Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 53

— Хорошо, Оксан, я постараюсь, — чувствовала себя Марина даже немного неловко перед хорошо заметным животом этой женщины за сорок, её олимпийским спокойствием, выдержкой и тем, что этот чёртов седеющий блондин Дороганов вообще смел ей изменять.

— К концу заседания, мы, естественно, вмешаемся, так что какое бы решение ни назрело у судьи, она уже в курсе твоей ситуации, ничего не бойся. Все понимают какой это театр абсурда, — она коварно улыбнулась Туманову. — Поэтому здесь так весело. Но не буду ничего предвосхищать. Главное, что ты решилась прийти, посмотришь, как всё происходит и на своём суде будешь меньше нервничать.

А цирк и правда заполнялся клоунами. Загон для истцов заняли Мурзин с Мурзиной. Елизавета прибежала, когда места в зале ещё были, и села рядом с Мариной. А вот Моржов с Гомельским появились словно нарочито вместе и в последний момент.

И у Гомельского, как у ответчика, было место в вип-ложе. А вот Моржов покрутился и устроился на приставном стульчике где-то в уголке. Кто были остальные люди, что битком забили зал, Марина понятия не имела.

Пока она решала сложную задачу почему Лиза не заняла Моржову место, да и вообще как-то вяленько кивнула и словно демонстративно повернулась, как та избушка, к Марине передом, а к Моржову задом, пришла судья.

Монументальная, как колос Родосский, грозная, как Иоанн Васильевич, нацепив на кончик носа очки, она стала похожа на учёную сову. И то, как угукала, бегло просматривая материалы дела, только усиливало это сходство.

— Угу, — подняла она глаза и пригласила высказаться истца.

И что бы до этого момента Марина ни думала про цирк, сейчас это был цирк уродов, и отвратительнее действа в своей жизни Марина ещё не видела.

То, в каком свете Любовь Николаевна Мурзина выставляла бывшего зятя, ещё куда ни шло. Тёща и зять — известные непримиримые антагонисты. На всю эту ложь и грязь Марина старалась не реагировать. Но когда мать стала поливать помоями дочь, нервно сглотнул даже пристав. Сколько желчных ядовитых токсичных отходов она вылила на Лизину голову! Марина ободряюще сжала руку бедной девочки. Та, как ни старалась держаться, а всё же сидела ни жива ни мертва. И Марина не знала, как на это не реагировать. Хотелось подскочить и крикнуть, нет повалить этот мерзкую тушу и пинать ногами. До этого момента Марина никогда не считала себя кровожадной. И уже хотела крикнуть «Да заткнись ты, сука!» Но тут не выдержала судья.

— Я вынуждена вас прервать, — сдвинула она очки на кончик носа словно специально так низко, чтобы ни грамма тяжести её взгляда, направленных на этого недочеловека, не потерялось за стёклами её очков. — И сделать то, чего я не должна делать — дать пояснения. Даже я уже не могу молчать. Истец, — словно пригвоздила она Мурзину к конторке, — факт недееспособности вашей дочери и её право подписывать документы на ребёнка, во-первых, надо доказать, во-вторых, встаёт вопрос о её праве вообще вступать в брак, а в-третьих, именно на вас ложится ответственность за дачу фальшивых показаний или злонамеренное утаивание фактов. Всё это должен был сказать вам ваш адвокат, — перевела она взгляд на вальяжно развалившего в кресле толстяка. — Но я слушаю дело не о лишении материнских прав вашей дочери. На каком основании вы настаиваете лишить их законного отца?

— На том, что он не биологический отец девочки, — гордо выпалила мамаша.

— Угу, — равнодушно кивнула судья. Поправив очки, посмотрела на Гомельского.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я настаиваю на генетической экспертизе, — даже перестав акать, словно ядом плюнула гюрза Мурзина.

— Угу, — перевела на неё взгляд судья. — Так у меня уже есть экспертиза. И даже не одна, — мельком глянула она на лист, что из рук Оксаны, передал судье пристав. — И согласно предоставленных суду документов, Гомельский Роман Евгеньевич, — зачитывала она, — является биологическим отцом Гомельской Дианы на девятосто девять и девять процентов.

Тишина, что повисла в зале была осязаемой. Марина закрыла глаза.

Стало дурно, словно она резко разогнулась. Кровь отлила от лица, во рту пересохло. «Он это сделал! — пульсировало в висках. — Туманов был прав: он готов на всё». И она ведь знала, ждала, но всё равно ей стало так плохо, что руки мелко противно затряслись, уши словно заложило, к горлу подступила тошнота.

А потом наступила темнота.

— Марин! Марина! — услышала она. Сначала из небытия её вернул его голос, когда-то родной, но сейчас… Потом она услышала какую-то суматоху. И когда крики, шум и гам стали невыносимы, открыла глаза.

И почему обоняние не вернулось к ней первым? Она сделала бы вид, что не пришла в себя. Нет, сначала она увидела его взволнованное несчастное лицо, потом поняла, что её держат его руки, а потом только вдохнула его запах и снова закрыла глаза.

И уже после запахло то ли аммиаком, то ли корвалолом.

— Марин, — прошептал он. — Марин, прости меня.

Бывает чувство, когда летишь в пропасть.

Видя на экране на такие кадры, Роман всегда думал: а зачем махать руками? Ведь точно известно, что надежды нет, что это — конец. Но сейчас он летел, и понимал, что делает то же самое — беспомощно машет, пытаясь что-то объяснить, извиниться, оправдать. Словно надеется, что за плечами вдруг вырастут крылья. Словно верит, что вдруг научится летать.

Но чуда ожидаемо не случилось. Она освободилась из его рук. И улыбка, которой его одарила была горше сожаления, что он не разбился насмерть, хуже осознания, что никогда не умел летать. И эта молчаливая песнь её разочарования была печальнее самых грустных аккордов на свете.

Любых его слов сейчас было бы много, а молчания — мало. И не найдя ничего среднего, Роман отступил. Уступил место возле Марины её адвокату. Убедился, что протянули бутылку с водой. Марина сделала пару глотков и ей стало легче.

А Роман со всей силы врезал по морде Туманову, когда наконец до него дошёл.

— Вы вообще в своём уме? — посмотрел он на саднящий кулак.

— Засчитаю как «спасибо», — поднял Туманов руку, останавливая охрану, и вытер потёкшую из разбитой губы кровь.

— Засчитай, — глянул на него Роман. — И на этом будем в расчёте.

Туманов лишь многозначительно хмыкнул, но в ответ ничего не сказал. Да было в принципе и не до ответов. В зале творилось что-то невообразимое.

Судья лупила по столу молотком, но её словно никто не слышал. Мурзина требовала дать ей эту липовую бумагу и орала как недорезанная свинья. Мурзин пытался её удержать и образумить, но плюнул, развернулся и ушёл. А Роман на этом Мамаевом кургане пытался сориентироваться, где сейчас больше всего нужен, но застыл где стоял, когда, не выдержав, монументальная, как «Родина-мать» судья взмахнула молотком как мечом и рявкнула на весь зал.

— Тихо! Я сказала: тихо! — а когда шум стал стихать, добавила: — Или наложу штрафы за неуважение к суду на всех в зале. И вызову сейчас наряд полиции.

Плюхнувшись обратно в своё кресло с чувством удовлетворения, она не стала никого даже просить занять свои места.

— Суд постановил, — захлопнула она папку. — В иске отказать.

Махнула рукой, отгоняя Мурзину как навозную муху. И молча подозвала пальцем Туманова.

— Имейте в виду, — ткнула она пальцем в лист с результатом ДНК. — На следующем суде я не приму это как доказательство. Затребую новую экспертизу. Вы готовы её предоставить?

И о том, что судья была не дура, а с Тумановым их связывала многолетная «нежная» дружба читалось без переводчика и словаря.

— Да, ваша честь, — промокнул тыльной стороной ладони разбитую губу Туманов. — Сколько угодно, — и даже не глянул на Романа.

— Предупреждаю сразу, если вы займёте у меня хоть одну минуту лишнего времени на пустое разбирательство, вместо того чтобы присудить ребёнка биологической матери, я буду не просто ходатайствовать о лишении вас лицензии, я не успокоюсь, пока этого не добьюсь, — она встала, словно Туманов резко исчез с лица земли и перестал для неё существовать, и спросила поверх голов. — Есть в зале биологическая мать девочки?