Дикарь (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 37

Глава 37

Я сижу на краешке табурета и поглаживаю Василия. Слава богу, я вспомнила, куда выкинула его консервы. И вовремя его покормила, до того как дом заполонили мужчины в форме.

Восседаю на своем деревянном седалище ровно, не двигаюсь, будто кол проглотила. И боюсь шевелиться, только лишь снова и снова вожу ладонью по шерсти кота. Васька почему-то терпит, хотя даже меня бы уже взбесило, если бы меня так долго натирали по загривку. Мне страшно, мне кажется, я сейчас просто умру от разрыва сердца.

— Значит, вы подтверждаете, что эти два гражданина э-э-э, — обращается ко мне участковый, читая фамилии связанных Михайловым мужчин, — забрались в дом с целью ограбления, а Даниил Александрович остановил преступление. И, соответственно, нанёс им травмы с целью самообороны?

Он сидит за столом и пишет. Меня раздражает скрип его шариковой ручки, ползающей по белому листу протокола. А ещё отчего-то нервирует, что участковый не снял головной убор. Интересно, ему не жарко в этой цигейковой серой шапке? Дом натоплен, толпа надышала. Мне в свитере душно. А он даже не расстегнулся.

Перевожу взгляд на дикаря, который, ни капли ни сомневаясь в моей ему преданности, стоит молча, опершись о косяк двери. И спокойно за мной наблюдает. Он вообще не волнуется. Как будто всё, что происходит, – это вполне обычное дело. И сейчас я должна подтвердить его сказочную историю с ограблением. Фактически соврать правоохранительным органам. Практически подвести саму себя под монастырь.

Отлично! Он потом другую позовёт кота кормить, а я преступлю черту закона и дам ложные показания! Это совершенно точно неправильно, да и Елизавета, которой уже трижды делали замечание, орёт своим красиво накрашенным ртом, что все наши слова неправда. Что мужчины пришли с Михайловым поговорить. И якобы они хотели, чтобы Данила отдал принадлежащую им вещь, а он вместо этого накинулся и давай им пальцы ломать.

Встретившись с тёмными глазами дикаря, ощущаю приятное покалывание во всём теле. Оно затмевает опасность. Оно дурманит и соблазняет.

Но если включить логику, то очевидно, что нельзя в это соваться. И безопаснее всего поступить как Семён. Занять позицию «моя хата с краю». Это безвредно и никак не отразится на мне физически, в случае если план дикаря не сработает.

Но когда женщины, глядя на красивого мужика, поступали умно? Это же со времён классики так было. Вот он – красивый легкомысленный бабник в шляпе с белым теплоходом, а рядом серенький, но надежный жених. И мы выбираем кого? Правильно! Того, кто нас кинет следующим утром, одарив своей бесценной любовью и нефритовым жезлом.

— Да, — отвечаю как можно увереннее. — Всё так и было. Где мне расписаться?

Дура! Дура! Дура! Мало у тебя техники и драгоценностей бывший из дома вынес. Мало ты за квартиру должна. Мало у тебя в принципе проблем. Надо было ещё вот в это влипнуть по самые яичники.

— А в курсе ли вы, о какой такой вещи говорят подозреваемые?

У меня аж рот сводит оскоминой. Конечно же, я не видела никакой флешки. И это совсем не она у меня под плиточкой дома спрятана.

— Нет, — с видом невинного волка, у которого из зубов торчит мех и который вааЩе ни разу не видел никакого кролика, я мотаю головой, всё отрицая. — Ничего такого я не видела. Я так поняла, что Елизавета, имея зуб на бывшего мужа — он же не подписал бумаги об отказе на имущество после развода, навела этих домушников вначале на его собственный дом. А потом, зная, что у Степановны в гостевом доме точно водятся деньги и золото, привела их вот сюда. — Сажусь ещё ровнее и полирую кота гораздо активнее.

Я сгорю в аду. И будут меня мучить огнём, который во много раз горячее земного. Но вначале меня удушит Елизавета, потому что она так на меня смотрит своими и до этого большими, а теперь просто вылезающими из орбит глазами, что у меня ангина на пустом месте начинается. Прям чувствую, как маленький язычок распухает и ложится на основной язык.

По идее, откуда им знать, что флешка у меня? Михайлов потом всплывёт с ней, как потерянный кем-то круг в форме уточки в центре моря. И не скажет, что я ему помогала. Я надеюсь — не скажет.

О боже. Куда я полезла?!

Участковый прекращает писать и смотрит на бывшую моего — то есть не моего, а нашего — дикаря с презрением.

— Учитывая твои прошлые заслуги, Елизавета, это тянет на срок.

И, закрыв папку, завязывает верёвочки. Ручку суёт в карман. Встаёт.

А я, продолжая утюжить Василия, цепенею и жду. Вот даже участковый в цигейке знает, что произошло между Михайловым и Елизаветой. А я не в курсе.

Ну скажи ты! Осуди вслух! Вспомни, как тогда всё было. Как это не понравилось Степановне, как расстроился дикарь, что аж развёлся.

— Ну ничего. Суд разберётся.

Эх! Да что же это за тайна такая мирового масштаба? Мне же интересно!

— Уводите всех, — командует представитель закона.

Ребята заканчивают работать, участковый пожимает руку Михайлову с просьбой позже явиться в участок. Туда же должна прийти и я. Отчего мне, скажем так, совсем не сладко. Но только когда от ворот Степановны отъзжает последняя машина, я отпускаю Ваську и начинаю потихоньку убираться в доме. Лучше прибираться, чем бояться. Прям стихи, не иначе.

Я беру совок и метлу и сгребаю мусор, поднимаю с пола вилки и ложки.

А Михайлов почему-то всё так же стоит у двери.

— Надо гардину обратно повесить, — указываю я на сползшую по стене золотистую палку и раскисшую лужицей на полу штору.

— Метлу брось и сюда иди, — глухо и почти бесшумно, но в привычно жёстком приказном тоне, произносит дикарь.

Убивать, что ли, собрался? Не пойму. Я же вроде на его стороне.

Глава 38

Глава 38

— Зачем мне идти к тебе? — вопрос глупый, но по делу. — Я, конечно, не думаю, что смогу справиться с гардиной сама, Михайлов, но если ты не хочешь, её вешать, то я пойму. Мужики вообще не любят возиться со шторами. Я сейчас залезу на табуретку и попробую вернуть всё на место. А то, увидев бардак, который мы развели, Степановна снова попадет в больницу.

Взглянув на меня как-то уж очень плотоядно, по-хищному, манит пальцем. И я иду, ну потому что он здоровый мужик, а я всего лишь девушка. Всё равно отбиться не удастся. Да и убираться одной совсем не хочется.

— Зачем?! — спрашивает то ли себя, то ли меня. — Наказывать тебя буду за враньё.

— Но…

Нахмурившись, ничего не понимаю. Я думала, он хотел, чтобы я соврала. А дикарь резко хватает меня за запястья, разворачивает спиной, заводит обе руки назад и, нагнув, расстёгивает штаны. И стягивает трусы.

— Врождённый романтизм у тебя не отнять, Михайлов.

Со штанами приходится повозиться, и тут он не церемонится. Дёргает так, что ткань больно впивается в кожу и давит. Вся процедура выглядит словно острастка и порицание. Добравшись до голой кожи, дикарь шлёпает меня по заднице, а дальше, просунув руку между бёдер, радуется тому, что хоть я и стараюсь вырваться, но тело не обманешь… Особенно его женскую сущность. Всё уже горит желанием.

— Хоть бы цветов подарил или конфеты! — Выкручиваюсь, сопротивляясь.

Казалось бы, сколько можно? Ан нет. Ещё есть порох в пороховницах и жидкости в железах. С ума сойти. Мало того, что руки зафиксированы, так и спущенные по ногам штаны мешают сбежать от этого грубияна и деспота. Его тело твёрдое и напряжённое, я чувствую мужскую силу, хочу возмутиться, но закатываю глаза от удовольствия.

Когда он меня лапает, я будто на каруселях.

— Разве можно врать представителям власти, Барби? Это нехорошо!

Он отвешивает звонкий шлепок и, задрав на моей спине свитер и майку, проводит влажным языком по позвоночнику. Как же это остро и приятно.

Вмиг опьяневшая толпа мурашек, натыкаясь друг на друга, бредёт по телу, заставляя меня выгнуть зад и получить ещё.

Уверена, кожа уже красная.

— Я никого не обманывала, — произношу заплетающимся языком, а он отпускает руки и перехватывает меня поудобнее.