Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 104

И вот в первый день новогодних праздников, когда двери жилищ раскрывались нараспашку, выдыхая на прохожих облака пыли и сора, я отправился из дворца в Бьяру, чтобы просто повеселиться: поесть жареных пирожков, погреться у уличных костров, подивиться на масляные цветы и фигурки, которые потом будут растоплены и розданы народу, и забыть наконец обо всем плохом. Внутри скалы будто бы стало темнее; многие ниши, в которых раньше стояли чортены, опустели. Правда, оставшихся светильников было весьма много; дюжине усердных счетоводов понадобилось бы не меньше года, чтобы перечесть их все! «А что, если разбудить все стада желтобрюхих садагов, и стаи водных Лу, и выводки ньенов, спящие здесь? — размышлял я, отдуваясь и перепрыгивая через бесконечные ступеньки. — Они, наверно, заполнят всю страну с востока до запада, от Мизинца до перевала Стрелы и перельются через горы, как мычащий, пестрый потоп…»

Задумавшись, я пропустил ход, который вел под озером прямо в Бьяру и, чтобы не поворачивать назад, выбрался вместо этого неподалеку от северной части Стены. Ее крыловидные отростки чернели в сером свете полудня, подымаясь слева и справа от Мизинца на три четверти от его немалой высоты. Несмотря на праздник, здесь суетились сотни рабочих и шенов, надзирающих за порядком; кое-где виднелись рыжие, белые, черные спины баранов и яков — если повезет, я мог бы одолжить одного и добраться до города по поверхности. Но не успел я и шагу ступить, как почувствовал странный зуд на холке. Готов поклясться, это был чей-то взгляд! Он жег, как упавший за шиворот уголек, но когда я обернулся, то никого не заметил.

Вдруг неподалеку кто-то пронзительно взвыл, а затем разразился потоком отборной ругани. Мимо меня неторопливо проехала повозка, запряженная здоровенным злобным дронгом; на одном из его рогов вместо шерстяной кисточки болтался клок черной ткани, явно вырванный из штанов какого-то шена (полагаю, их хозяин и бранил зверя на чем свет стоит). Правила этим чудовищем низкорослая, хрупкая женщина из лакханга Палден Лхамо; ее товарка сидела рядом, скучающе глядя на бегающих туда-сюда строителей, груды сваленных вдоль Стены камней и мелкий снег, сыпавший из набежавших облаков.

Повозка была тяжело нагружена: колеса глубоко проваливались в хлюпающую грязь. Увы, я знал, что женщины везут в ней и куда направляются! Они доставляли тела погибших рабочих к местам кремации. Под покрывалом, закрепленным пропущенными через медные кольца веревками, можно было рассмотреть очертания бедер и голов, и даже позвонки на изогнутых спинах; от тряски из-под ткани выпала мозолистая, грубая ладонь — и вдруг ее пальцы дернулись, сжимаясь! В обычный день я бы не обратил на это внимания, поскольку хорошо знал, что в мертвецах некоторое время теплится подобие жизни: их мышцы сокращаются, из естественных отверстий вылетают непристойные звуки, и когти продолжают расти на лапах. Но сейчас, почти накануне Цама, в этом движении мне почудилось что-то зловещее — что-то, от чего я не мог просто отмахнуться.

Правда, броситься пешком следом за повозкой я тоже не мог. Вместо этого, украдкой приблизившись к месту, где шены оставляли своих ездовых баранов, и убедившись, что никому до меня нет дела, я отвязал одного, вскочил в седло и, не оглядываясь, понесся через горы на юг, надеясь только, что в спину мне не летят проклятья, от которых отвалится хвост или из ноздрей полезут лягушки.

Но вроде обошлось, и тогда мои мысли обратились к белым женщинам Палден Лхамо. Удивительно, но, не считая того случая, когда мы с Шаи тайком прокрались в дом шенов, да еще давней переделки с Дразой, о которой теперь и вспоминать стыдно, я почти не сталкивался с ними! Хотя слуги богини одевались в светлые платья, повадками они скорее напоминали тени. Куда реже, чем мужчины-колдуны, они покидали Перстень, и почти никогда — в одиночку; их редко видели на уличных гуляньях или в домах увеселений; с посторонними они говорили мало и неохотно. О том, что происходит внутри лакханга из лунного кирпича, и вовсе никто не ведал, даже живущие с ними бок о бок шены. Все знали, что белые женщины искусны в колдовстве — и я не сомневался в этом, но сам видел только, как они накладывают припарки, сращивают сломанные кости и вытягивают из ран заразу. Дело хорошее, не спорю, но вряд ли врачеванье было их главным ремеслом; в отличие от меня, они учились не у Сиа, а у Селкет.

Я вспомнил, как Палден Лхамо склоняется над рисунком Стены: собранные в тугую косу волосы вьются вдоль позвоночника, черные доспехи блестят, как слюда… Знает ли она, что происходит здесь? Знает ли ее брат?..

Баран скакал быстрее, чем ступал тяжеловесный дронг; хотя мне достался путь подлиннее, я все же обогнал повозку и первым оказался у мест кремации. Это были прогалины серой земли, ютившиеся между западных холмов и скал. Летом здесь не было травы, зимой снег чернел от пепла и копоти. Служители этих мест, худые, как скелеты, и чумазые, как дре, рылись в золе, отыскивая упавшие с мертвецов кольца и серьги; кое-где жарко пылали дровяные башни, щедро политые топленым жиром или маслом. Огонь подымался над ними рыжими лисьими хвостами, свистел и урчал, разбрызгивая капли кипящей смолы. Не все мертвецы отправлялись сюда — большинство увозили в восточные горы, на корм грифам; но строители Стены удостаивались особой чести — исчезнуть в огне, а не в птичьем желудке.

Я привязал барана за большим, расщепленным у верхушки валуном, а сам спрятался поблизости так, чтобы видеть дорогу, по которой должны были проехать женщины. И точно, через четверть часа появилась знакомая повозка! Маленькая колдунья понукала дронга, чтобы поторапливался; ее подруга будто спала… Но когда повозка прокатилась мимо, она открыла глаза, выпрямилась и повела носом, принюхивалась. Маска у меня на груди налилась тяжестью, и кожу защипало, как от холода. Может, ее-то и почуяли?

Недолго думая, я сорвал Гаруду с шеи и сунул за пазуху; потом, убедившись, что повозка отъехала на достаточное расстояние, выполз из укрытия. Следы копыт и колес глубоко отпечатались в грязи, указывая направление, но идти прямо по дороге казалось мне опасным. Вместо этого я решил пробираться стороною, и не меньше часа то карабкался вверх по скользким камням, то ковылял по колено в снегу, рыхлом, тяжелом и неподатливом, как речной песок. Мой чуба весь перепачкался золой, сапоги промокли, и весь я был в грязи — но оно и к лучшему! Так меня стало не узнать.

Наконец, с вершины одного из холмов я заметил остановившуюся внизу повозку и дронга, гневно бодающего пустоту. Женщины уже давно развязали веревки, стащили трупы на землю и разложили в ряд. Всего двенадцать рабочих; парочку я даже знал — одному проломило череп упавшим камнем, другой оступился и упал на торчащий из Стены шип — на его груди до сих пор проступало красное пятно. Если их кто-то и убил, так только собственная неосторожность! Я уже закусил губу от досады, но тут маленькая колдунья вытащила из повозки ящик с белыми глиняными кувшинами, переложенными соломой. Может, мне уже чудилось, но они были похожи на чортены, хранившиеся в Мизинце, только грубее сработаны!

Я подался вперед, чтобы рассмотреть происходящее получше, но тут скользкий камень сорвался из-под ладони и поскакал вниз, прямо под лапы женщин. Те навострили уши и завертели головами на длинных шеях. Наконец, меньша́я молча кивнула в мою сторону; ее подруга двинулась вперед, раскинув лапы, будто растягивала между пальцами невидимую сеть. Снег, чуть-чуть не долетая до нее, вспыхивал белым огнем и мгновенно исчезал. Я торопливо сунул лапу за пазуху и вдруг почуял, как сердце уходит в хвост: маска куда-то запропастилась! Неужто выпала из чуба, пока я брел по сугробам?!

Женщина приближалась; я живо вспомнил, как мы с Шаи однажды чуть не попались колдуньям Палден Лхамо. Тогда нас спас внезапно проснувшийся шен Нозу; но кто спасет меня сейчас, в этом пустынном месте?.. Разве только трупы рабочих восстанут из мертвых! Дыхание в груди сперло от ужаса; я уже готовился стать золою, когда на противоположной стороне прогалины что-то зашумело, загоготало. Колдуньи развернулись навстречу новой опасности, а меня дернули за плечо, и незнакомый девичий голос прошипел: