Будешь моей! (СИ) - Лель Агата - Страница 2

— Иди-и, я всё сам, — и повысив голос: — Что мы с Женькой сами не справимся, что ли? Да, Женька?

— Ага!

— Спасибо. Нет, правда, ты нам так всегда помогаешь…

— Все благодарности потом, в машине, — взяв за плечи, Вадим разворачивает меня на сто восемьдесят и отправляет докрашивать глаза.

И снова это чувство… Не самое приятное. Да, кажется, что он действительно делает всё от чистого сердца: сам предложил отвезти Женю к Лидии Сергеевне, которая за годы нашей дружбы очень к нему привязалась; и вроде бы он ничего не требует от меня взамен — не давит, не торопит с принятием решения, но я же вижу, как он на меня смотрит. Он смотрит на меня как смотрит мужчина на женщину, которую он… хочет.

Нет, его взгляды не раздевающие или откровенно пошлые, но я всё равно это вижу, чувствую! Женщины всегда ощущают подобный интерес. И мне так неудобно, что я не могу ответить ему тем же. Он мне не неприятен, не противен, но его руки… просто руки, я не чувствую совершенно ничего, когда он будто бы невзначай касается моей талии или плеча. И глядя на его губы мне не хочется дотронуться до них своими…

Конечно, глупо хоронить себя как женщину всего в двадцать пять, но разве можно идти наперекор своему сердцу?

Да и вообще — у меня есть сын, моя радость и счастье, зачем мне какие-то мужчины?! Хочу халву ем, хочу пряники.

— Мы оделись и подождём тебя в машине, — в прихожей появляется Вадим за руку с Женей. На сыне его любимые джинсы с пришитыми на коленях декоративными заплатками, ветровка, с гребешком динозавра на капюшоне, за спиной неизменный рюкзак с "важными" детскими мелочами.

Вадим был бы прекрасным отцом для Жени. Я словно на яву вижу яркую картину их совместного будущего: вот Вадим ведёт его за руку в первый класс, болеет за него на футбольной трибуне и пожимает руку подросшего сына в важный для него день получения диплома. Я действительно это вижу, а себя рядом с ними — нет. Вернее, я не вижу себя рядом с Вадимом. В этой идиллии лишняя именно я.

— Я спущусь через пару минут, — наклонившись, целую ребёнка в щёку и затылком ловлю на себе взгляд Вадима. Слишком мужской. Слишком!

Нет, это невыносимо. Запахиваю плотнее полы халата и спешно ретируюсь в свою комнату.

Моя институтская подруга Светка в моменты редких встреч подбивает меня переспать с ним и сделать для себя окончательные выводы, настаивая, что постель быстро и безошибочно расставляет приоритеты.

Но как можно подпустить к себе кого-то, не любя?

Нет, не понимаю. Наверное, она права, когда говорит, что я не от мира сего.

***

— Ну, наконец-то! — администратор банкетного зала заталкивает меня в подсобное помещение, по пути стаскивая с вешалки рабочую униформу. — Ты опоздала на двадцать минут!

— Я знаю, Лена, прости! Там была такая огромная пробка, плюс Женя…

— Злат, я всё понимаю: у каждого свои проблемы — семьи, дети, диарея. Но сегодня банкет у самого Фёдора Игнатьевича! Там вся семейка его собралась: друзья, коллеги — стол на двадцать персон! Рук не хватает, — причитает Лена, помогая стягивать мне кожаную куртку.

— Я ужасно виновата! Я сейчас, через минуту буду.

— Давай. Минута, Злата! — зло стрельнув глазами, администратор скрывается за дверью подсобки, и я, путаясь в рукавах, торопливо стаскиваю через голову тонкий свитер.

В "Голиафе" я уже снискала славу почётного "опоздуна", но честное слово, каждый раз это получается не специально! То Женю приспичит прямо перед выходом, то уже почти добравшись до автобусной остановки, выясняется, что он забыл дома своего любимого трансформера.

Конечно, можно было бы сказать своё материнское "обойдёшься", но совесть не позволяет мне отказывать сыну в таких смешных мелочах. У него и так нет отца, "человеческой" бабушки и нормального детства. Когда все в два года пошли в детский сад, Женя оббивал пороги больниц и поликлиник; когда все в парке едят мороженое, ему остаётся только смотреть на них с завистью и облизываться.

А ещё, дело в том, что и тут я чувствую свою вину: ведь я так нервничала всю беременность, питалась как попало, а давно известен факт, что подобные иммунные заболевания зачастую дети приобретают ещё в утробе. От одной только мысли, что я навредила, пусть неосознанно, своему ребёнку, мне становится очень больно и поэтому хочется любить и баловать Женю по мере своих скудных возможностей. Да и кто ещё его побалует, ведь кроме меня у него, по сути, больше никого нет.

Лидия Сергеевна его, конечно, очень любит, практически заменила ему родную бабушку, которая, узнав, что я беременна будучи не выйдя сначала замуж, окрестила меня падшей блудницей и зашептала в трубку что-то о каре господней. Именно тогда я окончательно поняла, что дорога домой для меня закрыта.

После смерти бабушки мама осталась абсолютно одна и окончательно помешалась на религии, напоминая уже не верующую, а адептку какого-то специфического культа, где Бог — каратель. И за каждый неверный шаг неминуемо последует наказание.

Везти ребёнка туда, где его превратят в запуганного неврастеника? Нет, ни за что! Я сама подниму своего сына на ноги.

А вообще, кто бы мог подумать, что всё повернётся вот так…

Я практически сбежала после школы из своего ПГТ в этот наполненный соблазнами город, искренне надеясь, что получу образование, устроюсь на хорошую работу. Потом выйду замуж за простого работящего парня и мы будем растить в любви и заботе наших общих детей.

Именно такую жизнь я представляла в своих наивных фантазиях, а на деле вышло, что я влюбилась в наследника гостиничной империи, отдала ему всю себя, а он просто вытер о меня ноги. Вот такая она, реальная сказка о современных Золушках.

Как же всё-таки непредсказуема жизнь…

Тогда я ещё не знала, какой сюрприз она мне приготовила.

***

— Запечённая форель, устрицы, фуагра… В общем, ничего особенного, — листает меню старшая смены Олеся, быстро водя указательным пальцем по дисплею электронной записной книги. — Вот, отнеси пока закуски, а потом мухой в "горячий" цех, скажи Армену, чтобы поторопился с отбивными из мраморной говядины.

— Хорошо, — завязываю ту́же за спиной длинный коричневый фартук и подхватываю поднос с гуакамоле. — "Сам" там?

— Конечно! И жена его, и дочь, и зять. И ещё чёрт ногу сломит — полный банкетный зал. Всё, иди уже, Кострова. Я потом из-за вашей нерасторопности по шапке получу, — торопит Олеся, подталкивая меня к выходу из кухни.

Владельца нашего ресторана — Фёдора Игнатьевича Зотова я видела всего один раз и то мельком. Обычный мужчина слегка за шестьдесят, которому хватило ума не только сколотить состояние в разрухе девяностых — но и спустя годы многократно приумножить. Сейчас сеть его ресторанов самая дорогая и популярная не только в нашем городе, но и за его пределами. Сам Борис — ресторанный гуру, фамилия и внешность которого никому точно не известна, хвалил кухню Зотова, а более злостного и неподкупного критика ещё поискать.

Не знаю, что они там празднуют — то ли юбилей, то ли ещё что — понятия не имею, да и это мне не особо интересно. Единственное, что я знаю — это то, что облажаться нельзя ни в коем случае. Едва заметная улыбка, добродушное лицо и закрытый когда следует рот — три кита, на которых строится "картера" первоклассного официанта.

У входа в банкетный зал суетится Лена, проверяя, чтобы всё было по высшему разряду.

— Долго. Невыносимо долго, Кострова! Иди, — быстро машет кистью, указывая на дверь.

Перехватываю поднос в другую руку и, виртуозно удерживая баланс, вхожу в зал.

"Голиаф" выдержан в едином чопорном английском стиле: накрахмаленные скатерти, подсвечники, позоло́та. И банкетный зал не исключение. Только мне настолько приелась окружающая красота, что я уже давно перестала её замечать. Как и лица людей. Я могу мило отвечать на вопросы гостя, улыбаться и порой даже принимать комплименты, но стоит ему покинуть ресторан, я тут же забываю, как он выглядел.