Сабля Цесаревича (СИ) - Ганипровский Павел - Страница 20

Таких шествий он еще никогда не видел. Толпа была совершенно спокойной и какой-то величавой. Над толпой в солнечном свете сияли золотые кресты, мерно колыхались яркие хоругви, раздавалось пение молитв. Священники в ризах и монахи в черных развевающихся одеяниях шагали впереди. А за ними — обычные люди, горожане, которых мальчик ежедневно встречал на улицах. Но лица их изменились — в них почти не осталось озабоченности, напряжения, а часто и злобы, обычных в городской суете. Кто-то отрешенно улыбался, кто-то сосредоточенно шевелил губами в такт молитвенному пению, кто-то был погружен в себя и задумчив. Но все эти лица были… Да, они были светлыми.

Большинство этих людей были в повседневной одежде — лишь на головах многих женщин были платки, которые в обычное время на улицах почти не видно. Но мелькали и празднично разодетые, и казаки в разнообразной форме и папахах, шла группа детей в национальных кавказских костюмах, кажется, грузинских. Было и много военных с наградами на груди. Кроме многочисленных развевающихся над головами людей триколоров, Паша заметил в толпе два или три имперских черно-желто-белых стяга с двуглавым орлом.

Неким глубинным восприятием мальчик ощутил, что величественная эта процессия — каждый человек в ней — четко знает, куда идет, какова ее конечная цель. И что она будет двигаться к ней, что бы ни стояло у нее на пути.

А кое-что там-таки стояло. Вернее, не на пути — это бы пресекла охраняющая шествие полиция, а по тротуарам. Помимо многочисленных зевак, там были и люди с плакатами. Они сохраняли между собой приличную дистанцию, но, как убедился Павел, пройдя метров пятьсот в сторону площади Восстания, их было довольно много. Кто-то был в модных шмотках, другие производили впечатление опустившихся маргиналов, третьи вообще представляли из себя нечто непонятное, неопределенного пола. Но у всех были очень схожие выражения лиц — смесь глумливой насмешки и едкой злобы. Некоторые показывали участникам крестного хода непристойные жесты.

«Мракобесие в культурной столице не пройдет!», «Долой опиум для народа!», «Александр Невский — предатель России!», «Черт с вами, Мефистофель — с нами!» — гласили плакатики. Была тут и строчка из любимой песни депутата Зайчика: «Не будем жить во мраке, глотая горький дым!» Один худосочный юнец с радужным значком на груди и розовыми волосами держал даже лозунг: «Идите вы с вашим ходом на..!» Однако этот плакат довольно скоро отобрали полицейские, а брыкающегося юнца утащили.

Идущие, впрочем, по большей части попросту не обращали на протестующих внимания, продолжая двигаться к своей цели.

«Легок на помине», — подумал Павел, увидев Зайчика.

Тот, облаченный в свою «митинговую» одежонку, суетливо перебегал от пикета к пикету, часто вступая в пререкания с полицейскими, которые проверяли у протестантов документы и пытались выхватывать наиболее одиозные плакаты.

— Это одиночные пикеты, — донесся до Паши возмущенный голос депутата, — на них не нужно согласование! Люди мирно выражают свой протест против мракобесия и клерикализации, оставьте их в покое!

Пожарскому совсем не хотелось встречаться с Зайчиком, поэтому он предпочел смешаться с толпой. За головой процессии колонна расширялась и стала уже захватывать тротуары, вытесняя оттуда зевак и оплакаченных протестующих. Те сворачивали свои лозунги и скрывались в боковых улицах.

Сам того не заметив, Павел оказался внутри колонны и теперь шел вместе с ней. И ему казалось это правильным. Наверное, он так и дошел бы вместе с этими людьми до их таинственной цели…

— Давай-ка уйдем отсюда, — раздалось у его правого плеча.

Обернувшись, Паша с радостью, но без всякого удивления увидел идущего рядом с ним Лешу с «имперкой» на груди.

— Привет! — улыбнулся он другу. — Ты должен был тут быть!

Алексей серьезно кивнул.

— А зачем уходить? — с недоумением спросил Павел. — Пошли дальше. Круто же!

Леша покачал головой.

— Не хочу, чтобы этот господин нас видел, особенно вместе, — он кивнул головой на размахивающего руками в отдалении Зайчика. — Еще рано. А глаза у него острые.

Паша поглядел на друга с сомнением — ему было хорошо и хотелось идти и идти дальше.

— Поверь, ты еще вдоволь находишься… под крестом, — грустно улыбнулся Алексей. — Пошли!

Безоговорочно доверяющий другу Пожарский стал протискиваться за ним из движущейся толпы. Это было непросто.

Выбравшись, они нырнули на Садовую, а потом пошли по Итальянской, в противоположную ходу сторону.

— Молодцы вы, что снова стали по Невскому к Великому князю ходить… — заметил Алексей.

Но Паша все это время думал про другое.

— Зачем они это делают? — спросил он, имея в виду протестующих с плакатами. Он и правда не понимал — ему казалось, что величественная красота этого шествия в центре города для всех должна быть очевидна. Откуда же столько злобы к нему?..

— А для них все это глупый цирк, — пояснил Леша, как всегда, прекрасно понявший не только о чем друг спросил, но и что он об этом думает.

— Но видно же, что никакой не цирк, все серьезно и очень… правильно! — горячился Павел.

— Это для тебя, — отвечал Леша. — А ты можешь объяснить, почему считаешь это правильным?

Мальчик задумался. Пожалуй, объяснить ему было бы трудновато. Но он попытался:

— Ну… это красиво. Поют хорошо, и звон какой-то… радостный. Люди идут… не злые. Они это для себя хотят делать, им самим это нужно, и они понимают, зачем идут…

— А тем, кто стоял с плакатами, кажется, что это очень уродливо и даже жутко, пение и перезвон их тревожат, а про этих людей они думают, что они или глупые, или их туда согнали насильно, — подхватил Алексей.

— Но почему?! — вырвалось у Павла.

Леша пожал плечами.

— Если я тебе скажу, что этими протестующими руководит злая сила, которой они не ощущают, но которая ими владеет, ты же не поверишь, наверное? — спросил он в свою очередь.

Пришла пора пожать плечами Павлу.

— Не знаю… — протянул он. — Трудно поверить. Я не понимаю…

Алексей кивнул.

— Ты собак бьешь? — неожиданно спросил он.

— Нет, конечно! — ошеломленно отозвался Паша.

— А почему?

— Ну, они же живые, за что их бить? Что они мне сделали?..

— А ты знаешь людей, которым нравится бить собак? — продолжал допытываться Алексей.

Павел задумался, и понял, что знает.

— Да… — ответил он. — В детстве. До школы еще и в первом классе. Мы тогда жили в другом районе, в «спальнике»… Был парень, немного постарше меня, я с ним дружил, даже равнялся на него, думал, он герой. Он завел пса, возился с ним сначала… Но и бил часто. А потом пес… Зяма его звали… пропал. Я Юрку спросил, где он, а тот ответил… Он ответил, что повесил его. И так спокойно, с улыбкой, будто так и надо… Я потом не то что дружить, смотреть на него спокойно не мог.

— И правильно сделал, что перестал дружить — это другой человек, не такой, как ты, — кивнул Алексей. — Он действительно искренне думал, что ничего плохого не сделал. Потому что собака же не просто живет, сама по себе — он уверен, что она для него живет. И умирает тоже для него, если он вдруг захочет ее убить. Он и человека потом убьет — потому что и к людям относится точно так же.

Леша немного помолчал, а потом продолжил:

— Это не их мысли — эти люди могут быть умными или глупыми, неважно. Но вот это зло — оно не в их мыслях, а в их… В общем, гораздо глубже. Поэтому переубеждать их бесполезно, потому что для них бить собаку это правильно — а на что еще собака нужна?.. Начнешь переубеждать, они просто решат, что ты дурак, и станут над тобой издеваться.

— Как те люди с плакатами?

— Как те люди с плакатами, — кивнул Алексей. — Для них такая красота и правильность непонятны, они другое красивым считают, то, на что ты даже смотреть не захочешь. Не все, конечно, есть просто очень молодые и глупые, а есть такие упрямцы, которые вообще ничему в жизни не верят. И все они очень несчастные люди, хотя редко об этом подозревают.