Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 26

Алескеров остановил его взглядом и усмехнулся. Гадко усмехнулся. Я бы даже сказал паскудно.

— Буйные фантазии, значит? Как же ты пожалеешь, что это сказал.

— Давай, давай, подотри слюнки. И на выход, — махнул я рукой.

И Любовь Дмитриевна, хоть и бледная как никогда, но уверенно широко распахнула перед ними дверь.

— Вам бы Павел Викторович охрану нанять, — вежливо кашлянула она, проводив незваных гостей. Сухонькая, интеллигентная, воспитанная, она умела не терять самообладание в любой ситуации, даже когда, как сейчас, ей было очень, очень страшно.

— Обойдусь, — буркнул я задумчиво. А подумать мне было над чем.

 Что значит это его «пожалеешь»? С чего он решил, что Пашутин ему акции «отдаёт»? И какого чёрта вообще приходил? Хотя о чём я? Это ж святое: покричать перед боем как он уделает противника, а потом… потом можно жиденько и обосраться, а не победить, но это неважно. Странно, но мне показалось, что было в этих выпадах Алескерова что-то личное, совершенно не связанное с акциями. Только что? Я понятия не имел где мог перейти ему дорогу. Но кое-что мне было понятно: Пашутин психанул и предложил Алескерову свои акции «Север-Золото». Пока только не ясно на каких условиях.    

— Может, кофейку? — по-матерински ласково спросила Любовь Дмитриевна.

— Хватит уже кофейку. Спасибо! Как движется у вас? — задал я вопрос, на который только она могла дать ответ.

— Медленно, но до завтра всё сделаю, Павел Викторович. Не сомневайтесь.

Не сомневаться? Уж в ком другом, а в своём секретаре я был уверен как никогда, потому и поручил это срочное трудное и секретное задание.

 — Завтра доделаете, Любовь Дмитриевна. На сегодня хватит, можете быть свободны, — я поднял упавший стул.

— Одного я вас здесь не оставлю, — распрямила она узенькие плечи, демонстрируя, что настроена решительно.

— Я и не останусь, — улыбнулся я. — Позвоните Валере, пусть подгонит машину. И всё, всё на сегодня, — хлопнул я и бодро потёр ладони одна о другую. — Завтра будет новый день.

  Я спустился вниз даже быстрее секретаря. Предложил подвести, но она, как всегда, отказалась.

— Куда едем, Павел Викторович? — спросил водитель. Как и Любовь Дмитриевна, этот суровый мужик работал у меня уже не первый год.

— К Юлии Владимировне. Адрес помнишь?

— Обижаете, — качнул он косматой головой.

Юльки, конечно, в квартире нет, она у отца. Зато там должна быть её домработница. А у меня к ней появилось очень, очень много вопросов.

Ну что ж, господин Пашутин, я вас услышал и вызов принял!

А на войне как на войне.

— Да возьми же трубку! — барабанила я пальцами по бумагам на столе.

Анализ на отцовство был готов. А секвенирование экзома, как мне пояснили в лаборатории, то есть получение кода ДНК и расшифровка, обычно занимает около месяца.

Ксении, как я и предполагала, он, в принципе был не нужен, у неё — мальчик. Но наша лаборатория ещё работала, а у меня на столе лежали результаты анализа анонимного пациента, дату рождения которого Ксения на радостях даже не затёрла, прежде чем принести мне эти распечатки. Даже больше — призналась кто отец её ребёнка.

Но я и без неё поняла, кто несколько недель назад получил эти результаты на электронную почту, в которую домработница засунула свой любопытный нос — Владимир Олегович Пашутин.  

Ксении очень повезло, что её ребёнок мужского пола, а значит не наследует от отца злополучную мутацию гена PDHA1 — синдром Лея, подострую некротизирующую энцефаломиопатию. Она может безбоязненно рожать.

Но я звонила той, кто является носителем повреждённого гена.

— Ну же, Юлия Владимировна! — уговаривала я трубку.

Там, наконец, щёлкнуло…

— Но сегодня же воскресенье, — удивилась она, когда я пригласила её в клинику. И мне показалось голос у неё был напряжённый или даже испуганный.

— Я дежурю в ночную смену при стационаре, так что приезжайте в любое время. Буду в клинике. У вас всё в порядке, Юлия Владимировна?

— Да, да, — ответила она ещё неуверенно, но уже бодрее. — Сегодня? Не знаю. Я, наверно, не смогу.

— Это очень важно, поверьте. Но приезжайте, конечно, когда вам будет удобно.

— Ладно, я постараюсь, — поспешно согласилась она.

Как-то странно она отключилась, не попрощавшись, словно уронила телефон. Но я услышала обрывок фразы: «Нет, нет, Ренат, никому я не…»

Совсем не понравился мне её — испуганный? — голос, и эта поспешность.  Хотя может, и показалось. Ещё больше мне не нравилось, что именно мне придётся сообщать ей плохие новости. Что её отец скорее всего серьёзно болен, а она по правилу Х-сцепленного рецессивного наследования является носителем мутантного гена, и чем это будет грозить её будущим детям. Но не поставить её в известность я не могла.

Обычно, дежуря в стационаре, я занималась работой над диссертацией. Здесь ночью тишина и покой. Редко какой пациентке после операции потребуется обезболивающее, или возникнет экстренный случай и кого-нибудь привезут со схватками, кровотечением или другой бедой.  

Сегодня было также. Тихо.

Отстучав очередное сообщение Верейскому, я улыбнулась и открыла ноутбук.

С утра Павел несколько раз звонил узнать: как спали, как встали, как Матрёшка, как дела у мамы. Это было так мило, что он этим интересовался. И я всё ему подробно рассказывала. Особенно сколько было радостного визга при виде игрушек, и про волка в овечьей шубке, что Маруське понравился больше всех. Верейский долго смеялся, потому что думал, что это медведь. А потом сожалел, что его при этом действе не было рядом.

«Так кто ж тебе мешал остаться?» — язвила я. Но он на провокации не поддавался, обещал, что это не последние мешки с игрушками. А ещё, вздыхал, что у него много дел.

И в этом мы были похожи. После обеда, когда я приехала в Центр, мы уже перекидывались лишь короткими сообщениями. А потом я углубилась в работу. И он, наверно, был занят. Меня не отвлекал.

Смущало ли меня, что он такой спокойный? Я бы сказала ровный, хотя вчера вроде расстроился, психанул. Немного. Честно говоря, я даже думала он больше не позвонит. Обидится. Но он был какой-то до чёртиков правильный. Уравновешенный. Сдержанный. Интересно, это из-за уверенности в себе? Потому что ничего и никому не считал нужным доказывать? Или это редкое умение настолько владеть своими эмоциями, что их и не поймёшь? Я ещё так плохо его знала, что мне оставалось только гадать.

А ещё мне не мешало бы чувствовать угрызения совести из-за Кости, которому я так легко и беспечно наставила рога. Но я гнала эти проклятые мысли, прячась за «Цито-гистохимическими особенностями децидуальной оболочки при разных клинических формах позднего токсикоза беременных», темой своей докторской.

Я подняла голову от экрана только когда мне позвонили с поста охраны.

— Да, да, эта девушка ко мне, я её жду. Пусть проходит.

— Вы должны спуститься, Эльвира Алексеевна, — прозвучал встревоженный голос охранника так, что я всё бросила и не просто пошла, а помчалась вниз.

— О, господи! Юля!

Она сидела даже не на кушетке, а в пустом коридоре, на полу.

Ноги, ниже короткой юбки залитые кровью, сбитые колени, опухшее лицо в синяках, в ссадинах руки, одной из которых она прижимала к себе другую — говорили сами за себя.

  — Что мне?.. Кого вызвать? — подошёл взволнованный пожилой охранник и теперь неловко топтался рядом.

— Не вздумайте никого вызывать! — крикнула Юлия Владимировна. Застонала, когда я стала помогать ей подняться. Уткнулась в моё плечо и вдруг заплакала. Навзрыд.

Я махнула охраннику, давая понять, что разберусь сама. И, утешая как могла, повела её в свой кабинет.

— Он орал: ты отдашь мне акции или твой папаша выкупит за них то, что от тебя останется, — всхлипывала она, еле переставляя ноги. Измученная, избитая, обессиленная, она прижимала к себе вывихнутую руку и мне казалось, держится из последних сил. — Отец предложил ему их купить. Я понятия не имела, что папа так сделает. И он разозлился.