Продукт (СИ) - "Sutcliffe" - Страница 61

Пока поднимался по лестнице, Сёрэн почувствовал, что у него горит лицо, и опять становится муторно и нехорошо. Сжав кулаки, он решил, что наберется смелости и это сделает: подойдет к Йорну и попросит уйти.

Вернувшись в зал с историческим диваном, Сёрэн увидел, что Йорн и господин Пит о чем-то беседуют, причем разговор протекал куда более плавно, чем в присутствии молодежи. Йорн покосился на него и лишь едва заметно повернул голову, но его красивые точеные губы были сжаты в выражении, которое Сёрэн хорошо узнавал: Йорн заметил, что его не было довольно долго, и это его обеспокоило. Ну, и теперешнее лицо Сёрэна обеспокоило господина еще больше. Сёрэн нервно сглотнул, подошел, наклонился к уху господина Йорна и заговорил. Йорн выслушал, явно принюхиваясь, потом внимательно взглянул ему в глаза, потом перевел взгляд почему-то на Сёрэновы брюки, потом опять скользнул по лицу.

— Тебе нехорошо, что ли? — коротко спросил Йорн. Сёрэн закивал, пряча глаза. — Хорошо. Пит…– он развел руками извинительно. — На воздух надо ребенку. Ты нас простишь? — сказал он, вставая.

— А! Ну… Конечно… Мы все равно тоже уходим, иначе опоздаем. Только мадам куда-то запропастилась… — он посмотрел себе через плечо.

— Давай хотя бы попрощаемся со всеми вместе? — предложил Йорн.

— Пожалуйста… — прошептал Сёрэн, чувствуя, что допустил на свое лицо слишком отчаянную гримасу. — Мы уже попрощались.

— Внизу, что ли встретились? — Сёрэн опять закивал, но видел, что Йорн понял. Что господин ему сделает за такое грандиозное вранье? Сёрэну сделалось очень страшно, поскольку он вспомнил, что Наставник его никогда не наказывал при посторонних. Он так же спокойно и терпеливо его выслушивал, а потом… — Ладно, все нормально, куртку не забудь.

Господин Йорн и господин Пит раскланялись, обменялись обычными в таких случаях обещаниями не терять связи, Сёрэну впервые в жизни пожали руку, как самому настоящему господину. Лили так и не появилась. Но уже выходя в вечереющий двор Игл Паба, Сёрэн увидел ее сквозь квадратные фасетки окна. Кажется, они ссорились с господином Питом.

========== Провост Лодж (Часть 1) ==========

Йорн не помнил, когда он в последний раз испытывал настолько жгучее желание засветить человеку в глаз, притом почти никак не подкрепленное рациональным обоснованием. Врезать бы олененку Бэмби промеж рогов… А толку-то? Заставить поумнеть волшебным образом вряд ли получится. Разве что освежить уже имеющийся фингал… Пит, кстати, не преминул поинтересоваться не «папаша» ли отдекорировал физиономию мальчику привлекательным кровоподтеком. И пока Йорн отшучивался, мол, юноша не такой скромник, каким кажется при поверхностном осмотре, его пророческие слова сбывались в туалете паба. Уборную гаденыш не смог посетить, не ввязавшись по дороге в авантюру! Йорн ведь все понял мгновенно: он видел искрящийся огонек в глазах Лили, когда она вышла из-за стола почти сразу после побега Сёрэна, и чувствовал аромат ее косметики на ракшасе, смешанный с благоуханием его собственного гормонального выплеска, когда Сёрэн вернулся совершенно размазанный и побледневший. Запах не был неприятным, он казался хоть и пронзительным, но почти иллюзорным, однако у Йорна он вызвал сильнейшее раздражение и злость, которые господин Аланд мог объяснить только запрограммированными инстинктивными реакциями: не должен ракшас по природе своей терпеть присутствие конкурента в непосредственной близости, тем более, если это самец-подросток в позднем пубертате, подлежащий безжалостному изгнанию с охотничьей территории. Вдобавок было откровенно неловко перед Питом, он же не идиот, чтобы не заметить странностей в поведении Йорнова «сынка». Что за распущенность в конце-то концов!

Йорн, Сёрэн и Господин Майерс в гробовом молчании вышли на Беннет стрит. Йорн по привычке пригляделся к темным деревьям во дворе церкви Сэйнт Беннет, к неосвещенным провалам ее арок и глубоко вдохнул посвежевший к ночи воздух, чтобы успокоиться. Над улицей тянулись едва уловимые следы хвойных эфиров и запаха речной воды, принесенного ленивым ветерком из-за стен Кингз Колледжа. Где-то неподалеку ухали горлицы – очевидно, они спрятались на колокольне, в окошках, предназначенных для сов. Йорн посмотрел наверх. Когда он был совсем еще мелким, он знал все птичьи гнезда в окрестностях своего квартала в Стивенидже. Чинить разорение он никогда себе не позволял, но если из обнаруженного гнезда слышался писк, у Йорна возникало ощущение, что он, натурально, умрет, если не проберется туда и не взглянет на птенцов. Его даже начинало слегка трясти от охотничьего возбуждения. Теперь же Йорн сам конфликтовал с Майерсом оттого, что последний как плевок в душу воспринял факт проживания в саду семейства мухоловок.

«Раньше я навязывал чуждые ценности зверю, который существует внутри меня, теперь навязываю зверю, который существует рядом со мной…» – подумал Йорн.

Он покосился на Сёрэна, шедшего рядом чуть позади с понуро опущенной головой. Расстроенный, подавленный, прибитый, мать его! Вспомнилось не то из Галена, не то из Аристотеля: «Post coitum omne animal triste est, sive gallus et mulier». А может, у Йорна полыхнуло внутри отвращением потому, что он слишком много усилий вложил в то, чтобы не думать о сексуальной жизни этого мальчика, складывавшейся из элитных оргий и экзотических любовных практик, о которых нормальные подростки лишь слюняво мечтают, рукоблудя под одеялом? Йорн поражался и почти радовался тому, что у этого семнадцатилетнего пацана был почти всегда по-детски чистый взгляд, вопреки условиям, в которых он перенес самый хрупкий период взросления. Но когда Сёрэн вплотную приблизился к Йорну после своей туалетной выходки – личную дистанцию он, надо заметить, плохо умел соблюдать – наклонился к уху господина Аланда и залепетал шепотом извинения и просьбы выйти на улицу, у Йорна возникло гадливое ощущение, будто ему возбужденным членом ткнули в лицо.

Все в том же напряженном молчании они вышли на древнюю Тремпингтон стрит, удостоившуюся упоминания у самого Джеффри Чосера – рассказ о двух кембриджских студентах, облапошивших вора-мельника, где фигурировало «селенье Тремпингтон», стал сценическим дебютом Йорна Аланда на втором курсе. Днем они с Сёрэном здесь уже побывали, когда господин Аланд показывал ракшасенку свою alma mater. У Йорна сдавило сердце, едва они проскользнули в hortus conclusus колледжа Питерхаус, называемый Оленьим садом, и остановились посреди поляны желтых нарциссов. В этой точке сошлись два символа всего существования господина Аланда: жизни «до», когда он все ресурсы бросил на становление человеческой части гибридной души, и жизни «после», итогом которой стало ясноокое чудовище, разглядывавшее каждую деталь ландшафта так, словно мальчик вырос не в опиумной, чумной атмосфере пресыщенности и чужих извращенных грез, а в альпийской деревне среди нетронутой природы. Йорн вспомнил, как однажды летней ночью валялся в траве, спрятавшись от портеров за кустами роз, слушал шум, долетавший с Тремпингтон стрит, присматривался к звездному небу и окнам кухни, где неутомимые поляки готовили фуршет для участников очередной конференции, и размышлял о том, что человек хорош. Он думал о том, что, в отличие от Homo Rapax, человек создает и аккумулирует богатства внутренних миров для того, чтобы разделить их с сородичами, пустить файлы со своего мозгового накопителя по сети нейронов всего коллектива, отправить их в будущее, в конце концов! На втором курсе он мечтал подключиться к суперкомпьютеру рода людского, и мысленно благодарил говнюка-отца за генно-инженерную корректировку, за человеческие структуры в мозгу. Именно за этим он пришел в университет – окончательно очеловечиться… Или вочеловечиться? Тем более тяжко было настигшее его позже отрезвление, когда стало очевидно, что жемчужины дерзновенной мысли и отважные деяния зарождаются в клоаке, они – лишь аберрации в работе коллективного разума, на краткое мгновение вспыхивающие сквозь толщу сточных вод. Вспышки интеллектуальных и духовных озарений ярко запечатлеваются в коллективной памяти, поэтому кажется, будто именно они определяют сущность человека разумного. На самом деле куда более свойственно сапиенсу делиться надломом, пустотой и страданием – тем, чего у людей хватает в избытке. И человек безумно боится остаться наедине со своей посредственностью, боится, что его боль ближний не станет лелеять, как свою собственную, а вернет ему обратно за ненадобностью. Взять того же Сёрэна: измучив очередной «игрой», его заставляли непременно улыбаться и вести себя так, словно ничего не случилось. Как и большинство насильников, – не психопатов, нет, а обычных, бытовых абьюзеров, – господа опасались, что в боли раба отразятся их собственные паскудные душевные метания, а взгляд мальчика напомнит им об их собственном неизбывном страхе смерти. Может, именно способность Сёрэна пить чужое дерьмо большими глотками, вытирать натруженные губки и тут же улыбаться первым весенним жукам вызывала отторжение у Йорна? Слишком много зла проваливалось в него и исчезало куда-то бесследно… Но ничто в природе на пропадает бесследно, согласно второму закону термодинамики.