Откровения секретного агента - Ивин Евгений Андреянович - Страница 12

Наконец-то, когда осталось три или четыре дома до окраины, Могар свернул к калитке. Я тут же пошел к воротам дома на противоположной стороне улицы. Здесь не составляло никакого труда затаиться в наступающих сумерках и немного переждать, пока Могар полностью не укроется у себя во дворе. Потом я вышел и двинулся дальше, чтобы разглядеть приметы его дома. Во дворе грубо залаял пес, и мужской голос сказал ему что-то ласковое. Но так как я исчерпал почти весь свой запас знаний молдавского языка при встрече с вежливым молдаванином, то ничего не понял и мог только додумать, что это была встреча Могара с «охраной» дома.

На краю села, невдалеке, я увидел небольшой стожок, добрался до него и лег на пахнущую плесенью солому. Ноги гудели от усталости, мои туфли не были приспособлены к таким длинным прогулкам. Немного отдохнув, я начал оценивать ситуацию. Пользуясь богатством своей фантазии, я сразу все разложил по полочкам, во всяком случае, хотелось, чтобы было так на самом деле, как мне подсказывала интуиция.

В Кишиневе объект появился не случайно. По сведениям агентуры, оуновское подполье занималось организацией типографии. Он вызвал Могара, передал ему пленку с фотоматериалами. Задача Могара — напечатать с нее листовки или какой-то текст, затем переправить туда, где у них есть подпольная типография. Там наберут, напечатают и развезут по Молдавии всю эту подпольную антисоветчину. Видимо, мне удалось выйти на промежуточное звено, откуда потянется нить к типографии. Дальше вставал вопрос: сколько мне еще лежать в стожке соломы? До утра? А что потом? Пойти к Могару, вытащить пистолет и сказать:

— Показывай, что у тебя в торбе. Где типография?

Это была совершенная чушь. Надо идти на станцию и связываться с конторой. Иначе я тут ничего не высижу, да и есть уже хотелось.

Весь обратный путь до станции я проделал значительно быстрее, но там меня ждало разочарование: дежурная комната оказалась на замке, все погрузилось на станции в темноту. Кое-как я разглядел расписание и понял, что обратный поезд в Кишинев будет только завтра вечером, сегодняшний уже прошел.

Тогда я вспомнил про сельсовет. До него я добрался где-то к часу ночи. Используя свой нож с многими лезвиями, я через пять минут открыл дверь и вошел внутрь. Телефон стоял в комнате председателя, но у меня возникла проблема с телефонисткой: она не понимала меня, я не понимал ее. Наконец вдолбил ей, что я из милиции и меня надо соединить с Кишиневом. Фраза была из трех слов: «Милиция, Кишинев, телефон и номер».

Аркадий оказался на месте, и вся группа была в сборе. Из моей фразы «Прикройте объект» поняли, что я взял связного и что они потеряли меня.

Утром на станции я встретил нашу оперативную машину, приехал и участковый. Я объяснил ему, где находится дом Могара, и он сразу сказал:

— Это Ион Сырбу, ранее судим, отбывал срок за кражу колхозного имущества.

Я настолько устал, что мне уже не хотелось ни видеть Сырбу, ни слушать про колхозное зерно, я хотел спать, что и сделал, как только наша машина пошла в обратный путь.

Позже стало известно, что моя фантазия по поводу этого дела была близка к истине: типография находилась тут же, в подвале у Могара. Там же был и специалист по набору и печати. Всех их взяли тепленькими: Сырбу получил двенадцать лет, жену и сестру выслали куда-то в Казахстан. Тогда я очень этим гордился: ведь большая часть удачного выявления вражеской агентуры принадлежала мне, это отметил и майор, добавив свое обычное: «Далеко пойдешь!»

В городе объявился мой старый приятель по институту и группе Лешка Шутов. Встретил я его случайно на улице, и, конечно, эту встречу мы отмечали у нас дома. Августа сослалась на простуду и участия в нашем маленьком празднике не принимала. Я догадался, что она отказалась из-за боязни себя выдать: когда выпьет — не сдержит своих эмоций.

Утром на нас свалилась приятная новость: приехал шеф Иван Дмитриевич, привез нам ордер на квартиру и сообщил, что меня вызывают в Москву…

В поезде я многое передумал, нафантазировал, насочинял для себя всяких историй. Откровенно говоря, я почему-то не особенно волновался: то ли оттого, что был уверен в своей счастливой судьбе, то ли потому, что уже был в какой-то мере опытным волком в борьбе со шпионажем и антисоветчиной. Во всяком случае, я уже был далеко не новичок и встреч с крупными «пурицами» не боялся. Иван Дмитриевич битый час натаскивал меня, как себя вести, быть скромным, скупым на слова, чтобы не почувствовали во мне болтуна, и, главное, он очень хотел, чтобы я отметил, как велика его заслуга: он помогал, учил, просвещал в шпионском деле, натаскивал на врагов. Вроде бы без него, Ивана Дмитриевича, я бы все еще не вырос из штанишек салаги. Я кивал головой, делал вид, что очень признателен ему за помощь и обещал не забыть нашу дружбу. В этом месте инструкции он особо подчеркнул свою заслугу в получении ордера на квартиру. Выходило так, что он чуть ли не лично выписал этот ордер. На вопрос, зачем меня вызывают в Москву, признался откровенно, что не может сказать, только одно слово употребил дважды: «смотрины». Однако дружба дружбой, но мой шеф о себе не забывал и, выдавая мне командировочные, заставил-таки поставить своего «Роджера» под суммой, которой я не получил. И еще после этого он хотел, чтобы я пел ему дифирамбы в Москве, выдавая его за отца родного! Кукиш с маслом!

Прощание с Августой было довольно тягостным. Пока Татьяна ходила в магазин, она заманила меня в дровяной сарайчик, и там, в последний раз, мы попрощались. Августа плакала, но ничего не говорила, только раз проронила сквозь слезы: «За что ей это счастье!» — и столько ненависти было в ее словах, что я почувствовал себя очень нехорошо. Она ненавидела Татьяну и, может, даже убила бы ее, если бы представился случай. Вот так я о себе возомнил, вспоминая минуты прощания.

Пропуск мне был заказан, и сержант ждал меня в вестибюле, где через турникет проходили в штатском молодые и солидные сотрудники центрального аппарата КГБ. Стоявшие на входе два сержанта быстро успевали пропустить всю текущую к турникету массу людей. Я даже удивился, как ловко и быстро они брали в руки удостоверения личности, бегло смотрели на фотографию, мгновенно впивались в лицо оригинала, и вот уже удостоверение следующего чекиста оказывалось у них в руках.

Куда меня вел сержант, я даже представить не мог: сначала мы поднялись на какой-то этаж, прошли по коридору, где у меня дважды проверили документы, потом мы на несколько этажей опустились, где снова проверили документы, опять шли по длинному коридору, устланному мягкой ковровой дорожкой. Наконец мы оказались у массивной двери с солидной бронзовой витой ручкой, и сержант потянул ее на себя, пропуская меня вперед. В просторной приемной сидел то ли адъютант, то ли помощник, как они там у них называются, — ни черта не знаю! Но взгляд у него был холодный, пустой и почему-то настороженный. Может быть, он тут нес очень ответственную службу и каждую минуту ждал появления врага, а в каждом посетителе именно такового и видел. На диване с черной стандартной обивкой сидела уже немолодая женщина в очках в тонкой оправе. Она внимательно посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась. Наверное, у меня на лице было такое напряжение, что ей захотелось меня подбодрить. Одета она была в строгий темный костюм, из-под которого виднелась белая кружевная кофточка. Женщина явно стремилась выглядеть моложе своих лет: лицо с подтяжкой и тщательно обработанное иностранной косметикой. Но морщинистая кожа на шее выдавала ее возраст.

— Вы несколько запаздываете! — сделал нам с сержантом строгое замечание канцелярский чекист.

Но в эту секунду раздался бой часов: я прибыл вовремя, как было приказано, и усердие канцеляриста оказалось напрасным.

— Генерал уже спрашивал, — прошипел он и юркнул в приоткрытую дверь, обитую черным дерматином. Тут же он выскочил обратно и показал лакейским жестом, что я могу войти.