Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 31

Он дёрнул ворот рубашки — трудно стало дышать. Он налил и выпил. Хотя алкоголь тут вряд ли мог помочь: Роман не простит этого Лизе никогда.

— Погоди, — усмехнулся адвокат. — То ли ещё будет.

Но Роман знал точно, что ему поможет именно сейчас. Он оглянулся на прокуренный и заполненный людьми зал.

— Позаботься о нём, — кивнул он не посмевшему вмешаться холую Моржова, крутившемуся неподалёку. — Домой вези. Ему хватит.

Пока Роман пробирался между танцующими, как раз включили какую-то медленную композицию. Только она стала просто предлогом вытащить Марину из-за стола под пристальными, нет, очень пристальными, буквально рентгеновскими взглядами её подруг.

Сжимая в руке её ладонь, Роман повёл женщину своей мечты мимо танцпола. Сначала на небольшую открытую террасу. Но и там было слишком людно, поэтому не останавливаясь он спустился по ступеням в небольшой ещё не убранный с зимы сад. И едва свернув в темень, за угол, прижал Марину к стене.

— Что с тобой? — тревожно вглядывалась она в его лицо.

— Ничего особенного. Просто вдруг понял, что не могу жить без тебя.

Он наклонился, чтобы её поцеловать.

— Что ты, чёрт побери, делаешь? — отодвинулась она.

— А на что похоже? — улыбнулся он. Это становилось ритуалом.

— Сейчас — на хорошую затрещину.

— Так ударь, — приблизился он к самым губам.

И вот теперь её поцеловал. Впился жадно, нетерпеливо, требовательно. И так вжался, что будь у него в штанах даже крошечный бобовый стручок, она бы и тогда его почувствовала — это невыносимое желание быть с ней, любить, стать одним целым. Но у него в штанах было и без того весомо, а когда она ответила, стало ещё больше. В общем, интеллект так и выпирал, но Роман ничего не мог, да и не хотел с этим делать.

Задыхаясь в исступлении её поцелуя, он готов был взять её прямо там, прямо сейчас. Или отвезти, унести, увести куда угодно, лишь бы это не заняло больше пяти минут. Больше он бы просто не выдержал.

Так казалось. Но, конечно, он выдержал. Отстранился, тяжело дыша, упёрся в шершавую стену над Мариной руками. И посмотрел на неё.

В мареве накрывающего волнами желания, в сумраке ночи, в густой вязкой топи отношений, которые были почти невозможны, она ответила на его взгляд, а потом потянулась и накрыла его губы своими.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он полжизни отдал бы за один этот миг.

Сердце остановилось. И пошло, только когда она отстранилась.

— Давай улетим? — прошептал он. И хоть получилось куда многозначительнее, чем Роман хотел, Марина не стала ступать на эту опасную тропу.

— Давай. Только Моржов вроде сказал: завтра.

— Вот Моржов пусть завтра и летит, — прижал он к щеке её холодные пальцы. — Тем более он уже не в кондиции. А мы уедем сегодня. Прямо сейчас, — он смотрел так, словно от того, что она скажет, зависит наступит ли вообще на этой планете завтра.

— У меня паспорт в офисе, — как-то просто, без ломания и пафоса согласилась она. И они оба знали, что это по пути. В аэропорт.

Но он рано радовался.

Марина неожиданно потребовала забрать с собой и бесчувственное тело Моржова, когда увидела, как его грузят в машину. И Роман ведь уступил.

— Думаешь, тебя это спасёт? — улыбнулся он, пока Моржова, как багаж, перегружали в его лимузин.

— Думаешь, я хочу спастись? — улыбнулась она в ответ. — Но я надеюсь, ты ещё оценишь изящество, с которым я прикрыла твою спину.

И пусть Роман с трудом понимал зачем им сейчас Моржов — до сих был слегка не в себе, — но лететь именно сейчас было воистину озарением, которым он мог бы гордиться, если бы ему не мешал Моржовский храп.

Потому что менеджер по полётам подтвердила его неожиданную проницательность, когда с облегчением услышала его голос. Она, оказывается, звонила.

— На завтра плохой прогноз. Возможна задержка вылета по метеоусловиям. Это раз, — тараторила девушка, тоже стараясь не обращать внимание на могучий храп, что слышала в трубку. — Ресторан перепутал день и доставил еду на борт уже сегодня. Это, конечно, их проблемы, завтра они привезли бы всё свежее, но, главное, что сегодня вы не останетесь голодными. Это два. И главное, сегодня свободен ваш любимый экипаж. Так что они в вашем полном распоряжении, Роман Евгеньевич. Ждут команды. Маршрут уже согласовываем, — слегка изменился её голос, словно она обернулась. — Конечный пункт прежний? Тогда летим без посадки в Риме — там опять забастовка диспетчеров, — напрямую до Ниццы.

— Спасибо, Анна. И будьте добры, проследите, чтобы моя семья не попала в эти атмосферные фронты, — слегка, незаметно приобнял Марину Роман, словно извиняясь за свои слова, хотя про семью пока это была чистейшая правда, которую он уже с трудом выносил. — Что бы ни сказала жена, они должны вылететь только когда в небе будет спокойно и только самым безопасным маршрутом, даже если вы проложите его через Северный полюс. Это не обсуждается, — предупредил он строго, — с ней будет наша дочь. А вот всё остальное — на её усмотрение. Хоть суп из обезьяньих мозгов заказывайте, — «Хотя уверен, она предпочла бы сварить мои». — Правда, она сейчас на правильном питании.

— Да, у нас уже подготовлено индивидуальное меню для Елизаветы Марковны и господина Моржова, — отчеканила девушка.

— Тогда до встречи на земле, — даже не поморщился он, снова услышав рядом имя жены и Моржова, и улыбнулся, сжимая потеплевшие Маринины пальцы.

— Счастливого полёта! — прозвучало в ответ.



Достоинство, с которым вёл себя Гомельский всю дорогу, его спокойствие и вежливость уверенного в себе человека, то, как он держался с экипажем и персоналом: просто и без превосходства, сильно выдавало в нём породу, а ещё словно накрывало невидимым щитом и Марину.

Как говориться: изменяешь — будь мужиком. И не было в нём ни мелочности, ни боязливой суеты, ни трусоватого смущения, когда она была рядом. И с ней наедине он не опускался ни до неуклюжих объяснений, ни до вороватых объятий, ни до непристойных намёков. И это уважение к себе, к ней, ко всем — подкупало.

Никогда ещё Марина не чувствовала себя так… комфортно?

Нет, это было какое-то ужасное, казённое слово, которое можно было применить разве что к дешёвой квартирке с кондиционером. Жила Марина и в таких. Но с Гомельским ей было не так. Ей было… тихо.

Не вопила пожарной сиреной совесть, не подавала сигналов опасности система «охраны личного пространства», не скрипел зубами грёбаный стыд, не занудствовала даже мораль, вечно стоявшая на страже нравственности и этики. Было тихо от всех этих голосов в голове, что должны бы звучать: укорять её, стыдить, смущать, дёргать. Одним взглядом он все их гасил.

Было тихо, уютно, светло, безмятежно, как в бабушкином доме, где единственными звуками были тиканье настенных часов да скрип половиц. Тихо и волнующе, как в библиотеке — одном из любимых её мест, когда ведёшь рукой по истёртым корешкам и знаешь, что за каждым из них есть голос, история, целый мир, и он принадлежит тебе одной. Тихо как перед дождём. Как перед рассветом. Или, когда тонешь.

И Марина уже любила его за эту тишину. За её правильность и неправильность одновременно.

За то, что он сказал: «Я не могу жить без тебя», и она ему поверила.

За то, что самолёт взлетел, а она тонула в Нём. Медленно, блаженно шла ко дну, но не как утопленница, а как русалка. Словно чувствовала, как прорезаются жабры, как отрастает хвост, и как мягкое песчаное дно вот-вот примет её и скроет в водорослях, словно она вернулась домой. Словно родилась русалкой, только забыла это.

Она словно возвращалась к себе, когда, укрывшись мягким пледом и положив голову на подлокотник дивана, смотрела на Него. А Он точно так же смотрел на неё с дивана напротив и молчал. Словно древний могучий ритуал обмена слюной пробудил в них давно забытую способность говорить без слов. И на этом астральном, телепатическом, эфирном уровне они узнали друг о друге главное: их уже не разделить.