Как целует хулиган (СИ) - Андриевская Стася - Страница 34

– Не, реально, ты за него прям держись! Он классный пацан! Ну сам посмотри, кто ещё у нас в кульке хотя бы примерно такой же? Ну если только Бондарь слегка... Но и то недотягивает он до Круглова! Держись прям за него, слышь, Маринка?

А Маринку в это время просто адски раздирало рассказать ей про Данилу. Что это он и есть тот идиот с укропом с вокзала... И как встретила его потом в клубешнике, и даже чем всё закончилось в ту ночь... Хотелось рассказать и о том, что потом слегка дружили, и как он на неё смотрел всегда, и как ждал, и переживал, что больше не придёт... Про то, как он психанул, когда она рассказала ему, что у неё есть парень. Как плёлся за ней на машине почти час, пока она шла от дач к городу. И как припёрся потом под окно допытываясь, что делает не так и предлагая начать с нуля...

Подмывало! Просто горело! И если бы не Катькины дифирамбы Киру, может, и не удержалась бы.

В электричке потянуло в сон, разговоры как-то сами собою стихли. А вот в замедленных мыслях, наоборот – с новой силой встал Данила.

Вспоминалось, как допекал её, передавая приветики, через прохожих... Розы, полные горсти малины, браслетик на ладони... Взгляд его – глаза в глаза, близко-близко, и прерывистый от злого возбуждения шёпот: «Марин, ну чего ты творишь, а?»... Поцелуи его – всегда наглые, подчиняющие, но такие... Какие-то особенные. И присказка эта дурацкая: «Как целует хулиган?»

Улыбнулась сквозь дрёму.

По-настоящему он целует. Объяснить как это – не смогла бы, но... Просто по-настоящему.

Катька вышла на своей станции, Маринка поехала дальше.

Он нормальный пацан, абсолютно! Не мог он ничего серьёзного натворить, он же столько раз говорил – завязал с хулиганкой. Клялся. И она верила... Нет – верит!

...Это всё из-за «Удачи», точно. Не зря Оксанка спрашивала!

За окном скользнул перрон, засвистели тормоза электрички. Это была ещё не Маринкина станция, но она сорвалась вдруг с места и выскочила на платформу.

До дома крёстного почти бежала. Боялась? Конечно. Но надо! Отцу бы, может, так и не призналась, а дядя Олег был нормальный. И если ему объяснить...

– Опа, Мариха, а ты как тут? – слегка обалдел он и распахнул дверь шире, давая войти.

И Маринка затараторила прямо с порога: сбиваясь, заскакивая с заду наперёд, потом возвращаясь назад, потом снова вперёд. Дядя Олег только моргал, удивлённо задрав брови, и кивал на каждое Маринкино:

– Понимаешь, дядя Олег?

Наконец, выдохнув, прижала руки к груди:

– Это я тебя ударила, дядя Олег, понимаешь? Прости меня, пожалуйста, но я же не знала, что это ты! Я испугалась просто. А Данила вообще ни при чём, он просто заступился за меня, разве это плохо? Пожалуйста, я очень тебя прошу, скажи папе, что вспомнил, что это не Данила! Только не говори ему про меня, ладно? Пожалуйста!

– Нууу... – непонятно развёл руками крёстный, и в этот же момент сработал смывной бачок унитаза, и из туалета вышел отец.

Боже, как он орал! Была бы Маринка помладше – может и выпорол бы, хотя за всю жизнь, только однажды схватился за ремень, да и то, Оксанка тогда не дала.

В тот раз Оксанке чуть не досталось, за то, что вмешивается... А в этот – реально влетело за то, что знала, но не вмешалась. И, главное, не рассказала ему!

– Да как вообще?!... Какого хрена... Как можно верить... Чего ещё ожидать...

Доносилось до зареванной, посаженной под арест в свою комнату Маринки, из-за стены. Отец пытался, конечно, сдерживаться, но его раздирало от ярости. Оксанка же практически не отвечала, и оставалось только догадываться каково ей.

Не выдержав, Маринка попыталась вмешаться, но только отхватила новую порцию папиных воплей:

– Марш в свою комнату, я сказал! И никаких Китаев!

Рыдала в подушку, проклиная свою несчастную жизнь, и дурацкую семью. И Данилу вместе с Кириллом, вместе с Катькой и вообще...

Проснулась перед рассветом. Болела голова, мучал сушняк и ужас от содеянного. Теперь, на трезвую голову, даже вспоминать о вчерашнем было жутко. А уж о том, чтобы выползти из комнаты...

Но отсидеться втихую не дал папа.

– Подъём! – без стука распахнув дверь в начале седьмого, заорал он. – Тёмка проснулся, ты на хозяйстве. Всё, я уехал. И смотри мне... – выразительно показал кулак и, не дожидаясь ответа, ушёл.

– А-а-аксаночка придёт, – встревоженно загалдел брат, заглядывая из комнаты в комнату. – Придёт Оксаночка!

Маринка вскочила. В смысле – придёт?!

Оказалось, что Оксана действительно ушла. Как, куда, когда, насколько – возможно знал папа, но сердце тревожно замирало...

За весь день она так и не появилась. Тёмушка весь мозг вынес, требуя Оксаночку, даже на качели идти не захотел.

На обед доели то, что готовила ещё Оксана, ближе к вечеру оказалось, что не из чего готовить ужин, и Маринке пришлось тащиться в магазин с братом. А по дороге домой он заупрямился и поволок Маринку в парк, где они обычно гуляли с Оксаной. И уговорить его пойти домой не получилось, пока он сам не захотел – часа через два.

В итоге, пельмени растаяли и слиплись, отчего плавали теперь в кастрюле уродливыми комками, но отец этого словно и не заметил. Заглатывал их быстро и зло, не разговаривая с Маринкой, не поднимая на неё взгляда. Потом вдруг двинул табуретом по полу, и, порывшись в шкафу, грохнул на стол бутылку водки.

Пил прямо из чайной кружки. Маринка хотела бы спросить про Оксану, но не решалась. Хотела бы уйти в комнату, но тоже не решалась. К тому же брат, временно устав скучать по Оксане, переключился на неё, и сидя с ними же за столом, доколёбывал:

– Тёмушке не-е-ельзя вилочку! Вилочку! Мариночка, вилочку дай Тёмушке! Не-е-ельзя Тёмушке вилочку!..

И это накаляло ещё больше.

В очередной раз намахнув водки, папа умехнулся:

– Ну а чего ты молчишь-то? Вчера за своего Магнитского чуть в петлю не полезла, а сегодня что, передумала геройствовать? А его, между прочим, отпустили! – буравил Маринку тяжёлым хмельным взглядом. – Причем, не я и не Олежка, потому что мы к этому вообще никакого отношения не имели! Представляешь, как ты лоханулась? А знаешь, кто имел? А ребята из уголовки! И Магницкого твоего, чтобы ты понимала, взяли вовсе не за то, что ты себе придумала, а по подозрению в убийстве. Троих! Ножевые в живот, порядка десяти на каждый труп. Нормально?

Маринка оцепенела.

– Угу, – усмехнулся отец, – чего же ты теперь его не защищаешь? Не кричишь, какой он хороший? Что это ты во всём виновата? Или, тебе надраться сначала надо? Ну так давай! – Налил полную кружку водки, резко пихнул к ней. – Пей! Ну давай, давай! Или тебе ещё и цветомузыку подавай?!

Помолчали, и отец, забрав кружку, выпил сам. Поморщился.

– А отпустили, знаешь, почему? Думаешь, потому что невиновен оказался? – пьяно мотнул головой, причмокнул: – Да ни один следак тебе так быстро расклад не даст! – склонился к столу и, понизив голос, ткнул пальцем в потолок: – А потому что крыша заступилась. Большая, высокая крыша. Отсюда не видать. Вот тебе и Данила мастер, дочь! Вот тебе и дружбан хахаля твоего ссыкливого, который вместо того, чтобы с отцом девчонки прийти познакомиться, предпочёл подарок обратно забрать. Вот и думай!

И ушёл в зал.

В следующие дни всё повторилось. Оксаны не было, папа работал, Маринка готовила, убирала, присматривала за братом. А ей край, как нужно было ездить на репетиции! Ведь, как бы ни жаль было слетевшего Китая, но и без него дел было много: уже шились костюмы к отчётнику, уже начались прогоны на сцене центрального концертного зала, и Ефимыч под давлением Петровны лютовал, отсеивая неблагонадёжных, буквально на коленке подправляя программу и ставя замены отсутствующим. И Маринка теперь просто рисковала вылететь отовсюду сразу!

Но больше всего убивало не это, а папа. Он так сильно сдал за эти дни! Посерел как-то, осунулся. Хмуро залегли складки между бровей, отросла щетина. А ещё – он бухал. Каждый вечер после работы. Да и с работы, приходил уже начатый. А в единственный выходной весь день просидел у окна, куря одну задругой и глядя в пространство перед собой.