Танцующий лепесток хайтана (СИ) - "YeliangHua" - Страница 116

«Вернувшись спустя год с гастролей в столицу, снискавший расположение зарубежной публики балет «Бессмертие» в который раз собрал аншлаг, заставив злые языки, твердившие о вероятном провале после ухода опытного балетмейстера, умолкнуть.

Да, мы не привыкли видеть, чтобы молодой балетмейстер совмещал одну из главных партий и постановочную деятельность. Еще меньше мы были готовы к тому, что Мо Вэйюй, всемирно известный акробат и исполнитель трюков, десятки раз публично заявлявший, что балетное прошлое останется для него навсегда закрытой дверью — станет премьером труппы несмотря на такой длительный перерыв в карьере танцовщика.

Балетные критики наперебой твердили нам о том, что постановка обречена на провал — однако даже им пришлось сменить гнев на милость после премьеры. И, если кто-то прежде еще мог огульно рассуждать о том, что человеку из акробатики никогда не сравниться с опытным танцовщиком, после скандально известной сцены «Алых лотосов» все мы воочию убедились, насколько тонка грань между классическим танцем и театральным искусством.

Чу Ваньнин, чье имя не единожды украшало афиши современных интерпретаций «Дон Кихота», «Баядерки» и других балетных историй, искусный танцовщик, чьи движения в отточенности и грации подобны рассекающей воздух стреле, исполнил самый жаркий дуэт в истории классического танца совместно с Мо Вэйюем. Ах, что это был за дуэт! Огонь и кипящее масло! Мы, зрители, на какое-то мгновение напрочь забыли о том, что в этой постановке отсутствует ведущая женская партия. Но, положа руку на сердце, она была бы лишней, учитывая, насколько проникновенно герои исполняли свои роли, и насколько искрил воздух, стоило этим двоим оказаться в пространстве одной сцены. Кто-то из критиков до сих пор говорит об отсутствии любовной линии — однако, если этот человек оторвет свой нос от либретто и посмотрит хотя бы несколько секунд «Бессмертия», он вынужден будет скомкать и съесть собственные критические замечания.

Впрочем, постановка ознаменовалась не только рождением одного из самых горячих дуэтов в истории современного балета. Сложная авторская хореография сцены «Мост костяных бабочек» не имеет аналогов, одновременно перекликаясь с небезызвестной «Женщиной в песках» и «Человеческой многоножкой»...»

Чу Ваньнин поджал губы, видя, что Мо Жань почти не слушает его. И, действительно, кем бы ни был автор этого обзора, у нее, должно быть, было не все в порядке с головой, потому что сравнить сцену моста с «Человеческой многоножкой» мог только кто-то очень неадекватный.

Ваньнин, будучи человеком искусства, даже помыслить не мог, чтобы смотреть такой ширпотреб — однако он был наслышан об этой картине.

Слышал он, к слову, только плохое.

— Ни женщин, ни песка у нас нет, — Мо Жань почесал затылок, запоздало реагируя на прослушанную рецензию. — О чем вообще думают эти тупые журналистишки? Скучные, заумные, что вообще они понимают в балете? «Бессмертие» — история о настоящей мужской любви!..

Чу Ваньнин нервно поперхнулся кофе. В конце концов, они и так с трудом преодолели порог цензуры как раз из-за отзывов, подобных этому.

К счастью, никакие скандальные сцены в павильонах с лотосами не уменьшили продажу билетов — скорее, наоборот. А выступать с Мо Жанем было так легко, что Чу не понимал, почему раньше, шесть лет назад, они никогда не пробовали танцевать в дуэте. Мо Жань был идеальным партнером, и, как бы его ни критиковали, в первую очередь, танцовщиком — а уже затем акробатом и актером. Впрочем, акробатические трюки в постановке тоже присутствовали.

— Сегодня на выступление обещал прийти наш Мэн-Мэн, — Мо Жань покрутился перед зеркалом в гримерке, однако взгляд его ни на секунду не отрывался от отражения Ваньнина. — Дядя Сюэ смотрел премьеру год назад, а мой брат-павлин тогда так и не пришел потому что злился, что мы не рассказали ему о наших отношениях. Помнишь свое выступление на площади под дарбуку, когда мы оба его бросили посреди благотворительной акции?..

Чу Ваньнин сделал вид, словно ничего не помнит. Он медленно покачал головой, но на шее проступил румянец — очевидно, лицо осталось бледным только благодаря плотному гриму.

— А я вот помню. Помню, я обнял тебя тогда вот так… — Мо Жань вдруг обхватил Чу за талию, резко притягивая к себе и прижимаясь грудью к спине мужчины. Его губы мягко прошлись по чувствительной мочке уха.

В следующую секунду из-за двери донеслось:

— До начала десять минут! Ребята, вы готовы?

Это была Е Ванси. К счастью, она оставила попытки врываться к ним в гримерку после того как однажды едва не стала свидетельницей весьма пикантной сцены. К счастью, тогда было достаточно темно и едва ли она могла различить что-то визуально — так что ей хватило ума ретироваться, вовремя осознав, что Ваньнин и Мо Жань не включают свет и не отзываются неспроста.

— Еще три минуты! — выкрикнул Мо Жань, не выпуская Чу из объятий.

— Окей! — Е Ванси, очевидно, довольная услышанным, оставила их в покое.

Чу Ваньнин в последний момент попытался высвободиться из объятий, воспользовавшись тем, что Мо Жань отвлекся, однако юноша лишь сцепил руки крепче.

— Три минуты. Просто… давай постоим вот так?

— Зачем? — Ваньнин прищурился, его взгляд нашел глаза Мо Жаня в зеркале. — Хочешь снова танцевать в мятом костюме?

— Да.

— А я вот не хочу.

— …... — Мо Жань лишь усмехнулся в зеркало, но из рук Ваньнина по-прежнему не выпускал.

— После выступления нас не оставят в покое до поздней ночи. Я просто хочу побыть наедине с тобой — разве я о многом прошу? — наконец ответил он со всей прямотой и честностью, которая всегда почему-то лишала Чу Ваньнина последних аргументов, раньше казавшихся вполне разумными. Сердце Чу действительно таяло, словно кипящее масло под воздействием пламени.

«Чертовы журналисты со своими бестолковыми сравнениями!» — мысленно выругался он, а затем, заметив, как Мо Жань улыбается, забыл обо всем, улыбаясь в ответ. Этим вечером им предстояло подарить зрителям историю о настоящей любви. Но кто он был, в конце концов, такой, чтобы лишать этой любви самого близкого человека?..

— Две минуты, — со вздохом согласился он. — Я все еще хочу допить свой кофе, Мо Жань.

Акт 1.

1.

Погруженный во мрак зал зажегся тысячами крошечных огоньков цвета едва тлеющего рассветного солнца. Мягкие волны музыки окутывали подобно тончайшим шелковым нитям, переплетаясь в канву готовой начаться истории. В следующее мгновение занавес бесшумно поднялся, обнажая зеркально-гладкую сцену, на которой идеально выстроенным живым узором застыли десятки танцовщиков.

Один из юношей первым начал движение — одного лишь его шага было достаточно, чтобы запустить сложный механизм, и другие танцовщики подхватили его беглые па де буре. Двигался он стремительно, следуя за потоком музыкальных переливов клавшиных, лишь на короткие мгновения замирая в безмятежных аттитюдах. Отголоски свободы и беззаботной юношеской бравады пели в каждой мышце его тела, каждом положении рук, каждом толчке ног — чуть более стремительном, чем полагалось. Чуть более отчаянном, чем было необходимо технически.

Бесконечно рассыпающиеся золотистые блики продолжали кружить в воздухе, и, едва касаясь сцены, срастаться в древоподобные ответвления, по которым танцовщик следовал словно по озаренной солнечным светом карте, как если бы они указывали ему тайный путь.

Внезапно золотые софиты выхватили одинокую фигуру у самого края сцены — там, где еще секунду назад пространство казалось пустым. Перед зрителями предстал неподвижно застывший мужчина, облаченный с ног до головы в белые струящиеся шелка. Он единственный казался совершенно равнодушным к происходящему, как если бы суета целого мира не могла вовлечь его в свой танец — однако именно его золотые блики окружили плотным кольцом, выбирая «сердцевиной» своего вечно движущегося древа.

Юноша, который первым начал движение, продолжал тем временем крутить шене по сцене — плавно, почти невесомо. Полы его длинного стилизованного ханьфу цвета неаполитанских сумерек взлетало в воздух подобно самому легкому облаку, на доли секунд демонстрируя идеально отточенные движения ног.