Сабля Цесаревича (СИ) - Ганипровский Павел - Страница 19

Паша невольно приблизился к ним почти вплотную — вдруг на этот раз у него получится самому стать частью сна и тоже помочь кому-нибудь? Но путники по-прежнему смотрели сквозь мальчика, явно не видя его, а когда он попытался дотронуться до одного из них, его рука словно натолкнулась на невидимую преграду. Он мог только смотреть на происходящее, не способный вмешаться и изменить что-нибудь.

Убедившись, что от группы никто не отстал и что более сильные не потеряли по дороге никого из слабых, Пожарский побежал по обочине вперед — раз уж он не мог никому помочь, стоило хотя бы посмотреть, куда же идут все эти люди. Обогнать процессию было несложно: теперь она шла еще медленнее, чем когда мальчик увидел ее впервые. Да и видно теперь все было намного лучше. Паша больше не сомневался, что все это происходит ранним утром, перед рассветом, потому что темнота вокруг постепенно сдавала свои позиции и небо над головами путников, изначально бездонно-черное, теперь посерело. А еще впереди появился какой-то свет — теплый, красновато-оранжевый. Павел сперва принял его за восходящее солнце, но, пройдя еще немного вперед, понял, что там просто горят костры. До восхода, скорее всего, оставалось уже немного времени, но пока еще солнце скрывалось за горизонтом, а ночь уходить не спешила.

Света костров хватало только для того, чтобы впереди можно было разглядеть несколько человеческих силуэтов, небольшую постройку позади них и какой-то столб. Все это медленно выплывало из темноты, приближаясь, обретая все более четкий вид. Стало видно, что столб раскрашен черно-белыми полосами в елочку, а наверху ее изображен двуглавый орел…

— Застава, в ружье! Всем стоять! Здесь граница Российской Империи! — громко произнес один из стоящих возле столба людей в зеленых фуражках, взявших винтовки наперевес. — Показать бумаги!

Первые ряды дошедших до границы людей остановились, остальные, растянувшиеся на десятки метров, из последних сил ускорили шаг. По рядам пробежал громкий шепот — путники передавали друг другу слова пограничника. Некоторые полезли в свои заплечные мешки или за пазуху, доставая оттуда помятые бумаги, но большинство обеспокоенно завертели головами и начали что-то спрашивать у тех, кто шел рядом с ними.

— У меня нет паспорта, я Григорян, Армен Григорян! — заговорил по-русски один из остановившихся перед шлагбаумом путников. — Здесь у многих нет паспортов.

Акцент у него был точно такой же, как у Арутюна Левоновича, когда тот сильно волновался. Человек сутулился от усталости и поначалу показался Павлу взрослым и даже не очень молодым мужчиной. Но голос у него был совсем юным, и внезапно Пожарский понял, что его просто старят усы и густая черная борода, а на самом деле этот парень ненамного его старше.

— Без паспортов пустить никак невозможно… — строго начал один из пограничников, явно старший, но к нему внезапно обратился один из его подчиненных:

— Господин вахмистр, указ же зачитан государя императора: армян пропускать… Они же тоже во Христа Исуса веруют, а их там турки режут.

— Рядовой! — рявкнул вахмистр, но затем продолжил тоном ниже. — А как ты, дурик, узнаешь, что они армяне, а не турки? Война идет, солдат, они все время шпионов к нам засылают…

Он немного помолчал и зычно обратился ко всей заставе:

— Служивые, кто по-армянски понимает?

— Ммм… — неопределенно протянул кто-то из темноты. — Я слегонца знаю. Девка у меня была армянская…

Один из беженцев слегка хлопнул своего молодого товарища, говорившего по-русски, по плечу и о чем-то спросил его — наверняка интересовался, о чем говорят охраняющие границу люди. Парень, не оборачиваясь, бросил какую-то быструю фразу, и остальные армяне начали передавать ее дальше, тем, кто только что дошел до заставы и еще не понял, что происходит. Пара минут — и гул голосов, прокатившийся по этой группе людей в одну сторону, вернулся назад искаженным эхом: испуганными и умоляющими возгласами, резкими выкриками, тихим плачем…

— Нас же обещали пустить! — послышался откуда-то из дальних рядов женский срывающийся на рыдания голос. — Мы не можем вернуться, там нас убьют!

Настала тяжелая тишина. Беженцы, опустившиеся прямо на землю, сидели или лежали молча — даже те, кто сперва не смог удержаться от слез, заставили себя успокоиться и больше не показывали ни малейшей слабости.

— Мы из Эрзерума, — снова заговорил по-русски оставшийся стоять Армен Григорян, — Нас предупредили в последний момент, что турки уже близко, пришлось сразу бежать, никто даже вещи собрать не успел. Мы знаем, что ваш император Никогос обещал защитить нас…

— Докажи, что из Эрзерума! Как мне тебя от басурмана отличить? — резко повернулся к нему неуступчивый пограничник, и лицо молодого беженца вспыхнуло от гнева. Он взмахнул рукой, словно собираясь ударить стражника, но в последний момент сдержался и резким движением рванул ворот своей рубашки.

— Вот чем мы отличаемся! — за землю полетела оторвавшаяся пуговица, а пальцы юноши сжали висевший у него на шее крошечный металлический крестик. — Вот, смотрите! Мы тоже христиане, как и вы!

Парень дернул за крестик, и тонкий шнурок, на котором он висел, тоже порвался, позволив армянину поднять его высоко над головой.

— У нас есть… как они называются по-русски? — молодой человек оглянулся на своих соотечественников, которые теперь не спускали с него полных надежды глаз. — У каждого из нас есть хач! — крикнул он еще громче, показывая пограничникам крест, а потом снова посмотрел на остальных армян и произнес несколько слов на своем родном языке.

Павел, не понимая по-армянски, только слышал, что последним словом в этой короткой фразе было все то же слово «хач».

И снова по рядам сидевших вдоль дороги людей пробежала волна шепота — каждый спешил передать соседу слова переводчика. «Хач… хач…» — шелестели их голоса и шуршала одежда, из-под которой они доставали маленькие нательные крестики. Кто-то аккуратно снимал их через голову, кто-то спешил и разрывал запутавшийся в волосах шнурок…

— Застава, отбой! — раздался зычный голос вахмистра. — На пле-ечо!

Стражники вскинули винтовки стволами вверх. Вахмистр шагнул в сторону от дороги и сделал знак одному из своих подчиненных, стоящему около полосатой будки.

— Проходите! — прозвучал в тишине его голос. — Не толпитесь только, всех пропустим, у кого крест.

Шлагбаум плавно взлетел над дорогой.

— Хач! — повторил переводчик и двинулся в сторону костров, подняв свой крестик еще выше. Его товарищи по несчастью, один за другим поднимались на ноги, помогая друг другу, и длинной вереницей направились следом за ним, пересекая невидимую черту, разделявшую два государства.

— Хач! Хачик! — повторяли они, проходя мимо русских пограничников и показывая им свои крестики, а затем снова поднимая их как можно выше, словно стремясь показать их всей стране, которая спасла их жизни.

Первые лучи показавшегося, наконец, из-за горизонта солнца загорелись на этих крестиках яркими огоньками.

В субботу был урок истории в этнографическом музее. Послушав рассказы учительницы про крестьянскую культуру народов России в XVII веке, подкрепленные лицезрением соответствующих экспонатов, Павел распрощался с одноклассниками и в одиночестве пошел домой пешком — на сегодня учеба закончилась.

Выйдя по Михайловской на Невский, он пораженно остановился. Главная улица города была перекрыта, а со стороны Дворцовой прямо по свободной от машин проезжей части, под пение множества голосов и перезвон неведомо откуда взявшихся колоколов, двигалась огромная пестрая толпа. Мальчик застал самое начало многотысячной процессии. Впереди шло много духовенства в золотистых облачениях, во главе в центре несли икону Богородицы в тяжелом киоте. Одного из держащих ее Паша, кажется, где-то видел — да, точно, рыжебородый депутат Госдумы в очках, часто мелькавший в телевизоре. Он, почему-то, тоже был в облачении.

«Сегодня же этот… да, крестный ход Александра Невского», — вспомнил Павел.