Цвет греха. Чёрный (СИ) - Салиева Александра - Страница 32

Сердце всё ещё колотится, как в последний раз. Его стук отражается в моём разуме, будто и не существует ничего вокруг, кроме этих гулких ударов. Слишком громко. И если прежде кажется, что инцидент с цветами мне очень дорого обойдётся, то теперь и вовсе… пожалела.

На кой чёрт я его попросила?

Идиотская же затея!

Совсем не помогает переключиться.

Чему я научусь, если руки до сих пор дрожат, внутренности тугим узлом скручивает, а разум буквально вопит о том, что стоило бы как можно дальше от опекуна сейчас держаться?

Видно же, что он до сих пор бесится. От моей тупости.

Мрачный. Хмурый. Злой.

Я так и не решаюсь снова с ним заговорить, пока мы выходим на улицу, идём по садовой дорожке, а после останавливаемся посреди зелёной лужайки.

Нет, надо всё-таки срочно это исправить!

Взять все свои слова назад. И в том, о чём мы с Кааном разговаривали, тоже сознаться. Как и в том, что произошло этим утром. Почти уверена, если узнал про раздевалку, то про всё остальное рано или поздно тоже узнает. И тогда мне не отвертеться. Как и не будет ни одного оправдания тому, что я сама себе проблемы создаю.

Фактически, на ровном месте.

И…

Забываю. Обо всём. Становится совершенно неважно. Ровно в то мгновение, когда чужие сильные ладони ложатся мне на талию, разворачивая к мужчине лицом.

Прикосновение — самое простое, ничего не делает ведь по сути, просто удерживает на месте. Но обжигает, как костёр, на котором совсем скоро меня признают ведьмой, а потом вынесут приговор и сожгут ко всем чертям.

— Если будешь так вздрагивать каждый раз, решу, что ты и правда меня опасаешься, — произносит с кривой ухмылкой опекун. — Что, до такой степени страшный?

Не сказать, что в его словах нет опредённой правоты.

Опасаюсь.

Если поначалу — потому, что я его совсем не знаю, то теперь… не его. Себя. И всего того, что всплывает в моих мозгах вместе с каждым его прикосновением.

Я однозначно тронулась умом!

— Нет, просто от неожиданности, — отзываюсь негромко.

Едва ли в достаточной степени слышу собственный голос. Сердце всё ещё бьётся в груди слишком гулко.

— То есть, не такой уж и жуткий? — как есть, начинает издеваться надо мной опекун.

Вот точно мстит за эту идиотскую выходку Каана!

Что ж…

Подыграю!

— Почему бы тебе не узнать это у кого-нибудь ещё? А то вдруг я слишком предвзята? — возвращаю колкость.

Мужчина прищуривается, разглядывает меня теперь уже с заметным интересом. А ладони нагло опускаются ниже, на мои бёдра.

— Правую ногу — назад, — как ни в чём не бывало, в отличие от меня, действительно переключается на насущное собеседник, и сам же помогает правильно встать. — Ещё чуть дальше… — добавляет. — Например, у кого узнать? — вспоминает и об этом.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — У любой другой?

И снова вздрагиваю, когда его рука ложится мне на живот. Не слишком явно, скорее внутренности снова скручивает в тугой узел и даже намного сильнее.

— Любая другая от моего присутствия не вздрагивает, так что вряд ли, — слегка давит ладонью. — Напряги, —  командует, сопровождаясь свои действия. — Если и сможешь ударить, то всем весом, — поясняет. — Иначе не выйдет. Не хватит сил.

Киваю.

На последнее.

Предыдущее…

— А что, ты каждую из них хватаешь за руку посреди улицы, хотя она и вовсе с тобой разговаривать не собиралась, потом сажаешь к себе в машину, а после привозишь в громадный пустой дом и пристёгиваешь наручниками к кровати, чтоб уж наверняка с тобой осталась? — ехидничаю.

И даже хвалю себя за то, что снова не вздрагиваю, когда он берёт меня за руку, сам же сгибает мои пальцы сперва в фалангах посредине, а после в кулак, заводя большой палец снизу.

— Не каждую. Если так подумать, ты — единственная у меня такая, — хмыкает самодовольно опекун. — Но ты сама напросилась. Ни одной другой — настолько упрямой я прежде не встречал, — отпускает мою руку, оставив туда весу, и поправляет мои плечи.

Теперь уже я разглядываю его с интересом.

И почти не проклинаю себя за последующее:

— И много их, таких других ты встречал? Тех, что не такие упрямые и вообще сразу на всё соглашаются?

Ну, почему я не умею вовремя смолчать?

Можно подумать, мне есть разница…

Самое худшее, что действительно есть!

И вдвойне непонятно, зачем спрашиваю.

— Ну, чтобы уж объективно рассудить, — добавляю себе же в оправдание.

Такое себе оправдание…

Вот и он, кажется, о том же подумал.

— Поверь, ты не хочешь знать ответ на этот вопрос. К тому же, конкретно на нашу с тобой ситуацию это никак не влияет. Других дочерей у моей жены точно нет.

Вот же…

На этот раз я язык себе всё-таки прикусываю.

И не спорю, когда слышу:

— Ударь, — отходит чуть назад.

Для моего, очевидно удобства.

А я…

Не могу.

— Что, прямо сейчас? Тебя?

Да, уточнение — совершенно нелепое.

— Тут есть кто-то ещё? — усмехается опекун.

Разумеется, ответ — однозначный.

И всё равно не могу!

— Не буду я тебя бить, — тоже отступаю.

Он возвращает меня обратно в считанные секунды.

— Будешь, — категорично отзывается он.

Мотаю головой в новом отрицании. Предпринимаю новую попытку к отступлению. На этот раз мужчина сразу её пресекает.

— Или ты ударишь и мы узнаем, насколько всё плохо у тебя с этим, или же вернёмся к обсуждению того, сколько ещё поклонников у тебя есть, о которых я пока не знаю, — тихо, но вполне весомо проговаривает он.

А я что?

Ударила.

И…

— Ау… — чуть не взвыла.

Это же всё равно, что врезаться в скалу!

— И нет у меня никаких поклонников, ты всё неправильно понял, — хмурюсь, схватившись за собственный кулак другой рукой.

Очень уж больно!

— Ты хоть что-нибудь запомнила из того, что я тебе прежде рассказал? — тоже хмурится мужчина.

С памятью у меня проблем никогда не было. По крайней мере в том, что касается школьной программы. Иначе бы не получила гранд, сохранив его на протяжении последних двух лет. Но вот тут… верно замечает. Не запомнила я. Ничего. Кроме того, как кружилась моя голова, а мне впервые в жизни захотелось узнать, каков может быть поцелуй. Самый первый.

И снова я не о том думаю…

— Бить в солнечное сплетение практически бесполезно? — всё же напрягаю закрома своей памяти и вспоминаю хотя бы часть из того, о чём он тогда говорил.

— Именно, — качает головой в неодобрении опекун, размыкает мои пальцы и сам осматривает мою ноющую от боли конечность. — Уязвимые места – кадык, глаза и паховая зона. О последнем, при предыдущем местоположении тоже забудь. В этом — можешь рискнуть. Почему — я тебе тоже уже объяснял. Или начнём с самого начала? — складывает мои пальцы обратно в кулак.

Очевидно, я их не сломала и не повредила, ведь он явно намерен продолжать. Да и боль постепенно утихает.

— Я не настолько тупая, чтобы совсем всё забыть. Просто немного растерялась, — ворчу себе в очередное оправдание.

— Я и не говорил ничего такого, — вновь качает головой мужчина. — И совсем так не считаю, — выдерживает паузу. — Давай, ещё раз.

Вздыхаю. Подчиняюсь. На этот раз удар не приносит мне самой такую боль. Ещё бы! Он же его с лёгкостью блокирует. А ещё ловит меня за ту же руку, затем резко разворачивает к себе спиной и прижимает, обхватив сгибом другой руки за горло.

— Ты совсем не убедительна, Асия, — шепчет тихонько мне на ухо.

И это — самый коварный, опасный приём с его стороны. Ох уж этот его голос… позволяющий чувствовать жаркое дыхание на своей щеке, порождающий мириады мурашек по коже, блокирующий любую возможность сопротивляться, отключающий напрочь мои мозги.

Вдвойне коварный, с учётом дальнейшего!

— Угу, — выдавливаю из себя также едва слышно. — А ты мог бы хотя бы разочек поддаться, — упрекаю.