Все лгут - Гребе Камилла - Страница 69

Временами папины глаза наполнялись слезами, а голос становился умоляющим:

– Ясмин, от правды не убежишь. Она все равно настигнет тебя. Поступи как должно. Обратись в полицию сейчас, пока они не нашли тело.

– Почему они должны ее найти? Она лежит на дне моря.

И папа, ничего больше не говоря, просто подолгу на меня смотрел.

Временами же у папы напрочь срывало крышу, и он принимался швырять вещи, которые попадали под руку. В один из таких случаев он проломил ногой кухонную дверь – в ней осталась большая дыра, а с папиной ноги закапала кровь.

Я испугалась и плакала так тихо, как только могла, потому что не хотела, чтобы Мария услышала.

– Я просто хочу умереть, – проскулила я, не отрывая взгляда от дыры, зиявшей в кухонной двери.

Папа громко хлопнул ладонью по столу.

– Никогда больше так не говори, – тихо сказал он, растирая раненную ногу.

Днем я притворялась, что хожу в школу. С утра вставала, принимала душ и завтракала, потом хватала сумку и прощалась. Но вместо того, чтобы сесть на школьный автобус, я принималась бесцельно бродить по Королевскому Мысу. Часами я гуляла по лесу и вдоль скалистого берега. В бухте лед почти растаял, и только обломки льдин колыхались в воде вдоль береговой линии. Глядя на морскую гладь, я думала о Паоле, которая теперь лежала под этими холодными водами.

По ночам мне снились кошмары.

Окровавленная ладонь Паолы высовывалась за край коврика, хватала мою и в тот миг, когда сани соскальзывали с края полыньи, утаскивала меня с собой в темную воду. Я кричала, боролась, пытаясь вырваться, но ее хватка была слишком крепка, вода слишком холодна, а моя вина – слишком тяжела.

Я просыпалась вся в поту, с бешено колотящимся сердцем.

Однажды, проснувшись, я обнаружила рядом с собой Винсента.

– Это был всего лишь сон, Ясмин.

Нет, это был не только сон, но этого я сказать не могла.

Том звонил несколько раз, но я не отвечала. Не могла слышать его голос – не было сил выслушивать его жалкое самовлюбленное нытье.

Это так ужасно несправедливо. Так несправедливо.

Разумеется, это было чертовски несправедливо. Мои мама и сестра погибли, мой папа покинул свою страну, отказался от своей жизни ради неблагодарной гулящей дочери, а ни в чем не повинная колумбийка лежала теперь на дне моря, завернутая в уродливый пластиковый коврик. А где-то внутри меня рос слизистый комок клеток, о котором я ничего не желала знать.

Вот это было несправедливо.

Однажды вечером папа зашел ко мне и присел на край кровати. Выглядел он как-то иначе, словно ему в некотором роде полегчало. Папин взгляд прояснился, однако в его глазах было столько горя, что я почти испугалась.

Мария укладывала Винсента спать, ее бормотание было слышно сквозь тонкую стенку. Она любила сказки и охотнее всего рассказывала нелепые истории с какой-нибудь очевидной моралью – типа «терпение и труд все перетрут», или «мир правдой держится», или «кто роет другому яму, сам в нее и упадет». Словно на самом деле существовали некая вселенская справедливость или всеблагой Господь с длинной бородой, который сидит на облаке и распределяет наказания и поощрения.

Папа посмотрел на меня и погладил по щеке.

Я зажмурилась – невыносимо было видеть сострадание и муку в его глазах.

И тогда папа рассказал мне, что должно было произойти дальше.

Поставив сумку на пол, Мария поцеловала папу. Потом обняла Винсента.

– Доверяю тебе Самира и Ясмин, – сказала она, проводя рукой по его рыжим волосам.

Винсент, выпятив нижнюю губу, скрестил руки на груди.

– Что такое? – Мария, наморщив лоб, потянулась было к крючкам под шляпной полкой. Немного поколебалась. – Самир, ты видел мой коричневый шарф?

– Нет, – ответил он.

– Девичники – это глупость, – заявил Винсент. – Просто супернесправедливо, что мальчикам туда нельзя. И детям.

Мария, улыбаясь, надела куртку.

– Я скоро вернусь. И знаешь что? Самир пообещал мне, что вы с ним в пятницу устроите уютный вечер и будете смотреть «Короля Льва».

Винсент просиял, и мне на мгновение стало очень грустно – его так легко было развеселить, для этого буквально не нужно было прилагать никаких усилий.

– Правда? – маршируя на месте и размахивая руками, словно маятниками, спросил он.

Папа кивнул ему в ответ.

– Ура! Это мой лучший день! – воскликнул Винсент.

Потом он взял меня за руку и слегка подергал.

– Тебе сегодня нужно на работу?

– К сожалению, – сказала я. – «Риальто» без меня не справится.

Папа присел на корточки перед Винсентом.

– Но сначала, молодой человек, мы с вами отправимся на детскую площадку.

Едва они ушли, я поднялась к себе и принялась готовиться. Я приняла душ, вымыла волосы и села перед зеркалом. Потом осторожно провела средним пальцем по губам. Раны больше не было, остался только отчетливый красный контур в виде маленьких круглых корочек в тех местах, где располагались швы.

Мария была права, шрама не останется – во всяком случае, заметного.

Всю последнюю неделю она вела себя со мной очень мило, словно что-то знала, но это, конечно, было не так. Папа никогда бы не рассказал ей – некоторыми вещами просто не делятся.

Мне на ум пришли его слова.

Мне грустно, Ясмин. Но для тебя настало время взять на себя ответственность за свои поступки.

Я закрыла глаза.

«Все это – просто долбаное сумасшествие.

Моя жизнь закончилась, не успев по-настоящему начаться. Я больше никогда не увижу ни папу, ни Винсента, ни Марию. Я больше никогда не пойду в школу и не буду играть в баскетбол».

Было слишком много таких вот «больше никогда». У меня закружилась голова. Я легла на кровать, закрыла глаза и безвольно раскинула руки.

Гладкая ткань наволочки под моей щекой – больше никогда, тихое бульканье в батарее – больше никогда. Отвратительные бобовые рагу Марии – больше никогда. Маленькие усердные пальчики Винсента, которые щекочут мои пятки, – больше никогда. Все было кончено.

Fini.

Такси останавливается на одной из улочек в районе жилой застройки, едва ли в двадцати минутах езды к югу от аэропорта. Манфред расплачивается, и мы выскакиваем из машины. Температура вполне терпимая – около семнадцати градусов, и легкий бриз шуршит в верхушках пальм.

Манфред бросает на меня беглый взгляд и коротко кивает. Если бы я не знал его так хорошо, то не заметил бы на его лице и следа столь тщательно сдерживаемого нетерпения.

Мысленно возвращаюсь к той ночи, которую я провел в участке, копаясь в старых следственных материалах. Я готов был ухватиться за соломинку – что угодно, лишь бы это помогло нам раскрыть дело. Но едва ли я всерьез ожидал найти что-то: эти материалы я уже многократно изучил вдоль и поперек. К тому же «висяки» обычно не балуют нас такими соломинками. Двадцать лет минуло с тех событий на Королевском Мысе – немногие преступления можно раскрыть спустя столь долгий срок.

Двадцать лет – это целая вечность, во всяком случае, с точки зрения полицейского.

Тем не менее я обнаружил кое-что в одном из старых документов, и это кое-что оказалось решающим для всего дела. Это было одно из имен в списке пассажиров.

Помню явное раздражение в голосе Манфреда:

– Да черт бы тебя побрал! Ты вообще в курсе, который час?

И мой ответ:

– Кажется, я знаю, что произошло. Можешь приехать?

С того момента произошла масса вещей. Наше путешествие – кульминация нескольких недель напряженной работы: мы назначали новые допросы, проводили бессчетные консультации с прокурором и находились в постоянном контакте с иностранными властями. Были поданы ходатайства о предоставлении льготной юридической помощи, проинформировано министерство иностранных дел, а зачастившие в полицейское управление переводчики только и успевали сменять друг друга.