Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй - Страница 21

— Злись сколько хочешь, но не видать тебе больше твоего мараканья, — вскричала Эмми, также вспылив.

— Как? Что?

— Да, вот так, я сожгла её.

— Сожгла! Ты сожгла тетрадь! Мои повести, над которыми я так долго трудилась! Которые я надеялась кончить к возвращению папа́! Неужели ты в самом деле сожгла тетрадь? — повторила Джо, меняясь в лице. Глаза ее сверкнули зловещим огнем, и руки судорожно сжали Эмми.

— Да, я сожгла ее! Я сказала тебе, что ты поплатишься за вчерашнее и сдержала….

Эмми не могла кончить фразы. Джо, не помня себя, так тряхнула ее, что у нее застучали зубы.

— Негодная девчонка! Да знаешь ли ты, что я уже никогда так не напишу более и никогда, никогда не прощу тебя! — закричала Джо в порыве отчаяния и гнева.

Мегги поспешила на помощь к Эмми, между тем как Бетси старалась успокоить Джо; но та была в исступлении. Прежде чем выпустить свою жертву, она ударила ее по лицу и убежала на чердак. Там, усевшись на хромую кушетку, Джо всецело предалась своему горю.

Вскоре однако буря стихла, миссис Марч возвратилась домой и, узнав в чем дело, без труда доказала Эмми, какую неприятность она сделала своей сестре. Джо гордилась своим произведением, в котором все семейство видело задатки литературного таланта.

В погибшей тетради было, правда, не более шести фантастических сказок, но Джо усердно, с любовью, трудилась над ними, надеясь, что работа ее выйдет настолько удачной, что ее можно будет напечатать. Она только что переписала ее начисто и уничтожила черновую рукопись; поэтому можно судить, что она должна была почувствовать, когда Эмми объявила, что сожгла сочинение, на которое возлагались такие надежды. Многие найдут, быть может, такую потерю неважной, но для Джо она была безмерна, так как писательница наша была твердо уверена, что ей никогда не написать более ничего подобного.

Бетси горевала как по любимом котенке, и даже Мегги отказалась на этот раз защищать свою любимицу; миссис Марч была видимо огорчена и серьезна, и Эмми сознавала, что ей никто не простит ее поступка, пока она не принесет в нем искреннего покаяния. В душе она уже горько раскаивалась и была огорчена больше всех. Дав себе слово во что бы то ни стало примириться с сестрой, она выбрала для этого время чая; но Джо вошла в столовую с таким мрачным и неприступным видом, что Эмми понадобилось, все ее мужество, чтоб подойти к ней и сказать:

— Джо, прости меня, я очень, очень сожалею о том, что я сделала.

— Я никогда не прощу тебя, — мрачно ответила Джо и продолжала делать вид, будто не замечает Эмми.

Ни сестры, ни мать не решились уговаривать ее, зная по опыту, что в подобные минуты никакие убеждения не могли подействовать, и что самое лучшее было положиться на ее доброе сердце и на время, которое смягчает всякий гнев и всякое горе.

Этот вечер прошел очень невесело, и хотя сестры провели его, по обыкновению, вместе, за шитьем, и, по обыкновению, мать читала им вслух, но всем как будто чего-то недоставало, и все свидетельствовало, что домашний мир нарушен. Но еще заметнее сделалось это, когда началось пение. Девочки имели, как известно, обыкновение каждый вечер петь хором, но на этот раз Бетси могла только аккомпанировать им на фортепьяно; Джо стояла неподвижно, как статуя, а Эмми была как опущенная в воду, так что пели только Мегги с матерью. Но и они тоже, несмотря на все свое старание казаться веселыми, пели как-то вяло, и приятные голоса их были не так звучны, как всегда.

Когда Джо подошла к матери, чтоб пожелать ей спокойной ночи, миссис Марч с нежностью сказала:

— Дитя мое, вспомни, что сказано: да не зайдет солнце во гневе вашем — прощайте друг другу — старайтесь помогать друг другу.

Джо хотелось выплакать у матери на груди все свое горячее озлобление, но ей казалось, что слезы были бы слабостью, да и к тому же она не чувствовала в себе силы простить. Она мрачно покачала головой и, заметив, что Эмми слушает ее, сурово сказала:

— Такого возмутительного поступка нельзя простить.

С этими словами она ушла спать, и в спальне сестер не слышно было в этот вечер ни смеха, ни веселой дружеской болтовни.

В свою очередь и Эмми была глубоко обижена тем, что предложение ее примириться было отвергнуто с таким презрением, и уже сожалела о том, что «унизилась» перед Джо. Она уверила себя, что все к ней несправедливы, и приняла вид угнетенной невинности, а в подобных случаях она делалась просто несносной.

Джо продолжала быть мрачной, как туча, и все обстоятельства как-то способствовали этой мрачности. На дворе было страшно холодно; на тётушку Марч нашли капризы; Мегги была задумчива, Бетси грустна и рассеяна, а Эмми делала колкие замечания насчет «некоторых особ, которые постоянно толкуют о добродетели, а сами поступают наоборот, и даже не пользуются добрыми примерами, которые имеют перед глазами».

«Как мне все опротивело! — думала Джо. — Уйду к Лори и позову его кататься на коньках, — он такой добрый и милый; я уверена, что мне будет весело с ним», — и тотчас же отправилась исполнять свое намерение.

Эмми слышала, как она застучала коньками, и с досадой вскричала:

— Так и есть! Она идет кататься на коньках! А ведь обещала взять меня, когда пойдет, так как это уже последний лед. Но не стоит и просить такую фурию; все равно не возьмет.

— Как тебе не стыдно говорить это? Или ты все еще не сознаешь, что виновата перед ней? — сказала Мегги. — Подумай, легко ли ей было потерять свои сказки, над которыми она так долго работала? Ты вот говоришь, что она фурия, а мне кажется, что она уже готова была простить тебя, особенно если бы ты угодила подойти к ней под веселую руку. Знаешь ли что: пойди теперь за ней и выжди минуту, когда она развеселится в обществе Лори, а тогда ты попросту подойди и поцелуй ее. Она наверное помирится с тобой.

— Хорошо, я попробую, — согласилась Эмми и, наскоро одевшись, побежала за сестрой, которая уже скрылась с своим другом за холмом.

До реки было недалеко, и Джо с Лори уже успели навязать коньки, когда Эмми догнала их. Джо, увидев сестру, отвернулась от нее, а Лори вовсе не заметил Эмми, потому что он уже катился на коньках вдоль берега, пробуя, крепок ли лед, так как незадолго перед тем была оттепель.

— Подождите, я докачусь до поворота и посмотрю, крепко ли, а потом мы вместе пустимся, — закричал он Джо. Он был очень похож на русского мальчика в своем пальто с меховой оторочкой и в меховой шапке.

Джо слышала, как Эмми, запыхавшись, добежала до берега, как она топталась, стараясь согреть окоченевшие ноги, и как привязывала к ним коньки, но Джо не обернулась. Спустившись на лед, она начала выделывать зигзаги около берега. Эмми все еще возилась с коньками, и Джо находила какое-то злое наслаждение в том, что сестра ее находилась в затруднении. Она дала волю злому чувству, и оно овладело ею, как всегда овладевает человеком, который не силится бороться с ним.

Спустя несколько минут, Лори закричал:

— Держитесь ближе к берегу. Посредине лед не крепок.

Джо слышала это предостережение, но можно было предположить, что Эмми, возившаяся с коньками, не обратила на него внимания. Джо украдкой взглянула на нее, но демон злобы опять шевельнулся в ней и она подумала: «Какое мне дело до того, слышала она или нет; пускай сама заботится о себе».

Лори исчез за поворотом, к которому за ним следом приближалась и Джо; между тем как Эмми, также спустившаяся на лед, осталась позади и направлялась к средине реки.

Джо, заметив это, приостановилась. В ней шевельнулось какое-то странное чувство, похожее на укор совести, но она все-таки хотела продолжать путь, как вдруг, инстинктивно обернувшись, она увидела, что Эмми взмахнула руками и погрузилась в воду.

Одновременно с тем послышался зловещий треск льда, всплеск воды и крик, от которого у Джо захолонуло сердце. Она хотела закричать, но у нее пропал голос, хотела бежать, но ноги ее как будто примерзли ко льду.

Несколько секунд простояла она, оцепенев от ужаса и не сводя глаз с маленького синего капюшона, видневшегося над черной поверхностью воды. Вдруг кто-то вихрем пронесся мимо нее и она услышала голос Лори, кричавший: