Император и Сталин (СИ) - Васильев Сергей Викторович - Страница 26

— Собирали и пересылали! — уточнил император, пряча очередное письмо в конверт. — А теперь вы будете отвечать за то, чтобы ни одна из этих просьб не была предана забвению и, увидев недоумённый взгляд генерала, охотно пояснил. — Люди, пишущие эти письма, жаждущие быть там, где, по их мнению, зло побеждает добро, готовые без всякого вознаграждения ехать за тридевять земель воевать за справедливость — это золотой фонд любой нации. Это патриоты самой высокой пробы. Если мы не дадим возможность им удовлетворить их желание встать на сторону добра, они могут решить, что их собственное Отечество встало на сторону зла. Ограничивая их порывы, мы сами толкаем их в объятия нигилистов-террористов, которые быстро объяснят, что незачем ехать так далеко, чтобы воевать за справедливость. Это можно сделать прямо в России, бросив бомбу в одного великого князя, — при этих словах император ткнул мундштуком трубки в Сандро, — или разрядив револьвер в другого, — теперь мундштук упёрся в живот генерала.

— Но Никки, патриотизм — это не только готовность сорваться с места и бежать на другой конец света. Умение терпеть и подчиняться установленному порядку — разве это не добродетель? Кропотливо и усердно работать у себя дома — разве это не патриотизм? — вставил свои «пять копеек» Сандро. — И не получится ли так, что мы, отправляя в Африку неограниченное количество добровольцев, именно таким образом и выращиваем себе ребеленов?

— Согласен, — проронил император, возвращаясь к письмам. — Патриотизм — это не обязательно готовность ехать за тридевять земель, но и не чинопослушание и маршировка строем. Это чувство ответственности, упрямство и дерзость. Умение исполнять свой долг и требовать исполнения с других. И всё это не отменяет желание восстановить справедливость как базовую потребность сразу после необходимости иметь кусок хлеба и крышу над головой.

Мы договорились, что Николай Михайлович возьмет под свою опеку добровольцев, возвращающихся из Трансвааля. Будет правильно, если и желающие туда попасть будут проходить через его руки. Тем более, посмотрите, какие у нас замечательные люди! Вот послушайте:

А вот следующее прошение:

— Ну, Николай Михайлович! Разве это не воспеваемые вами Liberté, Égalité, Fraternité — (Свобода-равенство-братство-фр.), когда и повивальная бабка, и сиятельный граф готовы выполнять обязанности санитара, лишь бы приобщиться к благородному делу? Беречь это стремление надо, как зеницу ока, беречь и преумножать! Всех, изъявивших желание отправиться помогать бурам, следует взять на заметку и предупредить, что их желание будет удовлетворено по способности. А удовлетворять придётся нам с вами, Николай Михайлович, поэтому стиль работы придётся менять…

— Я так понял, Никки, что менять придётся не только стиль? Что ещё подлежит реформированию?

— Всё, что мешает нормально существовать, и всё, что выглядит противоестественно. Вот, например, это непотребство под названием «недопущение морганатических браков». Я знаю брак по любви и брак по расчёту. Но и в первом, и во втором случае — это соглашение двух взрослых людей, в выбор которых вмешиваться просто неприлично. Не так ли?

Император намеренно бил поддых. Весь дом Романовых был кладбищем несчастной любви, павшей в схватках с высочайшими предписаниями, а Николай Михайлович был одним из дважды потерпевших. В молодости он влюбился в дочь Великого герцога Баденского Викторию, а её за него не отдали, хотя она и была согласна. Папенька не велел. Прямо сейчас князь опять был влюблён, и снова скандально. Речь шла о замужней даме, Елене Михайловне Барятинской, с которой у князя к этому времени довольно долго тянулась любовная связь. С мужем, между прочим, адъютантом Николая Михайловича, Барятинская давно разъехалась и при желании могла развестись. О её сыне и так давно уже заботился не супруг, а Николай. Но брак все равно получился бы морганатическим, поэтому князь тянул с предложением… И тут такие речи!..

— Я вот не пойму, — тем временем продолжал император, — почему Алексей Михайлович и Пётр Алексеевич 200 лет назад могли себе позволить жениться на ком хотели, а сейчас, в эпоху тотального технического прогресса и расцвета науки, брак по любви может быть осуждаем и запрещаем. Что за непонятные предрассудки?

— И у тебя, Никки, есть желание… — осторожно попытался продолжить мысль Николай Михайлович…

— Да, таковое имеется, но для его обоснования необходим хороший кропотливый специалист, который любит историю не как профессию, а как непреодолимую потребность к истине. Кто бы мог непредвзято, честно, спокойно и без излишней подобострастности написать историю дома Романовых от самых-самых истоков — от Адама и Евы, не обращая внимания на всю верноподданническую чушь, которая лезет в глаза сегодня? (**)

— Считай, Никки, что такого ты уже нашёл, — подал голос Сандро, — мой брат будет работать не за страх, а за совесть, тем более, что в этом деле у него имеется личный интерес, не так ли? А я готов всемерно помогать и способствовать…

— Боюсь, Сандро, что на это у тебя точно не хватит времени, потому что именно тебе придётся организовать непрерывное морское сообщение с бурскими республиками для переброски наших специальных команд добровольцев туда и эвакуации их оттуда. Они теперь будут отправляться в Африку не для абстрактной помощи, а строго с определёнными заданиями.

— Я тоже боюсь Никки, — вмешался Николай Михайлович, — боюсь, что ты свалишься в обморок или тебя хватит удар от переутомления и недосыпания. И я, на правах хозяина этого дома и как твой дядя, настоятельно прошу… нет, даже требую немедленно отправиться отдохнуть хотя бы несколько часов…

Император с сожалением оглядел внушительную кипу непрочитанных писем, вываленных в кресло, и согласно кивнул.

— Да, отдохнуть надо обязательно. Подберите, пожалуйста, парочку толковых писарей, пусть классифицируют прошения. Я составлю соответствующие инструкции. А вот эти, — император собрал крайнюю стопку распечатанных писем, — я забираю с собой сразу и отвечу на них сам…

— Ну, и за что государь тебя поблагодарил? — ревниво пихнул брата в бок Николай Михайлович, когда все необходимые распоряжения были отданы, император убыл в отведённые ему апартаменты, и они остались одни.

Сандро пожал плечами: