Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 68

— Гагара, посиди со мной, — девушка выпутывает тонкую руку из своего импровизированного кокона и протягивает мне.

Мне не по себе.

— Я лучше пойду, — говорю, берясь за дверную ручку.

Коротать время в компании Олуши у меня желания нет.

— Пожалуйста, — передо мной снова та самая Олуша, которую я жалела и которой искренне сочувствовала, — удивительно юная для этого места, робкая, ранимая.

Только теперь я знаю, что все это маска.

— Нет.

— Не простишь?

— Нет, — повторяю еще раз.

Такое не прощают. Той Олуши, которой мне хотелось помочь, больше нет. Вернее, ее и не было никогда, просто девчонка — хорошая актриса.

Тяну дверь на себя, на полном серьезе намереваясь уйти и дождаться Ника в комнате, как, собственно, и договаривались.

— Я беременна!

— Что? — оборачиваюсь. В первый момент мне кажется, что это глупая шутка, розыгрыш.

— Беременна, — повторяет Олуша; крепче обнимает себя руками, подтягивает одеяло до самого носа, шмыгает.

Таким ведь не шутят, правда?

— Как такое может быть? — все еще не могу поверить.

— Не знаю, — бросает Олуша с каким-то остервенением. — Сова говорит, что такое бывает, противозачаточные имплантаты сдвигаются, портятся. Их же по инструкции нужно проверять каждые два года.

— Сова? Сова в курсе?

— Угу, — прячет лицо в одеяле.

Отпускаю ручку двери.

— От Кулика?

Или от Момота? Или не успела бы узнать, если от Момота? Я в этом ничего не смыслю, но от Дергача бы точно не успела.

— Наверное, — шепчет Олуша.

Похоже, не я одна не разбираюсь в сроках для определения отцовства.

— А что Сова? — я настолько растеряна этой новостью, что способна выдавать только такие короткие фразы.

— Сказала признаться во всем Филину. Иначе она сама, — уж очень сомневаюсь. — А я боюююююсь, — и заливается слезами.

Филин велит делать аборт — процедуру, от которой в цивилизованном мире практически полностью отошли ввиду широкого применения противозачаточных имплантатов, которые ставят девочкам с первой менструацией, прерывая ее до тех пор, пока женщина осознанно не решит завести ребенка. И, честно говоря, в данном случае меня больше волнует не моральная составляющая, а то, что здесь нет ни соответствующих специалистов, ни аппаратуры для подобного.

— Ты хочешь оставить ребенка? — спрашиваю осторожно.

Не знаю, что я делала бы на ее месте и чего хотела бы. Правда не знаю. Родить здесь, обречь крошечное беззащитное существо на жизнь в этом месте… А если девочка?..

— Нет, — Олуша мотает головой.

Моргаю. Я почему-то решила…

— Боишься операции? — выдвигаю новую версию.

— Боюсь, что Филин убьет меня, когда узнает. У меня же проблемы с имплантатом, значит, я сломанная, негодная.

Девушка начинает рыдать навзрыд, а я не знаю, что ей сказать. Мне отчего-то кажется, что на ее месте о своей «негодности» для мужского населения Птицефермы я подумала бы в последнюю очередь.

И все же мне ее жаль. Может, Сова знает какие-нибудь средства контрацепции на будущее из того, что есть у нас здесь? Возможно, какие-то медикаменты широкого спектра действия? Вряд ли растения — у нас тут одни овощи да сухие кусты.

И ребенка тоже жаль.

Но что я могу? Забрать Олушу с собой? Предложить ей подождать с признаниями две недели, а потом попытаться вывезти с планеты?

И уже завтра Глава повесит меня на первом же дереве, стоит мне сейчас заикнуться о чем-то подобном. В том, что Олуша струсит и сдаст меня, надеясь выторговать себе благосклонность Главы, даже не сомневаюсь.

Встаю.

— Иди спать, — говорю.

Девушка растерянно вскидывает на меня глаза.

— Ты мне не поможешь? — в ее взгляде такая искренняя растерянность, что жалость к ней тут же ослабевает.

— Как? — интересуюсь в ответ.

— Ну, что-то же можно придумать. Как-то задобрить Филина, например. Может, рассказать ему что-то полезное? — смотрит на меня так красноречиво, что меня едва не выворачивает прямо здесь.

А ведь чуть не попалась, кретинка. Снова.

— Ты хоть правда беременна? — спрашиваю прямо.

Олуша шмыгает носом и заливается новой порцией слез.

— Праааавда!

— И Филин уже в курсе, да? Обещал пощадить, если надавишь на меня, а я — на Пересмешника?

Отличный план, основанный только на том, что глава считает меня непроходимой дурой. И отчасти он прав — я снова купилась на жалость.

Теперь, пойманная с поличным, Олуша даже не пытается отрицать. Хочу уйти, но она ловит подол моего платья цепкими маленькими пальцами; практически бросается в ноги. У меня явное дежавю.

— Ты же можешь мне помочь! Я не заслужила такой жизни. Такой смерти!

И поэтому она готова отправить на смерть любого, лишь бы выкрутиться самой.

Вот почему Кулик не отказался от состязаний. Вот из-за чего вышел на смертный бой с Момотом.

С силой вырываю у нее из рук край своего платья.

— Спать иди, — повторяю и на этот раз возвращаюсь в барак.

— Ты куда сбежала?

Когда возвращаюсь в комнату, Ник сидит на подоконнике, вытирая лицо полотенцем. На столе тускло светит лампа.

Мой сожитель вымок насквозь. Вода с волос продолжает падать на лицо, застилая глаза. Ник выругивается вполголоса и начинает тереть полотенцем голову.

— Все хорошо? — отвечаю вопросом на вопрос, притворяя за собой дверь. — С Дэвином.

— Нормально, — напарник отмахивается; убирает полотенце, после встречи с которым его волосы торчат в разные стороны. — Этот жук — как таракан, даже радиации не боится. Нашел какой-то то ли гараж, то ли еще какую-то заброшенную постройку и переселился туда.

— Есть такая, — киваю. — Далековато.

Ник пожимает плечами.

— Побезопаснее и поудобнее, чем в шахте. Зажигалке и фонарю обрадовался и просил передать тебе «спасибо» и тысячу воздушных поцелуев… Эм, — замечает, что со мной что-то не так; спрыгивает с подоконника на пол, закрывает окно и подходит ко мне. — Случилось что? — пытается заглянуть в глаза, но я отворачиваюсь.

Неприятно признавать, но короткая беседа с Олушей потрясла меня слишком сильно.

— Янтарная, мне тебя пытать?

— Бить и загонять иголки под ногти? — уточняю сухо.

Все еще смотрю в сторону. Сейчас отпустит, просто нервы в последнее время ни к черту.

— Вроде того… Эм!

Резко вскидываю на него глаза. Его лицо мутное — пелена выступивших слез мешает видеть четко.

— Олуша беременна, — выпаливаю то, что душит меня изнутри. — И Филин пообещал ей, что пощадит ее, если она надавит на меня, а я принесу важные сведения о твоем якобы заговоре против него.

Абсурд: Пересмешник попал под подозрение в глазах Главы только из-за того, что честно победил в состязаниях. Это Ник отговаривал меня сегодня от мыслей о бунте, а не наоборот. Однако Филин, как всегда, уцепился за свою «блестящую» идею и не отступится.

Ник молчит.

Вытираю глупые слезы тыльной стороной ладони, чтобы видеть его лицо. Смотрит на меня, закусив нижнюю губу.

— Эм, я не знаю, что сказать, — признается затем.

Отвожу глаза.

— Даже не спросишь, сказала ли я ей что-то компрометирующее нас? Не обещала ли помочь?

— И так знаю, что не сказала, — в голосе Ника нет вопросительной интонации.

— Не сказала, — подтверждаю со вздохом.

Отступаю от него, поворачиваюсь вокруг своей оси, ища, что можно было бы ударить или разбить. Но ведь снова нельзя — наделаю шума и перебужу соседей.

— Ну хочешь, меня стукни, — великодушно предлагает Ник, верно поняв причину моих метаний.

— Не смешно, — огрызаюсь.

— Совсем не смешно, — соглашается.

Думала, что, едва добравшись до кровати, буду спать как убитая. Но не тут-то было — меня мучают кошмары. Не воспоминания, а именно кошмары: оторванные конечности, капающая с потолка кровь, мертвые младенцы, лопающиеся под ногами разбросанные по полу человеческие органы.