Купец. Поморский авантюрист (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 38

С Митькой, правда, на первый же день приключилась неприятность. Он поскользнулся, когда перебирался через борт суденышка, и приложился скулой о сундук. Ничего не сломал, но щеку рассек так, что мама родная не узнает. С таким «украшением» не то что с «английским акцентом», в принципе говорить не получалось. Только мычать что-то нечленораздельное. Так что рана «закрыла» ему рот на некоторое время…

В Москву прибыли поздним вечером двадцать первого дня.

Водой.

Через Волок Ламский шли, где через Ламу, приток Шоши волоком переправились в Волошню, бывшую притоком Рузы. А уже оттуда в Москву-реку, по которой до города и добрались. И сразу у Китайгородской стены пристали. Встав промеж многих иных торговых «посудин».

Их узнали и ждали.

Благо, что сопровождающие делегацию царские люди вперед весточку послали, посему и встретили, и проводили в выделенные им покои. Благо, что уже сумерки подступились. А с наступлением темноты жизнь в Москве замирала. И самостоятельно им бы пришлось не сладко. Хоть на берегу ночуй…

Таможенные заставы, стоящие на оконечности каждой значимой улицы, перекрывали проезд. Затворяя ворота. Да и ворота крепостные закрывались.

В Москве запрещали перемещаться по городу в темное время суток иначе как с факелом или фонарем. Дескать, пытаясь таким образом избавить город от воришек и прочего поганого люда. Но все жители на это плевали, потому как никто исполнение этого правила не контролировал. Новгородцы поговаривали, что в некоторых городах Ганзы из охочих людей набирают стражу, и та по ночам бродит по улицам да гоняет нарушителей. Но в Москве такого не было. Посему если кто с факелом ходил, то не из-за запрета тайком пробираться, а чтобы ноги не переломать по темноте и попросту не заплутать. Темно ведь. И если месяца на небе не имелось и его закрыло тучами, то хоть на ощупь иди — не видно не зги.

В сумерках заселились.

Переночевали.

А на утро начались дела.

Митька же со товарищи смог прогуляться по городу и набраться впечатлений. Для чего ему выделили специально провожатого…

Первым делом рыбачку в глаза бросились беленые каменные стены. Высокие. Крепкие. Могучие. С многочисленными башнями, опять же каменными.

В Новгороде когда-то тоже подобные имелись, как сказывали местные. Но к его появлению нормальные каменные стены остались только у достаточно маленького детинца и на небольшом участке Торговой стороны. Все остальные представляли собой остатки старых каменных стен с возведенных поверх деревянными. С проездными воротами и простыми башнями поступили так же, оставив от них только «пеньки».

И такие изменения произошли в городе едва полвека назад.

Москва же, напротив, в те времена была весьма убога. Сейчас же представляла собой весьма монументальное зрелище детинца и пристроенного к нему при матери нынешнего Царя Китайгородской крепости. А один только детинец московский был втрое крупнее Новгородского. Пристроенная же к нему крепость во столько же раз превосходила сам Кремль.

В детинце жил Царь и селились князья, бояре да прочие уважаемые люди. В Китай-городе же размещались купцы с Гостиным двором, жилыми дворами и складами. Ремесленники располагались за пределами каменных укреплений, образуя незащищенный и относительно небольшой посад. Небольшой, потому что, как сказал провожающий, его регулярно жгли татары, либо просто пожары случались, разоряя ничуть не хуже неприятеля.

Население укрывалось в случае очередного набега в крепости или в ближайших укрепленных монастырях, что окружали Москву. Но в любом случае все самое ценное, конечно, хранилось за надежными каменными стенами. И люди — но, главное, лично Царь — следили за укреплениями с особым радением и вниманием.

Неприступными укрепления были даже на вид.

В Новгороде-то как было? Просто стена. Даже рвом ее не обнесли. А тут? Кремль и Китай-город с одной стороны омывала Москва-река, с другой — Неглинная, а с третьей — большой ров, заполненный водой из этих рек. Так что не подступиться к стенам.

Внутри каменных укреплений стояли дворы разных уважаемых людей. Плотно. Друг на друге. Да больше в два этажа. И деревянные, как и в Новгороде. Только здесь чувствовалось столичное благополучие, особенно в Кремле. Чай не купчишки жили, а бояре да князья — влиятельные, богатые, могущественные, что находило свое отражение буквально во всем.

Сразу в глаза бросалась и стоимость одежд у людей внутри крепостей. Ремесленники и селяне ведь туда не ходили, как правило, в отличие от Новгорода, где всякий люд шастал. Шубы, яркие кафтаны, меха — всего этого добра здесь хватало в избытке. А еще имелись воинские люди. Много. Отчего любой проезжий сразу мог понять — столицу державы не только стены берегут, но и воины. Много воинов. Столько кованого железа ратного Митька в свою жизнь никогда не видел. Как и оружия.

Посад же…

Ну посад и посад. Небольшой. Ладный. Застроенный домиками один на другом. С узкими улочками. Он мало интереса у Митьки вызывал. Особенно в связи с резким контрастом, который шел с крепостью, богатыми усадьбами внутри да храмами. О! Там, в Новгороде, Митька думал, что Святая София — самый крупный храм во всей земле. Здесь же он увидел Успенский собор и обомлел. И выше заметно, и массивнее, и общая монументальность весомее, что ли. А рядом с ним возвышалась Ивановская колокольня, еще более высокая и грандиозная.

Митька оглох от переполнявших его чувств, но вида старался не подавать на всякий случай, пытаясь удерживать на лице маску равнодушного любопытства, набивая себе цену. Дескать, и не такое видали…

Купцы же новгородские сразу по прибытию в Москву не стали терять время даром и с утречка самого отправились по гостям. То к этому зайдут. То к тому. То с этим к тому, дабы познакомиться. И к каждому с подарками. И к каждому с доброй выпивкой, в том числе и славным вином, что было на Руси редкостью.

И расспрашивали.

Расспрашивали.

Спрашивали.

А утром пятого дня Митька стал свидетелем разговора Семёна и Акинфия:

— Все без толку. Я их и медовухой поил, и пиво в глотки заливал, а они ни в какую, — сообщил Акинфий, разводя руками.

— А Адашевы?

— Алексей Федорович привет тебе передавал, говорит, на приеме у Царя пообщаетесь…

— Теряем время, — вздохнул Семён. — Ты договорился о встрече с боярином?

— Все договорено, приглашение он принял, — тут же оживился Акинфий.

— Денег не жалейте, он должен знать, о чем разговаривал англичанин с Государем, поэтому напоим его как следует да расспросим.

Акинфий с довольным видом похлопал по висевшему на поясе кошелю, мелодично звякнувшему в ответ. То, что у купцов денег куры не клюют, Митька знал, а теперь вот узнал, для чего нужны были непрекращающиеся посиделки купцам.

Их, ясное дело, интересовало то, как и о чем Государь договаривался с тем немцем английским — Ченслором. О чем договорились. Не в общем, а в деталях. Кто в том им посредничал. На каких условиях. И так далее, и тому подобное. Но все было в пустую.

Московские купцы не рвались делиться ценными сведениями со своими конкурентами. Ведь сейчас они являлись важными игроками в торговле с Англией. Вон, почитай, всю зиму Ченслора обхаживали, водя хороводы. А теперь новгородцы со своим прибыли и явно ведь на себя одеяло потянут. Вот и помалкивали. Либо «липу» загоняли, рассказывая всякие небылицы, которые, впрочем, удавалось более-менее вылавливать перекрестным опросами. Ведь если один говорит какую-то дичь, а другой — совсем иную, то вывод напрашивается сам собой.

Вручать новгородцам козыри накануне прямых переговоров некого сэра Уиллоби и Иоанна Васильевича было несподручно. Зачем от хлеба своего отказываться? Однако купцы на то и купцы, что у них развита чуйка. Не сумев расспросить людей в торговой среде, новгородцы переключились на бояр.

Боярин, о котором шла речь в разговоре новгородских купцов, явился во двор новгородцев по приглашению. И изрядно выпивши, пожелал познакомиться с заморскими гостями. Митьку тотчас пригласили к столу — мол, раз хотел видеть, то получай.