Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 30

Но так Роман думал раньше. Жалел её, старался ограждать от родителей. Можно сказать, лишний раз даже на порог их не пускал, не то, что позволял что-то решать или указывать в его семье. При нём тёща и рта боялась раскрыть, обращалась к нему в основном через Лизавету, а лично исключительно на «вы». Но для Лизы это было слишком сильно и слишком глубоко — материнская власть и привитый ей комплекс вины за гибель брата. Она словно всю жизнь перед ними выслуживалась. Но, видимо, всему когда-то приходит предел.

Сейчас, опираясь на добытую детективом информацию, Роман медленно и болезненно прозревал, что Елизавета была не так проста, как казалась. Не так глупа и беспечна, как делала вид. И не так предана родителям, как бы им хотелось. Теперь она вела с ними свою игру, двойную. Изображала покорность, но на самом деле ненавидела. Это у неё получалось куда лучше, чем изображать любовь. И совершенно не выходило скрывать равнодушие к нему и ребёнку. Отдать ей должное, она и не пыталась.

И кто бы мог подумать, что Романа обрадует это равнодушие. С ненавистью ему пришлось бы куда сложнее. А равнодушие всегда даёт надежду на холодный расчёт и трезвую голову. И это было только на руку. Играть на этом поле он умел.

Он заставил Лизу при нём пописать на тест для беременности, зная, что секс у них был редким и защищённым, а он не хотел неожиданных сюрпризов в процессе развода. И только когда тот показал отрицательный результат, огласил своё решение развестись.

Она попросила пока не сообщать родителям. И вообще никому ничего пока не говорить хотя бы до окончания поездки, которую не хотела отменять. И вообще вела себя на редкость сдержанно, спокойно и по-деловому. Выслушала его молча, обещала подумать. Правда потом, когда он предложил провести отпуск вместе, не весь, частично: Роман мог бы приехать на пару дней, раз уж ей было важно соблюсти какое-то время видимость брака, всё же согласилась и расплакалась. Горько, но мужественно.

Словно горевала по чему-то своему, оплакивая не их брак, не возможную разлуку с ребёнком, а прощание с детством. Роману показалось, что она либо ещё до конца не осознала, что происходит, либо, наоборот, резко повзрослела, когда встала и, взяв ключи от машины, уехала. Сама, за рулём. Словно показав, что она готова взять в руки и руль от собственной жизни.

И, кто бы мог подумать, но Роман готов был перекреститься, что всё прошло именно так. Без её инфантильных истерик. Без показного заламывания рук. Первый раз за три года совместной жизни он гордился ей по-настоящему. Всё же из буйно помешанной и затюканной родителями девочки выросла истинная стерва. И в этом была и его заслуга.

Он должен был, наверно, чувствовать себя обманутым мужем, жалким рогоносцем, обиженным ревнивцем. Но ему было настолько всё равно, что он не ощутил ни обиды, что Елизавета предпочла ему этого толстожопого, ни малейшего желания знать «почему», ни болезненной потребности услышать, что в постели он всё равно был лучше.

Да пусть хоть хуже. Плевать. Он не собирался ни с кем себя сравнивать. Его не накрыло разочарованием, что он чего-то не смог. Он давно пережил юношеское стремление нравится всем. Не все женщины нравились и ему. А если сказать ещё анатомичнее и бездушнее, то подходили ему в плане секса. Не со всеми ему хотелось встречаться снова. Но главное, он точно знал, почему его жена трахалась с Моржовым. И секс здесь был вовсе ни при чём.

Мамина Лизонька была умнее, чем казалась. Но не умом, а инстинктами. Животным чутьём она понимала, что их браку очень быстро придёт конец. И как истинный стратег, она готовила себе плацдарм для отступления. Хотя если смотреть правде в глаза: скорее как самочка какого-нибудь утконоса она строила себе второе гнездо на случай опасности, настолько силён был в ней инстинкт самосохранения. И выбрала самый надёжный вариант — влюблённого в неё Моржова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Роман без позёрства и сарказма искренне желал, чтобы с Моржовым в постели ей было хорошо. Чтобы тот нашёл все её точки «джи». И пусть она будет с ним счастлива. Если для Лизы Мурзиной функция «счастье» вообще доступна.

Он на полном серьёзе ответил пьяному в хлам Моржову:

— Бери.

— Ты меня точно услышал? — расплывшийся как пачка подтаявшего масла, Моржов пытался сфокусировать на нём взгляд.

— Ты сказал: Ромыч, отдай мне свою жену. И я тебе ответил: Миха, бери. Я с ней развожусь.

— Ты шутишь? — не сказать, чтобы резко протрезвел, но как-то подсобрался Моржов.

— Если ты ждал в ответ шутку, то зачем спрашивал? — едва ли выпивший и пару рюмок, трезвый до неприличия Гомельский с пристрастием рассматривал багровую рожу Моржова и сомневался, что тот способен сейчас врать. Неужели Лиза ему не сказала?

— Ты с ней разводишься? — пытался осмыслить полученную информацию Михаил Петрович.

— Да. Но дочь она не получит, имей в виду.

— Вот это новость! — навис над столом Моржов и неверной рукой стал наливать себе ещё водки. — Он разводится! А я-то дурак, думал… — глупо хихикнул он. — А дочь… Да похер, раз девчонка оказалась твоя.

— Что? — а вот теперь напрягся и даже вышел из-за стола Гомельский. — Что ты сказал?

— Лиза думала, что Диана не твоя дочь, — поливал Моржов скатерть водкой, не попадая в рюмку. — И ты её выгонишь вместе с ребёнком, или убьёшь. А я сказал: похер чья она, уходи сама, я на тебе женюсь, и малышку удочерю. Но потом она сделала ДНК-анализ: отец ты. И вроде успокоилась, — опять сдавлено хихикнул он. — Да там и невооружённым глазом видно, что ты.



— Она… сомневалась… что это… моя… дочь? — чуть ли не по складам произнёс Гомельский. — То есть тогда она трахалась не с тобой?

— Со мной? — заржал Моржов и выпил то, что всё же сумел налить. Сморщился. Ладонью вытер рот. — Да со мной она только сегодня. Да и то, выходит, из-за развода.

А вот это была не просто новость. Можно сказать, убийственная новость. Теперь до Романа дошло, чего Моржов сегодня так напрягался. И теперь Гомельский был зол. Хоть и не на Моржова. Но не мог просто оставить его откровения без достойного ответа. Хотя Моржову это требовалось даже больше, чем самому Роману.

— Что ты сказал? — схватил его Рома за грудки и выволок из-за стола, стянув скатерть. С грохотом полетела на пол посуда.

— Ребятки, я, конечно, понимаю, что водка — зло, — неведомо откуда материализовался Туманов. И дал понять сгруппировавшейся охране, что он разберётся, их вмешательство здесь не понадобится. — Но давайте перенесём все разговоры на потом.

— Ромыч, прости, — безвольно повис Моржов в руках Гомельского, но у того было ощущение, что он пьян настолько, что уже не соображает, что говорит. — Но ты же знаешь, я люблю её. Я же ради неё…

«И чего я с ним редко пил? Столько полезного узнал бы раньше».

— Считай, мы в расчёте, — резким коротким ударом в челюсть Гомельский всё же отправил Моржова в нокаут. Но не только ради сатисфакции, а ещё, чтобы тот заканчивал уже тут при всех трепаться.

Не промазать мимо сиденья рухнувшему Моржову помог Туманов.

— О чём бы вы ни говорили, боюсь завтра он этого не вспомнит, — рывком пристроил он Моржова на стуле так, чтобы тот не упал.

— Это вспомнит, — бросил ему салфетку со стола Роман.

Туманов зажал ею потёкшую из носа банкира кровь и кивнул:

— Полегчало?

— Отчасти, — искренне признался Роман. Да, то, что Моржов с его женой на самом деле раньше и не спал, Романа даже тронуло. Даже жаль его стало, тюленя. Что Лизавета его держала за дурачка, а сама динамила, лишь перед носом махала, да обещаниями кормила. Дружила с ним.

Но что она… что Дианка могла быть…

Теперь он аж покрылся холодным липким потом от гадкого ощущения, что Лиза не любила дочь именно потому, что она его, Гомельского, а не того козла, с которым она в тут пору сношалась.