Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 105

— Быстрее, идем!

Даже не думая возражать, я рванул следом за таинственной благодетельницей. Она была закутана в меховой чуба с капюшоном, да еще и снег сыпал в глаза так, что я никак не мог рассмотреть ее. Да и не до того было! Мы бежали неведомо куда, оскальзываясь на льду, падая, отдуваясь и глотая пахнущий гарью воздух. Вдруг незнакомка, не оборачиваясь, швырнула что-то за спину — вроде белого хатага или дарчо.

— Что встал? Пойдем! — рявкнула она, заметив, что я остановился рассмотреть выброшенный предмет. Наконец, когда мне уже казалось, что я больше ни шагу не смогу ступить, мы завернули за скалу, дающую хоть какую-то защиту от ветра, и немного перевели дух. Как только я смог выдавить из горла что-то, кроме сипения и кашля, то спросил:

— Кто ты? И почему помогла мне?

Моя спасительница откинула капюшон. Много лет прошло, но я сразу узнал ее — девушку с золотой шерстью и печальными темными глазами; это была Макара, одна из сестер Сэр!

— Твой помощник считает тебя достойным помощи, — загадочно отвечала она. Тут я заметил, что застежка у ее горла вырезана из белой раковины, и немедленно подумал, что это Рыба послала ее за мной. Да и кто бы еще?.. Но вместо Рыбы из вихрей сажи и серой поземки вдруг появился Пава! Он вел на поводу украденного мною барана и второго, побольше, на котором они прибыли вместе с Макарой.

— Я замела следы, — сказала та, обращаясь к нему.

— Хорошо, — кивнул Пава и протянул мне поводья. — Пойдем-ка, господин.

— Я не могу, — вдруг выпалил я. — Я должен найти… найти одну вещь.

— Эту? — спросил он, вытаскивая из заплечной сумки мою маску; я сразу узнал ее, хотя Пава зачем-то наглухо замотал бедный предмет грязной тканью.

— Отдай!

— Конечно. Но не сейчас. Нам пора уходить.

— Тебе придется многое мне объяснить, — проворчал я, забираясь в седло.

— Обязательно, господин, — отвечал помощник, странно усмехаясь. — Я объясню тебе все.

***

Мы остановились только в самом центре Бьяру, в старом городе, где дома жмутся друг к другу боками, как замерзшие птицы на ветке; шум, грязь и толкотня этого места немного оживили меня. Пава и Макара провели меня через двери с нарисованными синей краской глазами, в темные комнаты, заполненные невыносимо горячим паром — от него потели даже стены. В полах здесь были устроены ямы с водой, где полуголые женщины и мужчины полоскали хлюпающее и чавкающее тряпье. Но это были не штаны и рубахи; мельком я заметил покрывающие ткань рисунки и письмена. С потолка капало; пахло солью и плесенью. Мы шли долго — все время сворачивая то направо, то налево, так что я скоро совсем потерялся, — и наконец, миновав скрипучую дверь с позеленевшими медными гвоздями, оказались в пустой и тихой зале. Окон здесь не было, но в полу светилась круглая купальня, наполненная прозрачной водой. Зеленые и белые блики плясали по стенам и потолку, немного разгоняя темноту.

— Садись, — бросила Макара, сама падая на широкую каменную скамью и стягивая промокшие сапоги. Я сопрел в теплой одежде, а потому немедленно стянул чуба, оставшись только в рубашке и штанах; Пава же принялся неторопливо расстегивать меховой кафтан на тысяче мелких пуговиц, заодно поглядывая на меня из-под белесых бровей:

— Зачем ты пошел следом за женщинами?

— Зачем ты пошел следом за мной?

— Я первый спросил.

— Верни маску, тогда и поговорим, — отвечал я.

— Забирай, — он порылся в сумке и достал тряпицу, в которую была обернута моя личина; то, что я принял за грязь, оказалось буквами, записанными по ткани поблекшими бурыми чернилами. — Только для начала я сделаю кое-что.

С этими словами он нагнулся к полу, зачерпнул в кулак пыли и сора и, откинув с маски тряпье, со всей мочи дунул на нее.

— Не подглядывай, не подслушивай, не болтай, — приказал он и приложил согнутые пальцы к глазам, ушам и золотому клюву Гаруды. — Теперь забирай.

— Ты, Пава, совсем умом тронулся, — пробормотал я, торопливо подвязывая личину на шею. — Это кусок дерева — кому он что расскажет?

— Известно, кому! Эрлику, — ничуть не растерявшись, отвечал тот. — А ты думаешь, почему он приказал носить этот «кусок дерева», не снимая?

Я вздрогнул, почему-то сразу поверив странному помощнику.

— Он что, все видит? Все, что я делаю?..

— Ну, тише, тише, — успокаивающе проворковал тот. — У нашего господина есть дела поважнее, чем следить за ничтожными слугами днями напролет… или ночами, если ты за них беспокоишься. Но он может следить; смекаешь? Я потому и тащил тебя через весь город, чтобы поговорить. Эти бани устроены в старых пещерах Лу — воздух здесь пропитан испарениями древних змеев; они мутят чужие взгляды. И все же с маской лучше не рисковать.

— Да кто ты, мать твою женщину, такой? — заорал я, не выдержав.

Пава хитро улыбнулся и наконец распахнул кафтан. К подкладке из алой ткани была прицеплена булавка с куском желтоватой шерсти. Ловким движением он вытащил ее и вдруг начал стремительно меняться: дородное тело опало, пальцы и морда вытянулись, а шерсть стала серой, как свербивший в моем носу пепел, — и через мгновение я узнал его!

— Зово… — прошептал я, не зная, стоит ли удивляться тому, что колдун совсем не изменился почти за десяток лет… разве что когти подстриг. — Ты еще жив.

— И как так вышло? Сам удивляюсь, — вздохнул тот, разводя лапами.

— И давно ты уже следишь за мной?

— Я не слежу. Я приглядываю; и делаю это со дня нашей первой встречи. Тени совы и быка уже тогда лежали на тебе — и смотри, где ты теперь оказался!

— Это была случайность — то, что я попал в Перстень, и уж тем более — в Коготь.

— Ну да, ну да, — покивал он. — А потом тебя случайно отправили на Стену, где тебя случайно чуть не сцапали… Впрочем, последнее и правда произошло не по воле богов: ты просто оказался сообразительнее, чем они рассчитывали.

— О чем ты? И какие еще «они»?

— Не притворяйся дураком, Нуму, — поморщился Зово. — Ты знаешь, о ком я.

— Слушай, я благодарен тебе за спасение. Правда, благодарен — уверен, что мне досталось бы от этих женщин, — я встал и набросил чуба на плечи. — Но мне совсем не по душе, когда кто-то выпрыгивает из-под земли, сообщает, что много лет втихаря подглядывал за мной, а потом начинает загадывать загадки. Это… жутковато.

— Я не подглядывал.

— Но мог подглядывать; смекаешь? — ядовито ответил я; Зово скорчил такую рожу, будто его крапивой по носу хлестнули. — Или выкладывай все начистоту — зачем ты набился мне в помощники, почему прячешься от богов и что творится там, на Стене, — или оставь меня в покое.

Макара глухо заворчала у меня за спиною, подымаясь, но бывший шен остановил ее движением лапы.

— Я боюсь, словам ты не поверишь. Поэтому я покажу тебе кое-что — а дальше уж сам решай! Сейчас первый день новогодних праздников. Накануне Цама, в час Свиньи, приходи к северо-восточной части Стены — туда, где недавно осыпались камни. Ты знаешь, мы были там позавчера.

От этого напоминания я невольно поморщился — в голове не укладывалось, что добрый, улыбчивый и немного тугодумный Пава оказался не Павой, а неведомо кем!

— Но если решишь прийти, не бери с собой маску.

Тут Макара схватила меня за локоть и потащила прочь, через темноту и клубы пара. В конце концов меня почти взашей вытолкали на незнакомую улицу, позабыв вернуть барана. Оглядевшись, я заметил справа золотые крыши княжеского дворца и побрел к нему, как к давнему знакомому.

***

Я не долго сомневался, идти или нет: если бы Зово хотел причинить мне вред, он бы его уже причинил, а лучшего случая узнать ответы на мучившие меня вопросы могло и не представиться. Но я сразу зарекся верить всему, что будет говорить бывший шен: очевидно, что тот не из простого чадолюбия долгие годы следовал за мною как тень. Не потому ли он так вцепился в меня, что увидел среди богов во время Цама и хочет извлечь из этого выгоду? Вот только какую?..

Эти мысли свербили в черепе, как крысы в кувшине с маслом. И все же в ночь накануне Цама, не сказав никому ни слова, я оставил маску под подушкой, выскользнул из спальни и покинул Коготь. Путь до места встречи оказался быстрым (знакомый горожанин подвез меня до восточного крыла Стены вместе с мешками извести и промерзшего песка), поэтому не меньше получаса я бродил по снегу туда-сюда, пытаясь погадать на облаках пара, вырывавшихся изо рта. Но никаких знамений — ни грозных, ни добрых — я не заметил.