Как целует хулиган (СИ) - Андриевская Стася - Страница 35

У Маринки при взгляде на него сердце рвалось. Оксанка – его солнце и живая вода исчезла, а без неё он, принципиальный и непреклонный опер Иванов, словно стал маленьким брошенным мальчиком.

Таким упрямым и вредным, что аж хотелось дать подзатыльник!

За ужином Маринка не выдержала, выхватила из-под его руки бутылку:

– Хватит, пап! Ну посмотри на себя! Что ты кому доказываешь?! Позвони ей, сейчас же и извинись!

– Тебя забыл спросить!

– Да причём тут я? Она! Ты о ней подумал?! Ей сейчас каково? Это тебе хорошо – напился и забылся, а ей что делать?! Думаешь, ей не больно, не обидно, что ты вот так легко от неё отказываешься? Из-за какой-то херни, пап! Ну правда, ну по-большому-то счёту это всё херня!

– Это ещё вопрос, кто перед кем извиняться должен. Я ей не херню, а детей своих доверил, а она мне просто врала. Творила, что считает нужным... за спиной.

– А с тобой по-другому нельзя, пап! К тебе же на хромой козе не подъедешь! Подумаешь, пару раз к подружке отпустила с ночёвкой, ну и что с того?

– Этого достаточно, чтобы потерять моё доверие!

– Да, блин, пап, а о её доверии не хочешь подумать? Ну чего ты как маленький-то? Значит, как детей своих на неё навесить – так это нормально, а как поддержать, когда трудности с этими детьми – так ты не при делах, да? А она и сама ничего не знала, неужели не понятно! Отпустила и отпустила, Катьку-то она сто раз видела, так почему бы и нет? А все остальные косяки – мои, со мной и разбирайся!

– И с тобой тоже разберусь, не переживай! – он резко встал и пошёл из кухни.

– Если ты с ней не помиришься, я из дома уйду, понял?! – вскочила Маринка.

Отец обернулся.

– Да ты что?! И куда же, можно узнать? К этому своему недоуголовнику?

– Да а хоть бы и к нему, не твоё дело! Мне уже восемнадцать, если ты забыл!

Отец в два больших шага оказался у входной двери, яростно крутнув замок, распахнул её настежь:

– Вали! Ну?! Смелее! Тебе же уже восемнадцать!

Маринка оторопела на мгновенье, но тут же задохнулась от обиды и гордости и рванула в подъезд.

О том, что Шпика и его гопников порешили почти месяц назад, Данила узнал только в СИЗО, когда ему выкатили обвинение.

Следак был неразговорчивым мужиком в возрасте, на вопросы не отвечал, только задавал сам, конкретно, по существу: мотивы драки у «Якоря»; происхождение ножевых на теле Данилы; причины и подробности давних, ещё до армии тёрок со Шпиком – с мордобоями и приводами в ментовку, и всё в таком роде. А тут ещё и отсутствие алиби в ночь совершения преступления, а если копать начнут, то и наоборот – показания соседки, как вернулся тогда домой весь в крови.

Версия у следака складывалась ладная и тянула на пятнаху строгого режима, и, честно сказать, Данила не на шутку испугался.

Когда же к исходу третьих суток его просто отпустили на все четыре, без объяснения причин и даже каких бы то ни было подписей на бумажках – конкретно охренел.

Но на выходе из ментовки его поджидали. Упираться было глупо, к тому же теперь-то сразу стало понятно, откуда ветер дует, поэтому без лишних слов сел в душный салон тонированного фольца.

– Рамза передаёт извинения за беспокойство, – не оборачиваясь, сообщил с переднего пассажирского незнакомый тип. – Тебя не должны были трогать, это самоуправство нового следака. Профилактическая беседа с ним уже проведена. Последствий задержания для тебя не будет, считай, про тебя уже все забыли.

– Понял, – кивнул Данила и, помолчав в растерянности, добавил: – Спасибо. Я пошёл?

– Не дёргайся. Профсоюз довезёт.

Подвезли до самого подъезда и свалили. Данила же сразу погнал за новостями на вокзал.

Но Рыхлый и сам знал не много, разве что у них-то по братве весть о том, что Шпика порезали пронеслась сразу, как только всё случилось.

– М-многие между п-прочим н-на тебя тогда п-подумали. Д-даже ждали чего-то подобного, н-ну после твоего б-беспредела в У-у-удаче.

– Причём тут это, – скривился Данила. – Я не мокрушник.

– Н-ну, а я на тебя и не г-грешил. М-мордой в г-говно макнуть, это да, т-твой стиль, но чтобы к-кишки выпускать – это д-другая порода д-должна быть. Т-тебе до неё ещё д-далеко, а м-может и н-никогда.

– Не больно и надо.

– Т-тоже верно.

Больше он так ничего и не сказал, хотя соображения какие-то явно были. Соображения были и у Данилы – не просто так Рамза шутил тогда, что со Шпика долг больше не стребуешь.

Но если то, что наказали Шпика по указке Рамзы – это ещё понятно, то нахрена тому же Рамзе вытаскивать из-под следствия Данилу – вот тут уже вопросы без ответов. И только одно ясно – долг нужно вернуть безотлагательно и больше никаких дел с этой темой.

Следующие два дня, несмотря на зачастившие дожди, мотался как угорелый: ворочал двухсотлитровые бочки, разливал спирт по канистрам, развозил по клиентам, попутно закидывая удочки на счёт расширения сбыта.

Ближе к ночи, пригружая жигуль до самых мослов, в две ходки перевёз домой остаток из гаража: сорок канистр.

Тут же вернулся в гаражи, дождавшись Осетина вернул ему пустые бочки и взял ещё десять полных – уже на доверии, под реализацию. Ударили по рукам, забили стрелку через две недели.

Дома пересчитал бабло за всё время. Откинул и обмотал отдельной резинкой жирную долю Кирея. Из своей части отсчитал долг Рамзе и сразу же остался практически на нуле, но это херня. Старт взят хороший, Осетин заинтересован возить чаще и давать больше времени на реализацию, а значит, ещё папа-тройка партий, и можно будет говорить о сто процентной прибыльности.

Периодически слал сообщения Кирею, но они так и висели как недоставленные.

На следующий день взял волю в кулак и, как и обещал братану, заехал в институт проведать Маринку. Решил держаться подчёркнуто сухо и отстранённо, по существу: проблемы есть, нет? – Ну и до свидания... Но в груди всё равно предательски замирало. И это злило, заставляя держаться не просто сухо, а, скорее, агрессивно.

Однако Маринки среди танцорок не оказалось. Подошёл к той девчонке, с которой чаще всего её видел.

– Так она и не ходит последние дни, дома сидит, с братом, – охотно разболталась та. – Слушай, а ты сейчас в район? Подбросишь? А то с этими дождями так неохота по остановкам шататься.

– Куда именно?

– Я с Киром на одной улице живу. Он не говорил разве?

– А должен был? – Девчонка не ответила, Данила кивнул: – Ладно, шустрее давай. Я на улице.

Снова припустил мелкий дождик, жигулёвская печка работала хреново, стёкла потели, приходилось постоянно то открывать, то закрывать окна. Девчонку звали Катька, она всю дорогу послушно крутила вперёд-назад ручку стеклоподъёмника и ни на секунду не умолкала. И что самое интересное – все её разговоры, так или иначе, сводились к Кирею. Данила усмехался про себя и гадал: этот дым с огнём, или без? В принципе, от братана можно было бы ожидать чего угодно. И даже наоборот – такой расклад был бы гораздо предсказуемее, чем вот эти его розовые сопли по Мариночке.

Хотя... Кто бы говорил, ага.

Довёз Катьку прямо до места и тут же, проехав ещё пять дворов, остановился перед воротами Кира.

Дяди Серёги дома не оказалось, а тётя Ира старательно прятала заплаканные глаза и с отчаянной злостью двигала по столу чайными чашками:

– Да в рейсе, где ему ещё быть-то? Он же из тридцати дней месяца все двадцать девять по рейсам. А там, кто знает. Вернее – он-то точно в рейсе, другое дело – где он, этот рейс-то его находится. Может, под Москвой, а может, и на другом конце нашего посёлка, я-то откуда узнаю? Мне разве кто докладывает? – резко отвернулась, часто задышала, сдерживая рыдания. – А ты тут сидишь вечно одна, как... – не сдержалась, заревела.

Даниле на это смотреть было и непривычно и тревожно. Он знал тётю Иру с самого своего рождения: она, ещё работая в яслях нянечкой, их с Киреем на соседние горшки сажала, сопли и задницы им на пару подтирала. Они одно время и с матерью его очень хорошо дружили, потом как-то разошлись интересы, а позже, уже после развода, мать и вовсе переехала в область, и они совсем перестали общаться.