Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 69

— Я хочу забрать твою дочь, — наконец, вырвалось у Верена просившееся слово, — и готов дать за нее шесть дружин. Отдашь?

Такая лаконичность претила оборотням, но еще сильнее оскорбляла горцев. Однако именно она спасла ситуацию, когда один кровник шел на сближение с другим, и ни один из участников не желал затягивать. Оракул помолчал, затем наклонил голову, и тогда-то и прозвучали слова:

— Она из Элдар.

Приговор? Напоминание? Верен знал цену и тому, и другому. И еще он обладал самым острым чутьем в своей стае — не зря именовался «нюхачом-навигатором», не зря прославился, как Старый, не зря в схватке со многими противниками одержал верх и выжил.

Латалена Элдар — это вызов. Само имя, его значение, его история и его непростое будущее.

— Далеко зашла моя дочь, — вздохнул Ильмар и присел, предложил жестом сделать то же и волку. Верен устроился на лавке, чувствуя неудобство от совершенно излишних, по его мнению, мягких подушек.

Обманчивая мягкость асуров.

— Отдашь? — спросил еще раз Верен. Оракул усмехнулся, посмотрел на оборотня так, что тот пожалел, что не взял с собой оружия — не пронес даже тайно ножа, поступил, как порядочный воин. Безоружного особенно волнуют такие взоры. Источающие презрение и особую брезгливость. Источающие омерзение.

— Бог свидетель, я непричастен к тому, чем околдовала она тебя, — вполголоса заговорил, наконец, Оракул, опуская лицо, — но твое предложение сейчас дорого стоит. Полагаю, дороже, чем любая женщина Элдойра. Если бы не ее имя, я бы не задумался.

— Это против Веры, возвеличивать имена, — сухо напомнил оборотень, и, к его удивлению, старый асур улыбнулся — правда, лишь на кратчайшее мгновение.

— И ты прав, волк из Заснеженья, убийца и сын убийцы.

— Я убил многих, но не трогал твоих детей, — хмуро ответил оборотень, едва не ерзая по лавке и пытаясь найти твердую опору, — я сам был тогда слишком молод, не носил бороды, не ходил в лес один. Кости моего отца сгнили в земле, и Бог пусть простит его и остальных. Забудем вражду, между семьями и между родами.

— Волчонок, — голос Оракула был насмешлив, — с каким лицом мне сказать, что я отдаю тебе дочь? Этим, — он дернул плечом, носом — словно смахнул с плеча невидимую грязь, — которые верят, что она — Солнце Народа? Если я за свою семью не поручусь? Чем ты защитишься от их гнева? Моего слова здесь уже мало.

Этого Верен заранее боялся. Он не хотел такого поворота в беседе, в истории, в течении событий. Он надеялся, отчаянно, конечно, что каким-то чудесным образом удастся сохранить что-то, призрачно именуемое «честью», хотя бы перед этим заносчивым черноглазым чудовищем, против которого ни у кого в Поднебесье не было оружия. Даже у его собственного народа. Даже у единственной дочери.

«Она возненавидит меня, когда узнает. Меня возненавидят все. Определенно, я сошел с ума. Нет сомнения, брат Илидар был прав. И все же я делаю это».

— Ты хочешь победы. Я хочу свою женщину. Я не спросил тебя, когда брал ее в первый раз, — небрежно будто бы бросил Верен, пожимая плечами и складывая ладони на коленях, — и брал по доброй воле.

«Как бы старика не хлопнул сердечный приступ». Оракул же, несмотря на то, что казался мертвенно-бледным, не потерял самообладания. Лишь заходили под скулами желваки, а посох неприятно заскрипел по камням пола.

— О такой торговле не слышало Поднебесье. Понимаешь или нет, это дело принципа. Ты знаешь, что значит «принцип», волк?

Верен вздохнул. Пути назад не оставалось.

— Она моя женщина, — продолжил он, — я так захотел, и я так сделал. Отдашь мне ее сейчас — дам тебе шесть дружин защищать Косль. Не отдашь — погибай, если того желаешь. Я с места не двинусь, а твоя дочь все равно будет моей. После того, как осиротеет.

Оракул посмотрел в пол, размышляя.

— Вот что натворила Смута, — горько посетовал он, едва слышно, на горском, — если мне приходится оставить тебя живым, согласиться с твоими условиями, и скрыть причину от своей семьи. Как бы хорошо смотрелась твоя серебристая шкура на моем стяге! — Верен, хотя и привык слышать разные угрозы, вздрогнул от этой, произнесенной монотонно и буднично, как бы про себя, — что ж, добро. Когда все будет кончено, заберешь ее, и увезешь. Я не стану препятствовать тебе. Даю слово перед Богом. Теперь иди.

— Куда? — опешил волк.

— Иди к остальным Элдар. Будь красноречив и вежлив, — и, когда старый асур поднял лицо, Верен сжался где-то в глубине души: черные глаза полыхали огнем, — если моя дочь не сохранила своей чести, то ты не таков, как я уже понял. Скажи им сам. Будь проклят мой язык, если он повернется произнести эти слова.

— Как скажет отец, — вставая, поклонился оборотень.

Ему, должно быть, послышалось, что за его спиной раздался едва слышный стон, исполненный боли и ненависти.

***

Гвенедор Элдар понял все, стоило только Верену переступить порог дома. Это было не слишком сложно. И все стало ясно для старшего воина Элдар, когда оборотень вернулся после разговора с Оракулом.

— Отец, — обратился он к Оракулу, затем помедлил, прежде чем продолжать, — почтенный отец дома Элдар! Позволь утешить тебя в этот недобрый час.

— Зерном или скотом? — подал нетерпеливо голос Гвенедор, желая лишь одного: услышать приговор скорее и прекратить лелеять нелепую надежду, что все это еще можно остановить.

— Есть у меня, отец, — игнорируя вмешательство полководца, продолжил оборотень, — три брата. При каждом — по сотне волков. У трех братьев есть по двое сыновей. У них по двадцать. Есть у меня два кума — у каждого по пятьдесят голов хороших лошадей.

Ропот, поднявшийся в зале, мог бы заставить замолчать любого. Послышались хлесткие фразы: «Чего хвастаешься?» и «Считать учишься? Оно полезно».

— Знаешь ты, мы так и так побьем южан, — продолжил уверенно волк, — и знаешь, Косль и наш город. Пусть и зовется он для вас иначе. Прежде ты над ним хозяйничал. Теперь вот братья-воины.

— Да говори уже, лохматый загривок!

— Он денег хочет.

— Мы тоже хотим, ан нет.

Оракул молчал, пристально глядя в лицо оборотню.

— Просят мои волки не больше, чем твои асуры, — сохраняя достоинство тона, продолжал Верен, не отводя глаз, — сколько в бою возьмут: нам хватит. А я и того не прошу, отец. Есть у тебя конь, а у меня узда. Есть у тебя товар, на который я купец. Отдай мне свою дочь-вдовушку, которую я вернул тебе, и зароком кладу свою жизнь и всех своих волков — ответь.

С последними словами замолчали все. Когда вперед вышла Латалена, многие отворачивали от нее лица.

— Если согласишься, и примешь их помощь, я разрешу тебе остаться в живых, — почти пронзая ногтями ее ладонь, тем временем по-верхнегорски бормотал Ильмар Элдар, бледнея с каждым шагом, — но никогда, слышишь! — никогда…

Он остановился, перевел дыхание. Гвенедор мог поклясться, что слышит каждый вздох, невидимый даже оборотням, не говоря о людях.

— Я никогда не позволю тебе осквернять своим присутствием белый город, — закончил холодно Оракул, и Латалену шатнуло.

Многие недоуменно переглянулись.

— Пусть она только согласится, — шептал, молясь, Ласуан, закрывая глаза, — пусть она только согласится…

Гвенедор молчал. На одной чаше весов была свобода Латалены Элдар, а на другой — шесть вооруженных дружин, обойтись без которых Элдойр не мог. Отказаться от союза значило обречь город, королевство, да и половину Поднебесья вслед за ним на голод, дикость и возвращение к варварскому времени первых племен, на долгие годы и десятилетия. Но лишиться той, кого называли Солнцем, даже для предотвращения войны казалось невозможным.