Грех (СИ) - "Jana Konstanta" - Страница 23

— Не трогайте меня! Не прикасайтесь! Вы же чудовище, Ваше Величество, — шептала Тереза, а пальцы уже вцепились жадно в его шелковую рубашку; легкий запах лаванды окутал трясущуюся от слез девушку.

— Прости меня, девочка, прости, любимая, — тихо молил Ренард, пытаясь ее успокоить, пытаясь отыскать дорожку к припухшим, обкусанным ее губам.

Он целовал ее так, как ни разу за эти два месяца. Так не целуются влюбленные, пребывающие в эйфории пары, — так целует только любящий мужчина свою единственную, любимую женщину. Пальцы путались в длинных, раскиданных по плечам ее волосах и до боли вгрызались ей в кожу. Тереза не выдержала его напора — с жадностью ответила на зов, вложив в прощальный поцелуй всю боль и всю любовь. Она знала, что он прощальный.

— Ренард, зачем? — прошептала Тереза, когда губы их, наконец, разомкнулись, а тяжелое дыхание еще не пришло в норму. — Зачем Вы поступили так со мной? Вы же знали, что так все будет, что все закончится, не начинаясь! Что же Вы наделали? Зачем???

— Прости меня. Я же не знал, что так получится, что все зайдет так далеко! Прости дурака… Я ведь просто хотел быть таким же, как и все… Просто обычным человеком. Не королем, не принцем, а обыкновенным человеком — ты понимаешь меня?

— Это жестоко, Ренард. Я полюбить тебя успела… Что мне с этим теперь делать?!

— Прости меня, прости, маленькая моя! Тереза, я обещаю, мы что-нибудь придумаем, я ни за что тебя не брошу! Я люблю тебя, малышка, я уже не смогу без тебя…

— Мы ничего не придумаем! Я — крестьянка! Крестьянка, Ренард! И никогда крестьянке не быть рядом с королем! Отпусти меня, не губи, любимый мой! — сорвался отчаянный крик на молящий шепот. — Я прошу тебя, уходи! Сейчас же уходи и забудь обо мне!

— Я не могу!

— Уходи! Возвращайся к жене. Это очень подло — оставить ее одну, чтобы прийти сюда. Не надо с ней так, Ренард, она ни в чем не виновата. Иди к ней, а про меня забудь! Это лучшее, что ты можешь сейчас сделать для нас всех.

— Тереза, нет!

— Уходи!

Тереза со всей силы оттолкнула его и тут же выставила руку, предупреждая, чтоб не посмел вернуться, сократить расстояние и лишить ее здравого понимания всей безысходности этой минуты.

— Все кончено, пастушок, — выдохнула она. — Уходи. Если ты не лжешь, и я действительно так дорога тебе, то не ищи больше встреч, забудь обо мне. И я забуду тоже. Я смогу. И ты сумеешь. Уходи… Пожалуйста.

— Тереза…

— Уходи!

И что же делать? Уходить. Он не может соединить берега — мосты рушатся, а вместе с ними летят в бездну два разбитых, полюбивших на свою беду сердца. Он должен уйти. Обязан. И девочка права — так будет лучше. Для нее, для него и для пока еще не глотнувшей этого ядовитого зелья Эмелин. Но как уйти? Как отказаться? Как вырвать из живого сердца безумную надежду и горькую жажду по любимым глазам, по нежным прикосновениям, по такому родному голосу и по ставшему одним на двоих дыханию? Тереза плакала — тихо, беззвучно… Отводя взгляд в сторону, боясь поддаться искушению и рвануть в объятия, такие желанные, но несущие лишь гибель.

— Хорошо. Ты хочешь, чтобы я ушел — я уйду, — тихо проговорил Ренард, едва заметно шмыгнув носом. — Я больше не побеспокою тебя, Тереза. Но запомни, пожалуйста, я всегда буду ждать тебя. Ждать, когда ты простишь меня. Ждать, когда ты придешь ко мне.

— Я не приду! — закричала она в ответ.

— Я буду ждать тебя, — повторил Ренард. — Мы все равно не сможем друг без друга.

Не обращая внимания на ее протест, он подошел вплотную и завладел ее губами, даря еще один слишком зрелый, пропитанный болью поцелуй…

Помни меня, не смей забывать!

Кричит ночная тишина, а он вгрызается, боясь, что сотрется со временем печать его губ с любимой…

Помни меня, не смей забывать!

Кричат безудержные слезы на ее щеках — вопреки всем сказанным словам, ей хочется навсегда остаться в его сердце…

Помни меня, не смей забывать!

Как молитва одна на двоих перед прыжком в грядущую бездну… Им хочется кричать, но слова не сорвутся с их губ, не решатся, и только пальцы, касаясь кожи, и только губы, упрямые, злые, все также молча прокричат: помни меня, не смей забывать!

Помни меня, не смей забывать!

Под кожу смертельным ядом въедается проклятая, запретная любовь, отравляя… Никто и никогда не будет целовать их вот так же, никто и никогда вот так же не обнимет! И трепета в груди никто им не вернет… И будут двое искать по свету потерянное счастье, отказываясь верить, что счастья больше нет…

Помни меня, не смей забывать!

И тогда настанет день, когда поймут, что куда бы ни пошли, они пойдут друг к другу…

Ты только помни меня, не смей забывать…

Последний вдох, последний взгляд, последнее касание мокрой от слез щеки…

Ренард отпрянул и сорвался прочь, успев лишь тихо бросить на прощанье:

— Я люблю тебя, малышка.

Эмелин нашла супруга в той же комнате, что и днем. Ренард сидел перед камином, полупустая бутылка вина стояла перед ним — он не удосужился даже бокал взять, так и хлестал из горла, словно завсегдатай дешевого трактира. Он пил, смотрел неотрывно на бушующее пламя и совсем не замечал девушку. Тогда Эмелин набралась храбрости и сама подошла к нему.

Она уже не обижалась и вовсе не считала мужа чудовищем — его тоска странным образом передалась ей, словно она надышалась этим тягучим, отравленным болью воздухом. При виде него внутри все заскреблось, скрутилось, защемило; ей вдруг отчаянно захотелось пожалеть его, и она протянула руку, робко коснулась черных прядей… Ренард не среагировал — все так же, не моргая, смотрел на пламя.

— Вы поговорили с ней? — тихо спросила Эмелин.

— Поговорил. Как порядочная женщина, она выставила меня за дверь. Просила больше ее не беспокоить. Вы простите, Эмелин, я не должен говорить Вам все это, Вам, должно быть, неприятно выслушивать о посторонней женщине от собственного мужа.

— Бросьте, я Вас понимаю, — девушка осмелела, положила ладонь ему на плечо.

— Вы не думайте, это я сегодня такой — пьяный, слабый и несу чушь. Завтра все будет по-другому: я постараюсь стать Вам хорошим мужем, — он даже ответил на доверительный жест и накрыл ее руку своей ладонью. — Я постараюсь, Эмелин, обещаю. А сегодня простите мне мою слабость…

Он наклонился вперед за очередным глотком вина, но Эмелин вдруг опередила его и отняла бутылку.

— Вы уже достаточно пьяны, Ваше Величество.

— Отдайте…

— Не отдам. Идите-ка лучше спать, утро вечера мудренее, — улыбнулась Эмелин, а потом вдруг нервно сжала его плечо и, пожалуй, неожиданно даже для себя самой выпалила: — Если Вам понадобится женщина, я… я готова. Доброй ночи.

Вот этого Ренард никак не ожидал. И он обернулся, чтобы взглянуть на эту не то храбрую, не то глупую, не то нахальную девицу, но Эмелин, смутившись собственных слов, уже сбежала из комнаты.

Бедное сердечко трепыхалось и рвалось на волю, сгорая от стыда. «Я не могла ему сказать такое!» Эмелин стояла перед зеркалом в одной ночной рубашке и по десятому кругу прокручивала в голове глупый инцидент, моля лишь об одном: чтобы Ренард не расслышал ее слов и уж, конечно, не подумал заявиться к ней. Она с опаской поглядывала на дверь и даже всерьез подумывала о том, чтобы запереться на ключ изнутри, но время шло, а Ренард не приходил. К счастью, он, наверно, еще не настолько пьян, чтобы воспользоваться ее опрометчивостью.

Не успела она окончательно успокоить себя, как муженек показался на пороге.

Эмелин замерла, руки безвольно опустились, дыхание затаилось… Ренард подошел ближе и встал за ее спиной, равнодушным, невидящим взглядом окидывая отражение в зеркале.

— Мне сейчас действительно нужна женщина, — будто извиняясь, проговорил Ренард.

Как ни странно, он совсем не казался пьяным — уверенная походка, тихий четкий голос и лишь немного затуманенный взгляд.

— Хорошо, — беспокойная, растерянная улыбка коснулась губ Эмелин.