Как целует хулиган (СИ) - Андриевская Стася - Страница 36

Но они-то перестали, а вот самому Даниле тётя Ира в глубине души навсегда осталась «нямой» из детства: няней и мамой одновременно. И когда он по малолетке сбегал от матери и её очередного хахаля жить к отцу в город – именно тётя Ира становилась для него тёплой ласковой поддержкой, и именно её просьбы взяться за ум действовали на него лучше всех других, когда совсем уж бесповоротно несло по наклонной.

– Тёть Ир... случилось что?

– Да это разве случилось? – отмахнулась она, решительно высмаркиваясь. – Это так, пустяки! Дело, как говорится, житейское. Не бери в голову, это всё дождь проклятый, нудит второй день, и я что-то расхандрилась совсем... Ты это, у меня же ещё мёд есть Данюш! Будешь медок?

– Нет, спасибо. Ну а всё-таки, тёть Ир, может проблемы какие порешать надо? У вас же сейчас ни Кирея, ни дяди Серёги...

При упоминании мужа, тётя Ира снова заревела, и Данила, так и не добившись внятного ответа, распрощался.

Дома, когда вышел из душа, оказалось, что в дверь настойчиво тарабанят. Едва только повернул замок, как она распахнулась, и Данила вмиг оказался не просто прижат к стене, а ещё и придушен локтем.

– Где она? – Мужик был какой-то смутно знакомый. – Говори, пока кадык свой не сожрал, салага!

Смотрели друг другу в глаза, близко-близко, и злость мужика стремительно перекидывалась на Данилу. Взбрыкнул, резко пробивая под дых, но было не с руки, поэтому удар получился слабый, зато мужик тут же ответил крепким шлепком ладони по уху, и пока слегка контуженый Данила приходил в себя, уже хозяйски пошёл по квартире: кухня, ванная, туалет...

– Какого хрена вообще?! – кинулся за ним Данила, когда тот, осмотрев комнату, сунулся было на балкон, где, прикрытые старыми покрывалами стояли сорок канистр спирта.

Мужик обернулся, и Данила вдруг узнал. Замер. Мужик этот, как его...

Впрочем, фамилию Данила не помнил, а вот то, что именно он когда-то оформлял протокол первой постановки на учёт – очень даже прекрасно. А значит, это, похода был Маринкин отец, и он тоже замер, окидывая Данилу злым напряжённым взглядом.

– Ну? Где Маринка?

– Я... Я не знаю, – искренне удивился Данила. – А с чего вы взяли, вообще, что она может быть у меня?

Он не ответил, снова повёл взглядом по комнате, и Данила испугался, что опять попрётся на балкон. Срочно нужно было отвлечь.

– Слушайте, ну раз вы здесь, то, значит, явно в курсе, что и она бывала... И... Короче, вот, она забыла как-то! – схватил с пола проклятый пакет с отремонтированными босоножками, который вынул из урны, куда их в порыве вредности сунула однажды Маринка.

Опер взял пакет, заглянул. Помолчал, поджав губы.

– Что у тебя с ней?

– Ничего.

– Ну да. И именно поэтому ты зажимал её на вокзале... – Снова прошёлся по комнате, внимательно осматривая сваленные на полу вещи. – Когда последний раз видел её?

И тут уже Даниле шибануло!

– В смысле... А что с ней?

– Слушай сюда, Данила Магницкий, – с наездом приблизился к нему вплотную опер. – Если я решу, что тебя нужно урыть, тебе не поможет даже твоя высокая крыша, это понятно? А я урою за дочь, даже не сомневайся. Поэтому, слушай внимательно: если вдруг она появится у тебя – ей не говоришь, что я был здесь, а сам тут же валишь к соседям, звонишь в участок и передаешь срочную информацию для опера Иванова, ясно? А её в это время запираешь в квартире. Разрешаю. Но если узнаю, что ты её снова хоть пальцем тронул...

– Она что, пропала?!

– Не твоё дело. А вот Дело от девятнадцатого июля девяносто восьмого года о причинении побоев сотруднику органов при исполнении, в ночном клубе «Удача», лежит у меня в ящике стола, понял? Это конечно не мокруха от которой тебя отмазали, но и оно вполне может стать твоим любимым геморроем. Так что хорошенько подумай, прежде чем финтить.

Пошёл на выход.

– Как давно её нет? – окликнул его Данила.

Опер замер, окинул его злым озабоченным взглядом.

– Почти сутки уже.

После его ухода Данила ещё какое-то время потупил, уставившись в одну точку, и вдруг щёлкнуло: чердак! Мысль была дурацкая, но кто сказал, что Маринка нормальная?

Не обломался, поехал.

Серые тучи ускорили наступление сумерек, превратив их в промозглую тоскливую нудятину, словно на дворе стояла середина октября, а не августа. Снова сыпал похожий на пыль дождик – оседал мокрой пеленой на лице, волосах и плечах объёмного, доставшегося от отца батника, проникал за ворот, заставлял зябко ёжиться и материть себя за то, что поленился обуться в кроссы и попёрся в резиновых шлёпках.

Раскидистая акация тоже была мокрая и скользкая, но Данила всё-таки перебрался по ней на пожарную лестницу, и тут же понял, что всё не зря – на изъеденных ржавчиной старых перекладинах всё ещё оставалась почти смытая дождями свежая грязь с чьих-то ног.

По лицу сама собою расползлась улыбка: и всё-таки эта девчонка ненормальная! Такая же дурная, как и он сам. Какая-то... нереальная. Шизанутая и упёртая.

Тоскливо и одновременно сладко защемило в груди. Понимал, что гад, и что не имеет права даже думать о девушке братана, не то, что мечтать, но всё равно отчаянно хотел этой встречи – до суетливого возбуждения и вороватого, подлого удовольствия от предвкушения их уединения. Злился на себя за это, психовал, дёргался, теряя осторожность. Поскользнулся.

В одно мгновение жизнь перед глазами промелькнула! Не дыша замер, зависнув одной ногой над пятиэтажной пустотой...

Проскальзывая на мокром, покрытом лишайником шифере и каждую секунду рискуя отправиться вслед за слетевшим шлёпанцем, кое-как забрался в слуховое окно, тяжело осел на отмостку под ним. Дыхание выравнивалось с трудом, заметно потряхивало от адреналинового передоза.

А вот на чердаке было тихо и, похоже, Маринки здесь всё-таки не оказалось. И теперь Данила был этому только рад – эта шалость больше не казалась ему забавной. Наоборот, при мысли о том, что Маринка могла тупо разбиться...

Выдохнул, отгоняя ненужную больше тревогу, и замер: в густом сумраке послышался лёгкий шум. Прислушался. Едва уловимый звук, словно кто-то, осторожно переступает по шиферному крошеву, повторился, и Данилу мгновенно накрыло: ненормальная, она всё-таки здесь! Едва сдерживаясь, сжал кулаки.

Нестерпимо захотелось наорать на неё, подавить, наказать – что угодно, лишь бы раз и навсегда выбить из неё эту дурь! Но ещё больше – зажать прямо там, за дымоходом, и отлюбить со всей своей отчаянной злости и тоски. И гори оно, потом, всё синим пламенем – как будет, так и будет...

Когда накануне вечером Маринка выскочила из квартиры, хотелось одного – исчезнуть, и пусть всем будет от этого плохо!

Замерла на выходе из подъезда, озадаченно глядя, как нудный дождик надувает на лужах пузыри. А ведь отец на это и рассчитывал, точно! Думал, испугается погоды, попсихует под дверью, да и вернётся... А вот хрен ему!

Решительно шагнула из подъезда, поёжилась под прохладными тяжёлыми каплями.

В уме всплывали десятки вариантов куда податься, но ко всем подружкам, увы, прилагались родители с лишними вопросами. Вспомнился и Данила, и она бы, может, и наступила на горло своей гордости... если бы не папино предположение, что именно туда она и пойдёт.

Оставалась Катька. Из плюсов – её маме похрен, кто приходит в гости к дочери и почему остаётся с ночёвкой, главное, чтобы спать не мешали. Из минусов – до Катьки ещё нужно было добраться. На транспорт денег нет, а пешком – минут сорок под дождичком... в комнатных тапках и пижамных шортиках и маечке.

Машинально подняла взгляд на своё давнее детское убежище и чуть не заплясала от радости – досок, которыми было все эти годы заколочено слуховое окно, больше не было!

...Когда чуть не свалилась с крыши – прокляла всё на свете. А потом, когда, сжавшись в самом укромном уголке, пыталась спрятаться от сырого сквозняка, и вовсе – ревела от обиды и беспомощности.