Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй - Страница 22

— Доску! Доску! Скорее!

Джо внезапно почувствовала в себе прилив энергии и силы, опрометью бросилась исполнять распоряжения Лори, который сохранил при этом случае все свое присутствие духа; ухватив Эмми, он придерживал ее до тех пор, пока Джо не принесла кол, вытащенный ею из ближайшего палисадника, и с помощью этого кола они вытащили из воды девочку, отделавшуюся одним испугом.

— Отнесем ее поскорее домой. Закутайте ее потеплее, пока я стащу с себя эти несносные коньки, — распорядился Лори, накинув на Эмми свое пальто и торопливо распутывая ремни на ногах.

Дорогой промокшая Эмми тряслась и плакала, но дома нервное возбуждение ее успокоилось; ее завернули в теплое одеяло и уложили перед топившимся камином.

Во время всей этой суматохи Джо почти ни слова не говорила и только с лихорадочною торопливостью суетилась около Эмми. Джо даже не переоделась, хотя платье ее было мокро и разорвано, волоса растрепаны, руки изрезаны льдом и колом, который она с трудом вытащила из земли.

Когда Эмми уложили в постель и она спокойно уснула, миссис Марч, сидевшая у ее постели, подозвала Джо, чтобы перевязать ее израненные руки.

— Мама, она не умрет? — шепотом спросила Джо, с раскаянием глядя на золотистую головку, которая чуть было не скрылась от нее навсегда под предательским льдом.

— Нет, дитя мое, успокойся, она не ушиблась и, кажется, даже не простудилась. Вы хорошо сделали, что тепло укутали ее и так скоро принесли домой, — успокоительно отвечала миссис Марч.

— Это Лори спас ее, а я-то, мама…. ведь это я допустила ее упасть в воду. Если она умрет, то виновата в этом буду я! — и Джо, в порыве горя и раскаяния, опустилась перед матерью на колени и, обливаясь слезами, рассказала ей все, как было. Она упрекала себя в бессердечии и благодарила судьбу, что она избавила ее от страшного наказания.

— И все это по милости моего ужасного характера. О, мама, как я ни стараюсь переделать себя, а ничего из этого не выходит. Иногда мне кажется, как будто я исправилась, но это только до первого случая. Что мне делать с собой? Скажи, мама, — с отчаянием спрашивала бедная девочка.

— Постоянно и терпеливо следить за собой, дитя мое, и ни минуты не отчаиваться в том, что тебе удастся исправиться от твоей вспыльчивости, — отвечала миссис Марч, привлекая к своему плечу ее голову и нежно целуя смуглую щеку, по которой градом катились слезы. Нежность эта заставила Джо расплакаться еще сильнее.

— Ты не знаешь, мама, — говорила она, всхлипывая, — ты и представить себе не можешь, на что я способна, когда разозлюсь. Я делаюсь точно сумасшедшая; я радуюсь, если могу сделать зло. Мама, я боюсь, что когда-нибудь я сделаю что-нибудь ужасное, чем испорчу всю мою жизнь и заставлю всех возненавидеть меня. О, мама, мама! Спаси меня!

— Хорошо, дитя мое. Не плачь так горько, но запомни хорошенько то, что сегодня случилось, и дай себе слово, что это никогда не повторится. У всякого есть свои недостатки и у многих даже похуже твоих. Ты думаешь, что хуже твоего характера нет, но знаешь ли ты, что я была точно такая же вспыльчивая, как и ты.

— Ты, мама? Но ты никогда не сердишься! — вскричала Джо с удивлением, которое заглушило в ней на минуту всякое другое чувство.

— Я сорок лет бьюсь, чтоб исправиться от моей вспыльчивости, но успела только привыкнуть сдерживать себя. Я очень раздражительна, но только не выказываю этого и все еще не теряю надежды приучить себя к хладнокровию, хотя, быть может, для этого мне понадобилось бы прожить еще сорок лет.

Джо пристально всматривалась в дорогие ей черты, в которых выражалось в эту минуту такая спокойная сила воли, что вид этот подействовал на девочку сильнее самой красноречивой проповеди — и самого строгого выговора. Встреченные ею в матери сочувствие и доверие подействовали на нее успокоительно, а сознание, что у матери был такой же недостаток, как и у нее, и что она всю жизнь борется с ним, подкрепило и Джо на такую же борьбу, хотя сорок лет казались ей, пятнадцатилетней девочке, слишком продолжительным испытанием.

— Мама, значит, ты сердишься, когда стискиваешь губы и уходишь из комнаты, если, например, тётушка Марч начинает ворчать или что-нибудь другое раздражает тебя? — спросила Джо, чувствуя, что мать ее сделалась ей дороже и ближе, чем была.

— Да, я хотя и выучилась сдерживать резкие слова, когда они готовы сорваться у меня с языка, но подчас чувствую, что мне не совладать с собой; тогда я ухожу поскорее из комнаты и читаю себе нравоучение. Я всего более сержусь в такие минуты на самое себя, за слабость характера, — с улыбкой прибавила миссис Марч, приглаживая рукой растрепавшиеся волосы Джо.

— Но как же ты приучилась сдерживаться, мама? Отчего же мне это никак не удается? Я не могу рассуждать, когда вспылю; я наговорю тысячу неприятностей, прежде чем успею опомниться; я счастлива, если могу оскорбить. Что же мне делать с собой?

— У меня была добрая мать, которая помогала мне в таких случаях.

— Так же, как и ты нам во всем помогаешь, — вставила Джо с поцелуем.

— Но я потеряла мать, когда была еще очень молода, и потом должна была уже сама переработывать себя. Я была слишком горда, чтоб сознаться кому-нибудь в моих слабостях, и много слёз пролила вследствие моей вспыльчивости, потому что, несмотря на все мои усилия, характер мой, как мне казалось, не улучшался. Наконец, я встретилась с твоим отцом и сделалась так счастлива, что мне не трудно было быть кроткой и снисходительной. Но через несколько лет, когда у меня уже были четыре маленькие дочки, мы внезапно обеднели, для меня снова наступило трудное время, и характер мой опять испортился. Мне тяжело было видеть, что мои девочки во многом терпят нужду.

— Бедная мама! Но ты все-таки осталась доброй и сдержанной.

— Ваш отец поддержал меня. Он никогда не выходил из себя, никогда не терял терпения и не роптал. Он трудился и ждал лучших дней с такой твердостью, что, видя его пример, и мне тоже было совестно падать духом. Отец ваш ободрял меня и представлял мне, что я должна выработать в себе те хорошие качества, которые я желаю видеть в моих детях, так как я должна была служить для них примером. Для вас мне было легче бороться с собой; я тотчас же подавляла мои вспышки, когда замечала, что вы смотрите на меня с удивлением и испугом. Любовь, уважение и доверие моих детей были мне лучшей наградой за усилия, которые я делала над собой.

— Ах! мама, как бы мне хотелось хотя немножко походить на тебя! — вскричала Джо, ласкаясь к матери, характер который она только теперь вполне оценила.

— Я надеюсь, что ты будешь лучше меня, дитя мое; но ты должна для этого постоянно работать над собой, неусыпно следить за твоим «внутренним врагом,» как говорит ваш отец, потому что враг этот может испортить твою жизнь. Тебе уже дано первое предостережение; не забывай его и следи за собой внимательно.

— Я постараюсь, мама, обещаю тебе, только ты помогай мне. То-то я замечала иногда, что папа клал на губы палец и смотреть на тебя как-то особенно нежно и серьёзно. А ты вдруг умолкала или уходила из комнаты. Это он предостерегал тебя, чтобы ты не горячилась? — тихо спросила Джо.

— Да, я просила его останавливать меня знаком, когда я разгорячусь, и его ласковый взгляд всегда удерживал меня от вспышки.

Джо заметила, что при этих словах глаза ее матери наполнились слезами и губы задрожали. Джо, подумав, что она сказала что-нибудь лишнее, с беспокойством спросила:

— Мама, не огорчила ли я тебя? Быть может, я не должна была говорить тебе о моих наблюдениях.

— Говори мне все, дитя мое. В вас все мое счастье, и я горжусь тем, что вы имеете доверие ко мне и знаете, как я люблю вас. Но говоря о вашем отце, я так живо чувствую, как его недостает нам, что не могу подавить моей грусти.

— Но не сама ли ты, мама, посылала его на войну? Ты не плакала и не жаловалась, когда он уезжал, и я никогда не предполагала, что тебе так нужна его поддержка, — с удивлением сказала Джо.