Все лгут - Гребе Камилла - Страница 70

– Вот, – произносит Манфред, указывая на современное с виду здание.

Это большой приземистый дом, отделанный красно-коричневой штукатуркой – совсем как другие дома на этой улице. По обеим сторонам от вымощенной булыжником дорожки разбит ухоженный сад с лужайками и цветущими кустарниками. Откуда-то доносится журчание воды.

Манфред снимает пиджак, перекидывает его через согнутую руку и утирает пот со лба. Мы подходим к резной деревянной двери и нажимаем на кнопку звонка.

Открывает девушка лет двадцати. У нее длинные темные волосы, а одета она в джинсы и футболку с принтом. Под мышкой у нее книга. Среди потрепанных страниц торчат розовые стикеры post-it. Взглянув на нас, она снимает наушники.

Манфред демонстрирует удостоверение, представляется по-английски и поясняет цель нашего визита.

Без всякого выражения на лице девушка наклоняется, чтобы изучить удостоверение. Теребя наушники в руках, внезапно пожимает плечами.

– Подождите немного, я схожу за ней, – произносит она на безупречном английском и затем исчезает в доме.

Мы сидим в плетеных креслах на заднем дворе. Сад здесь обширный и больше похож на парк – пальмы, лимонные деревья и цветущие кустарники окаймляют тщательно постриженную лужайку. Вокруг бассейна расставлены терракотовые горшки с ярко-красными цветами. Вдали, у самого неба, виднеются покрытые снегом вершины гор.

Женщина, стоящая возле плетеного столика, свои длинные, уже тронутые сединой волосы убрала в свободный узел, а на шее поверх туники у нее надето массивное серебряное ожерелье с бирюзой. Она разливает чай по чашкам, выставляет перед нами блюдо с миниатюрной сладкой выпечкой и садится напротив нас.

– Я знала, что однажды вы придете, – говорит она, глядя вдаль, на горы. Затем подвигает к нам блюдо с выпечкой – маленькие штучки блестят от масла и сахара. – Угощайтесь, они вкусные, только очень сладкие.

Выходит девушка с наушниками. Она что-то говорит и возвращается обратно в дом.

– Моя дочь собирается в спортзал, – поясняет женщина и достает пачку сигарет. – Вы не против?

– Что вы, – говорит Манфред, бросая на пачку исполненный тоски взгляд. Затем он достает мобильник и выкладывает на стол. – Нам необходимо записать разговор, – поясняет он.

Где-то в глубине дома хлопает дверь. Женщина ловит мой взгляд, глубоко затягивается, потом слегка откидывает голову назад и выпускает струю дыма вверх. Над нами натянут парусиновый тент, защищая от солнца этот уголок двора. Колечки дыма вьются все дальше и, пойманные ветром, тают в вышине.

Женщина, встряхнув головой, переводит взгляд на сигарету, которую держит тонкими пальцами.

– Что вы хотите знать?

– Все, – отвечает Манфред.

Я стояла в темноте у живой изгороди и глядела на наш дом. Несмотря на то, что я позаимствовала одну из шалей Марии, я замерзла так, что меня трясло.

Свет горел в кухонном окне и в комнате Винсента. Квадраты теплого света лежали на покрытой комьями глины лужайке, окрашивая торчащие кое-где кочки в золотисто-желтый цвет.

Я бросила взгляд на часы: было полдевятого. Папа, очевидно, укладывал Винсента спать.

Через некоторое время свет в его окошке погас.

Я топталась на месте, прислушиваясь, не идет ли кто, но все было спокойно. Мария была в двух часах пути по морю, да и в целом – мимо нашего дома почти никогда никто не ходил.

С чего бы? Этот дом ведь стоял на самом краю света.

Через пару минут в кухонном окне возник темный силуэт.

Папа.

Он стоял совершенно неподвижно и, казалось, вглядывался в темноту. Я приподняла ладонь, зная, что он все равно меня не видит.

«Осталось немного, – подумала я. – Не больше получаса».

Временами приходилось долго дожидаться, пока Винсент наконец угомонится – по вечерам он бывал беспокойным и тревожным. Но уж если он заснет, разбудить его становилось не так уж просто. Можно было спокойно пылесосить, смотреть телевизор или слушать музыку, совершенно не боясь его потревожить.

Папин силуэт исчез, а я осталась стоять. Пытаясь согреть руки, я засунула их за пояс джинсов. Потом принялась ходить взад-вперед, изредка бросая взгляд на усадьбу. Она была погружена в темноту – кажется, семейства де Вег дома не было.

Я снова взглянула на часы: половина десятого.

Открылась входная дверь.

Сердце сделало сальто в груди, и я шагнула в сторону дома.

Время пришло.

Папа втащил меня внутрь, едва я показалась на пороге. Снял с меня шаль и кожанку и повесил в прихожей.

– Он спит? – прошептала я.

– Как убитый.

Его ладони – папины ладони – накрыли мои. Папины руки были сухими, теплыми и надежными.

– У тебя ледяные руки.

Папа обнял меня за плечи и проводил в кухню. Там аккуратно усадил на стул.

– Я заварю тебе чай, – сказал он.

Я ничего не ответила. Кажется, было совсем не время пить чай, но когда папа принес мне дымящуюся чашку, я с благодарностью ее приняла. Отхлебнув обжигающего напитка, я принялась согревать пальцы о поверхность уродливой керамической кружки, которую прошлым летом Мария выкрутила на гончарном круге на каких-то курсах.

Папа присел на стул напротив, посмотрел на меня и глубоко вздохнул.

– Еще не поздно раскаяться. Мы можем позвонить в полицию прямо сейчас.

Я покачала головой.

– Нет, – ответила я. – Я все решила.

Я заплакала взахлеб, слезы просто потекли, плач сам рвался из груди.

Папа принес рулон салфеток. Я оторвала кусок, высморкалась и скомкала бумажку. Оторвала еще и снова высморкалась.

Наши взгляды встретились. Папа выглядел несчастным: весь лоб в глубоких морщинах, взгляд опустошенный. Но было в его глазах и нечто другое.

Гнев.

– Прости меня, – выговорила я. – Это все моя вина.

Папа ничего не ответил. Вместо этого он протянул мне бумагу и ручку.

– Пиши!

Я схватила ручку, уронила ее и снова подняла. Скомканная салфетка тоже полетела на пол, но ее я оставила лежать. Я поднесла ручку к листу бумаги и записала слово в слово то, о чем мы с папой заранее договорились, хоть из-за застилавших глаза слез едва могла разобрать, что пишу.

Простите, я больше не могу. Люблю вас. Я.

Папа забрал листок. Несколько мгновений изучал написанное, потом кивнул и спрятал его в пакет. Потом он встал и сделал несколько шагов ко мне.

– Руку!

Я сделала как он сказал – когда игла вошла в вену, я почувствовала укол и холод и зажмурилась. Папа вытащил иглу, приложил кусок салфетки к моей руке и крепко прижал. Шприц он тоже положил в пакет.

– Нам пора, – сказал папа.

Мы шли через лес. Бледная луна освещала тропу своим серебристым светом. Я изо всех сил старалась не отставать от папы. Только мои новые сапоги все время задевали за камни и корни, и я постоянно оскальзывалась и вихляла из стороны в сторону, как пьяная. Но его рука – папина рука – вела меня дальше, все глубже под сень высоких деревьев.

– Я не хочу, – выдохнула я.

Но папа ничего не ответил. Наоборот, только сильнее сжал мою ладонь. От боли я на секунду перенеслась в другое измерение, и это уже не папа тянул меня за руку – это был Том.

– Нет-нет-нет, – замотала я головой.

Несколько раз мне начинало казаться, что за нами кто-то идет. Когда я оглядывалась назад, на тропе мне мерещилась тень.

– За нами кто-то идет, – сказала я вслух.

Папа остановился и принялся вглядываться в темноту за деревьями.

– Тебе просто показалось, – ответил он и повел меня дальше.

Оказавшись на утесе, мы вышли на ровную маленькую скальную площадку. Внизу простиралось море. Мороз щипал за щеки и за руки.

Я вдруг подумала о Томе. Вспомнила тот вечер, когда мы стали парой. Держа меня за руки, он тогда попросил перегнуться через край обрыва. Мне понравилось – от страха и осознания того, что все может быть кончено в одно мгновение, у меня защекотало в животе.