Танцующий лепесток хайтана (СИ) - "YeliangHua" - Страница 117

Казалось, у его танца нет четко заданного направления — однако все пути вели его неизбежно к единственному неподвижно стоявшему человеку в этом кипящем движением хаосе.

В какой-то момент этот юноша замер перед мужчиной в грациозном эфасе, и его рука простерлась вперед, словно бы он предлагал присоединиться ко всеобщему танцу. Однако человек в одеяниях белее снега не предпринял попыток ни уклониться от прикосновения, ни двинуться навстречу.

В итоге ладонь юноши в синем мягко соприкоснулась с ладонью незнакомца — и до этого нежная, разливающаяся словно весенний ручей музыка — задрожала звонкими, лучистыми нотами.

Юношей в синих одеждах был, конечно же, Мо Вэйюй, премьер этого спектакля. Что до человека в белом — разумеется, это был Чу Ваньнин. Возможно, из зала сложно было заметить, но на один короткий миг взгляды этих танцовщиков встретились, и уголки глаз балетмейстера приподнялись в крошечной, почти несуществующей улыбке приветствия.

А затем до этого неподвижная фигура сорвалась с места и легким глиссе ушла в сторону, поднялась по полупальцы — и, по мановению скрипичных трелей, закружилась по сцене в тающем шаге, увлекая за собой силуэт в синих одеяниях.

Золотисто-розовые блики все так же парили в воздухе — и в какой-то момент стало очевидно, что их заменили настоящие лепестки цветов. Они просыпались подобно пестрому дождю на танцовщиков, рассыпались ярким конфетти, падая на волосы, плечи и тонкие ткани одеяний.

Так окончилась одна из самых нежных композиций этой истории — встреча будущего императора мира бессмертных Тасянь-Цзюня и его учителя.

2.

В следующее мгновение сцена снова утонула во мраке на несколько секунд. На место звонкой музыки пришла меланхоличная мелодия, словно беспокойный мотылек трепещущая над едва тлеющей свечой.

В один миг многолюдная душная сцена превратилась в пустое пространство, в центре которого остался лишь одинокий танцовщик в темном облачении. Лицо его было наполовину сокрыто черной вуалью.

В какой-то момент его руки плавно взмыли в воздух и медленно описали сложную фигуру в такт чарующей сладостно-горькой музыке. Хрупкие запястья и тонкие пальцы словно сплетали в воздухе печати древних заклинаний, в то время как сам он продолжал практически сидеть на полу среди вороха шелков черных одеяний, напоминая темный цветок, распускающийся в белоснежном пятне света.

Несмотря на кажущуюся статичность сцены, он легко удерживал на себе внимание, мастерски играя волнами широких шелковых рукавов традиционного одеяния династии Хан. В танце его запечатлелась эстетика старинного театра.

Еще секунда — и из непроглядной темноты вынырнул еще один танцовщик. Это был юноша в синих одеяниях, будущий император мира бессмертных Тасянь-Цзюнь. Осторожно, как если бы не хотел тревожить танцовщика в центре, он сделал несколько легких па по контуру — и световой круг в одну секунду расширился в диаметре.

Будущий император оказался в ослепительном свете софитов, и ноги его в один миг подкосились. Прогнувшись назад, словно от удара, он пал наземь — а центр круга сместился уже на него.

Танцовщик в черной вуали — Хуа Байнань — заметив, что в световом пятне появился еще один человек, словно только того и ждал. Медленно он поднялся на ноги и, двигаясь плавно, описал полный круг вокруг оказавшегося вовлеченным в его ритуал юноши. Его черный шлейф змеился, струясь в воздухе. Подобно лепесткам темного цветка, над сценой взмывали то длинные полупрозрачные рукава, то колышущиеся полы верхней накидки. Движения не замирали ни на мгновение, отбрасывая длинные тени, которые медленно смыкались на теперь уже единственном человеке в самом центре теневого лотоса.

А затем черный цветок поглотил нечаянно оказавшегося вовлеченным юношу. Свет просто погас, уступая место непроглядной тьме.

Последней освещенной точкой некоторое время все еще оставалась простертая ладонь будущего императора, как если бы он безмолвно молил кого-то о помощи. Ранее на сцене в той стороне находился его учитель.

Вот только сейчас человека в белом там не было. Вокруг будущего императора разрасталась лишь густая тьма.

В конце концов, он и сам исчез в ней — вместе с постепенно стихающей мелодией, в какой-то момент сменившейся абсолютной тишиной.

3.

Вдруг вся сцена заполыхала алым, словно в одно мгновение наполнившись огнем, дымом и кровью. Звенящий сталью, лязгающий скрипичный мотив слился с отбивающими ритм шагами десятков танцовщиков. В кажущемся воплощенном хаосе на сцене они быстро оказались заключены в полыхающий круг, за пределами которого в багровой дымке подобно многоликому демону кишели темные силуэты.

Скрипичное соло тем временем все ускорялось. В нем слышался молчаливый темный призыв: музыка манила во тьму, звала пересечь пылающую линию защиты. И, если сцена напоминала теперь разверзшийся ад, в котором лишь горстка людей оказалась по счастливой случайности нетронутой пламенем — оставалось вопросом времени, когда кто-то из них сдастся неизбежной опасности, разрушая барьер.

В этот миг на сцену ступил учитель будущего императора. Несколько летучих па — и он устремился прямо в багровую взвесь мглы. Глаза его оставались плотно закрытыми, он совсем не смотрел куда движется — однако каким-то образом чувствовал пространство настолько, что, оказавшись у самого края сцены, молниеносным движением из плие взмыл в перехватывающем дыхание прыжке. На секунду время словно остановило свой ход. Прозрачный шелк его длинных одеяний полоскался в воздухе, скользя по гибкой фигуре словно блики лунного света на воде.

В следующее мгновение мгла плотно окружила его, время от времени блокируя от зрителя — однако он продолжал свой неумолимо прекрасный танец. Его стремительное фуэте больше напоминало вьюгу зимней ночью. Тени медленно отступали под натиском наполненных решимостью движений.

В последний момент все это время продолжавший находиться в стороне Хуа Байнань вдруг заступил за пределы барьера — и с непревзойденным изяществом закружился в фуэте, зеркально отражающем танец его учителя. Вот только там, где его наставник был подобен неудержимому порыву стихии, юноша казался слишком мягким. Отступающая мгла в одну секунду захватила его, и музыка сорвалась на безумную смесь скрипки и глубоких насмешливых барабанных ударов, заставляющих стыть в жилах кровь.

Из плотного кольца адептов Сышэн вырвался вслед за Байнанем будущий император бессмертных. С искаженным до неузнаваемости лицом он упал на колени перед распростертым в клубящейся дымке телом друга, а затем медленно поднял голову, и метнул налитый яростью взгляд в сторону исполняющего танец-заклинание учителя.

Тот продолжал двигаться четко, словно по щелчкам секундной стрелки, то замирая в арабеске, то выходя в точно просчитанное экарте. Движения его были порывисты, полностью вторя нарастающей скорости мелодии: он не останавливался ни на секунду, но при этом не обращал внимания ни на что вокруг себя, словно был действительно слеп.

А затем тьма полностью рассеялась.

На сцене не оставалось больше никого кроме него и недвижимого Хуа Байнаня.

Лишь в этот момент учитель позволил себе безвольно упасть на сцену. Один из них, абсолютно лишенный сил, был облачен в белое — тогда как другой с ног до головы был одет в черное. Ткани их легких ханьфу разметались, создавая причудливый, почти нереальный контраст. Сценический свет медленно мерк, оставляя их наедине со внезапно разразившейся трагедией.

Будущий император уже не видел этого.

В ярости он покинул сцену намного раньше.

Кулисы плавно опустились в знобящей тишине.

4.

От по-юношески беспечного будущего императора бессмертных осталась лишь оболочка — это стало очевидно уже сейчас.

Его действительно с трудом можно было узнать в мертвенно-бледном человеке, оказавшемся в одиночестве в центре огромной сцены, пол которой теперь заменяло многоугольное зеркало. Отражение юноши в нем искажалось неровными потоками света, то расплываясь нечеткими образами подобно кругам на воде, то становясь настолько отчетливым, что больше не было ясно, где заканчивается реальность и начинаются аберрации.