Звонница (Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович - Страница 39

Возвращаясь в дом, знал, что здесь ждет только кошка. Иных размышлений, кроме тех, что я проживал жизнь счастливого человека, приносившего пользу своей далекой стране, мне и в голову не приходило. На ум иногда просились строки из Пушкина: «В глуши, во мраке заточенья тянулись тихо дни мои: без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви». Но мне чужда была всякая мягкотелость, поэтому строки из стихотворения вызывали у меня только улыбку: «…без божества, без вдохновенья…». Зачем они нужны людям? В памяти звучали слова босса: «Уверен, тебе не составит особого труда выполнить долг перед правительством». Какой-то сбой в программе все-таки произошел, поскольку, словно опасаясь разочарования в своей мечте, я вдруг принялся, как попугай, повторять: «Мне не составит труда выполнить долг». Зачем повторял, объяснить до недавних пор не мог. Сейчас понимаю.

Если не отметить, что отдельные штрихи бытия все же ломали устоявшийся быт, то картинка останется неполной. Эмоции посещали меня, когда наезжал местный егерь с седьмого участка. Добрейшей души человек этот Аркаша, крепыш с бородкой а-ля Хемингуэй. От него исходила именно та глубинная русская культура, о которой меня предупреждали в девяносто четвертом-пятом годах по части «азиатских голов». Мы садились с ним в комнате ли, под навесом ли во дворе и под чай на травах рассуждали о жизни, о политике, о новинках литературы.

От Аркаши я услышал немало любопытного о пермском писательском сообществе, в которое он был принят после издания двух своих книг с рассказами о животных. Дружили мы с Аркашей много лет, а в гостях у него я впервые побывал полтора года назад.

Семью Аркадия, состоявшую из жены и двух дочерей, я назвал «семьей хохотушек». Не успели мы с егерем подъехать к его дому на старом уазике, как на крыльце появилась троица светловолосых барышень. Внешне весьма привлекательных. Которая из них оказалась женой, а кто — дочерьми, узнал позднее.

— Ура, приехал наш Аркаша! Сейчас попросит манной каши, — раздалось с крыльца.

Взрыв смеха испугал застрекотавших неподалеку сорок.

Преобразившийся егерь за словом в карман не полез. Из кабины закричал:

— Ура! Любаша, Маша и Наташа гостей накормят пшенной кашей. С мясом, мои красавицы. Вам ли не знать, что мясо человек потребляет тысячи лет, что, собственно, и сделало его разумным. Желаете более убедительного доказательства?

Аркаша выпрыгнул из машины и резво бросился к крыльцу. Кто бы мог подумать, что он способен на такие эмоциональные порывы?

— Нет, не пшенной, а манной! — звенело со стороны хохотушек.

— Манной себя кормите-поите, а нам пшенной да с мясом побольше несите, — егерь, целуя и обнимая по очереди своих дам, в долгу не оставался.

Перебрасываясь шутливыми фразами, мы погрузились в атмосферу праздника. Сестры Маша и Любаша поведали о страхах, которых натерпелись, когда в дом, спасаясь от медведя, заскочил лосенок. Бегал тот с криками по комнатам, а в двери ломился мишка. «Хорошо, Мария не растерялась, пальнула из ружья в потолок. Косолапый — прочь, только на крыльце следов известных разбросал», — смеялась Любаша. «Тебе сейчас смешно, а не забыла, как на шкаф с книгами воробьем вспорхнула? Старшая сестра называется», — дополнила рассказ деталями Маша.

Обе принялись размахивать руками, изображая, как дело было. Хохотали при этом до слез. Глядя на них, зашлись в смехе отец с матерью. Меня тоже зацепило, смеялся до колик. Не припомню, когда со мной такое случалось. Если память не изменяет, в тот прощальный вечер с Тиной произошло что-то подобное. На обоих тогда напало странное веселье, как, оказывается, принято считать среди русских — «к слезам». Но в семье егеря поводов для слез я не заметил. А может, сделал вид, что не заметил.

Дошла очередь делиться воспоминаниями мне. Довольно сухо я передал суть своих трудовых будней, гораздо красочнее у меня получилось рассказать о встрече с медведем нос к носу на лесной тропе. Девушки повизгивали от хохота над моей походкой и взмахами руками, когда я изобразил подходящего к человеку косолапого. Затем я принялся рассказывать о травах и, по просьбе Маши, младшей дочери егеря, мечтавшей через год пойти учиться на фармацевта, подробнее остановился на химическом составе чистотела. Похоже, все устали слушать мою нудную лекцию и отправились на поляну разжигать вечерний костер. Мария, подперев щеку, осталась внимать речи научного сотрудника. Златокудрая красавица! Она поразила меня искренностью. У костра мы чуть не до полуночи просидели рядом, и она доверчиво прижималась к моему плечу. В голову лезли слова старой песни, когда-то услышанной: «Почему ты мне не встретилась, юная, нежная, в те года мои далекие…»

Чем я, сорокасемилетний агент-нелегал, работающий под прикрытием научного сотрудника, мог ответить на нежные прикосновения девушки? Борьба эмоций во мне прекратилась, как только психика вызвала из глубины сознания одну дрянную способность — гасить порывы. На следующий день мы простились, но еще с неделю память возвращала меня в этот светлый дом. Что синеглазая Маша разглядела во мне?..

Вскоре меня начало донимать сожаление, что Аркаша больше не зазывал к себе в гости. Хотелось вернуться к нему на блины с чаем, но в большей степени я, видимо, мечтал встретиться с Марией. Самостоятельно поехать к малознакомым людям считал проявлением неучтивости. Мысли о семье егеря гнал прочь и оставался один на один с лесными стенами. Кошка в погонях за лесной птахой жила своими представлениями о счастье. Уединение начинало приносить мне глухую тревогу… Дальше — больше.

Не ощущая кровной принадлежности к русскому материку и далеко отчалив от американского, я бросился искать спасительный пятачок земной плоти. В конце концов, спасение утопающих — дело их собственных рук. Подстегнуло то, что уши начали улавливать странный колокольный звон. Совсем как в книге Хемингуэя: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе. Каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса и разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол; он звонит по Тебе».

Неужели колокольный звон предупреждал мой совершенный мозг о грозящей опасности? Нет, не может быть! Тем не менее случилось… Не могло не случиться. Передо мной явился враг. Нет, не русская контрразведка. Той я опасался меньше всего. Мой грозный соперник наблюдал за мной днем и ночью, в доме и на лесных тропах, на улицах Перми и в натопленной баньке у ручья. Имя беды — Одиночество.

То, что прежде приносило умиротворение, начало разъедать мою сущность изнутри, из-за чего окружающие краски приобрели едкожелтый оттенок. Сложно судить, начал ли я болеть или, наоборот, выздоравливать? Но мне повсюду мерещилась ржавчина: на полу, на стенах, на моих карточках. Беспокойства по поводу своего психического состояния я не испытал, понимая сложную цепочку работы мозга, который поднимал опасные вопросы-волны и сам искал спасения от них. Тень-«стража» старалась поставить меня на место. Зря она вмешалась, поскольку мозг бросился выводить формулы противодействий. С ними росло число вопросов, пока не хлынул водопад из них. Прожив много лет среди русских, я так и не понял, отчего они, через одного любители бранной речи, множества пороков, оставались носителями своей исторической миссии? Как им удавалось сохранить в себе древние коды, выводящие их на высочайший уровень духа? Какая оккультная сила дается русским при рождении, что они способны чувствовать смерть близких им людей на удалении тысяч километров друг от друга? Веками за ними ведется охота, но они не ожесточились сердцем на весь свет. Отчего и почему?

Вопросы подталкивали к раздумьям, о которых в разведцентре не догадывались. Тень-«стража» не могла предать собственную матрицу и надеялась на разрешение внутреннего конфликта. Возможно, не без вмешательства арбитра. Что-то говорило мне: помощь вот-вот появится. «Во всяком случае, подсказка всегда где-то рядом», — закладывалось в программу мозга на случай возникновения нештатных ситуаций.