчас…

— Я ненадолго, я уйду скоро… Я только хотела увидеть Вас… В последний раз. Я попрощаться пришла, Ренард.

— Никаких «прощаться»! Я тебя никуда больше не отпущу, — замотал головой Ренард, ревностно прижимая к себе Терезу. — Хватит, малышка! Хватит меня мучить! Я уже достаточно наказан, Тереза, больше я тебя не отпущу.

— Отпустишь, — печально улыбнулась она, не без наслаждения утыкаясь носиком в крепкую, мощную его грудь под черным шелком.

— Приказы короля не обсуждаются.

— Чертова эгоистка! — прошептала Тереза, пряча слезы. — Я же знала, что нельзя было приходить сюда… Ренард, миленький, прости меня.

Ей пришлось приложить немало сил, чтобы заставить себя отстраниться и напоследок заглянуть в карие глаза любимого — насмотреться, насытиться и попытаться вырваться из мучительного, такого желанного плена его рук. Ей нужно бежать, пока не поздно, и больше никогда не слышать этот ласковый, чуть хрипловатый его голос, не любоваться нежностью во взгляде, не ощущать эти осторожные, теплые прикосновения огромных его ладоней… Тереза смотрела в глаза Ренарда и кляла себя за несдержанность. Зачем? Зачем она пришла сюда? Зачем пошла за ним? Зачем разбередила душу и себе, и ему? Ведь ничего не забыто, ничего не прошло, и прежнее безумие готово вновь поглотить уже чужого мужа и отца и глупенькую влюбленную девчонку.

«Уходи! Уходи сейчас же!» — уговаривала она саму себя.

Но как же сложно сказать «нет», как же сложно отказаться… Хотелось прижаться к нему посильнее и расплакаться от бессилия, от слабости и нежелания принять несправедливость жизни. Как она только жила без него целых два года? Как дальше без него прожить? Пальцы как назло только сильнее вцепились в его рубашку, не желая отпускать. Ренард не выдержал, потянулся к ее губам, а она не сумела ему отказать — вопреки разуму потянулась навстречу, отказываясь принимать, что этот человек не для нее и каждая минута рядом с ним — огромный шаг к погибели обоих.

— Тереза, давай сбежим отсюда? — взмолился Ренард, целуя любимую свою девочку.

— Королю нельзя сбежать, — тихо улыбнулась она в ответ, пытаясь спрятать подступившие от волнения и нежности слезы.

— Малышка, соглашайся! Ты ведь тоже сейчас этого хочешь… Сбежать… Со мной…

Тереза замотала головой, вот только ложь так и не смогла сорваться с этих бледных губ.

— Ренард, не мучай меня. Ты же знаешь, что хочу, — обреченно вымолвила она. — Больше всего на свете этого хочу! Но нельзя нам.

— Никаких «но». Глупенькая, ну чего ты так боишься? Я же не в спальню тебя утащить пытаюсь. Тереза, по-моему, нам есть, о чем поговорить, а здесь не самое подходящее место. Пойдем!