Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 82

— А что случилось с этими князьями потом?

— То, что и задумывалось: обретя веру в богов, они приложили немало усилий, чтобы утихомирить свои земли… — Палден Лхамо на секунду замолчала, постукивая плоскими когтями по полым стеблям бамбука. — Должна признать: в те годы я куда меньше знала о внутреннем устройстве души, так что мое вмешательство не прошло бесследно. Спустя некоторое время князья-мятежники сошли с ума и закончили жизни в беспамятстве — ели траву, как волы, и мылись дождем, так что волосы у них выросли, как у львов, а когти — как у птиц… Но к тому времени это уже не имело значения. Шены Перстня были отправлены во все концы Олмо Лунгринг и заняли высокие должности при дворах. Большая часть местной казны, как дань или как дар, была отослана в Бьяру; а вместе с серебром и золотом отправились и княжеские дети. Кое-кто из них оказался способен к колдовству, а поскольку я намеревалась изучать хекау и дальше, то попросила отдать их мне в ученики и помощники. Железному господину, правда, тоже нужны были слуги: поэтому мы условились, что ему достанутся сыновья, а мне — дочери. Так и повелось.

А чтобы не допустить повторения мятежа, мы решили стать теми богами, которыми вепвавет хотели видеть нас, — и больше никогда не спускались вниз без своих личин и никого не пускали наверх… до твоего появления.

— Но… это было так давно! Разве теперь кто-то может желать вам зла?

— Пока есть боги, Нуму, всегда найдется тот, кто хочет их убить, — со всей серьезностью отвечала она. — Но тебе не стоит думать об этом; подумай лучше о том, что Уно тоже ждет свою одежду.

Шерсть у меня на загривке поднялась дыбом. Я прижал к груди черную накидку, поклонился на прощанье и опрометью бросился прочь.

***

От покоев Палден Лхамо до опочивальни Железного господина было не больше ста шагов, и бежал я быстро, но мысли все равно неслись впереди лап.

Во-первых, мне вдруг открылась удивительная вещь: хоть я и побаивался Сияющую богиню, сейчас мне вовсе не хотелось покидать ее. Наоборот, я бы не отказался послушать еще рассказов о минувшем и посмотреть, как ловко плавятся в длинных пальцах куски руды. Может, дело в том, что Палден Лхамо говорила со мной без всякой снисходительности и зазнайства, как с настоящим взрослым (чего так недоставало Сиа и Шаи, которые постоянно норовили обозвать меня «дитятком» или, хуже того, «милашкой»!); или в том, что мне запросто открывали тайны, неизвестные и самым ученым мужам и женам Олмо Лунгринг? А может, так действовал сам ее голос — не громкий и не тихий, не низкий и не высокий, приятно щекочущий уши, будто кисточка из мягкой шерсти?..

Во-вторых, мне стало вдвойне непонятно, почему Камала так чурается колдовства. Конечно, влезать в чужую голову просто так, за здорово живешь, — это нехорошо. Но ведь Палден Лхамо использовала свой дар для общего блага и предотвратила войну, которая была бы ужасным несчастьем для Олмо Лунгринг!

Отсюда следовала и третья мысль: мне жутко хотелось узнать, что же богиня вложила в сердца мятежных князей, что заставило их забыть о кровожадности и корысти, сложить оружие и навсегда покинуть Бьяру? Если это был не страх, то, выходит… счастье? Не такое ли, какое я сам испытал на площади Тысячи Чортенов в ту зиму, когда дядя привез меня в Бьяру?.. Если им и вправду досталось что-то похожее (а то и покрепче), я даже не знал, завидовать такой доле или ужасаться. Неудивительно, что мятежники в конце концов потеряли рассудок. С другой стороны, сами виноваты: это же надо удумать, сражаться с богами!

А больше я ни о чем подумать не успел, потому что коридор закончился.

***

К Железному господину я постучался как полагается и зашел на своих двоих, даже не забыв почтительно высунуть язык. В отличие от покоев Палден Лхамо, погруженных в красноватый полумрак, опочивальню Эрлика заливал яркий, по-зимнему холодный свет. В его лучах можно было пересчитать каждую пылинку в воздухе и каждую крупинку в стоявшем на столе блюде с белым песком (я вспомнил, что таким присыпают чернила, чтобы быстрее сохли) — вот только самого бога нигде не было видно.

Не зная, что делать дальше, я принялся озираться по сторонам. Все предметы находились на тех же местах, что запомнились мне со страшной ночи накануне Цама: вот большая, покрытая красным лаком кровать под тяжелым шерстяным пологом; ящик с узором из светлых и темных кусков перламутра на плоской крышке; маски, повисшие на невидимых крючках, как развешенное для сушки тряпье; стол, заваленный бумагами с непонятными рисунками… Из любопытства я глянул на них, но ничего не понял: тут были какие-то чудны́е механизмы, покрытые строчками заклинаний, витые лестницы, изображения неведомых зверей — вроде летучих мышей с зеркалами на груди и рыб с витыми, торчащими изо лба рогами. И где такие водятся?..

А еще я заприметил в дальнем углу, за стеклом, чешуйчатый доспех — совсем как тот, что носила Палден Лхамо. Только этот был еще с перчатками и шлемом, на забрале которого блестели темно-красные ястребиные глаза. К подбородку он удлинялся и загибался внутрь, так что со стороны и впрямь походил на птичью голову с опущенным клювом. На нагруднике слева, повыше сердца, поблескивали окрашенные золотом знаки, — наверное, имя хозяина. Прищурившись, я сумел различить их. Вот маленький знак — не то лютня, не то сердце и дыхательный канал, который Сиа именовал трахеей, — это корень «нефер»; серп, срезающий неведомую загогулину, — слог «маа» и полукруглый хлебец — окончание «т». Нефермаат! Ну, конечно; мог бы и сам догадаться. Правда, непонятно, чей же доспех тогда носит Палден Лхамо?..

Но я не смог поразмыслить над этим, безусловно, важным вопросом, потому что мое внимание привлекла еще одна непонятная штука: к самому окну кто-то придвинул то ли каменный, то ли деревянный столб высотой в шесть-семь локтей. В свете дня он казался совершенно черным и блестящим, как кусок угля, — и ужасно тяжелым. Не знаю, почему, — может, из-за движения нагретого солнцем воздуха? — но казалось, будто пол под ним прогибается и все предметы клонятся к нему, грозясь вот-вот повалиться на бок. Чем дольше я вглядывался в этот странный предмет, тем сильнее становился этот морок… и внушаемая им тревога. Сердце забилось быстрее; в ушах зашумело от прилившей крови — совсем как при приближении к Бьяру или к старым чортенам на берегу Бьяцо, когда каждый шаг пригибает идущего все ниже к земле! Может, это и был один из таких чортенов, только поменьше? Но кому понадобилось тащить его внутрь Когтя?

Только я двинулся вперед, ведомый любопытством, как вдруг столб зашевелился, разворачиваясь! От его боков отделились вороньи крылья… Нет, не крылья, длинные рукава из черной ткани. Из-под распущенных волос выступило белое лицо: светящиеся глаза смотрели прямо на меня; рот приоткрылся, будто готовясь проглотить наглеца.

— А, ты принес мою накидку! Вовремя, — сказал лха, и наваждение тут же рассеялось. Я узнал Железного господина, хотя с ночи перед Цамом, когда я бодрствовал у его постели, он сильно изменился. Тогда Эрлик казался мне стариком ну разве чуть младше Сиа, усталым и больным. Теперь он также лишился примет возраста, как и Палден Лхамо: спина выпрямилась, морщины на высоком лбу и у губ разгладились, на ладонях и шее не проступали уже зеленоватые сосуды. Даже голос звучал иначе; и этот голос уже несколько раз обратился ко мне. — Нуму, может, все-таки отдашь мне одежду?

— Ааыы… — только и ответил я.

— Вот спасибо, — вздохнул Железный господин, вынул накидку из моих лап и придирчиво осмотрел работу Камалы — даже поскреб плоским когтем стежки на боковых швах, — а затем достал из складок платья толстую иглу из желтоватой кости, подозрительно темную посередине, и прицепил ее к подкладке так, чтобы легла ровно между лопаток. Только после этого он накинул обновку на плечи, повесил на пояс скрученный кольцами аркан, короткую булаву и металлический диск на резной ручке, а на левое запястье намотал четки с шипастыми бусинами. Закончив эти сборы, Эрлик пристально осмотрел себя в зеркало, устроенное в стене у входа, и в этом поступке, в отличие от прочих таинственных приготовлений, было столько обычного, земного и всякому понятного самодовольства, что я невольно усмехнулся.