Колючее счастье (СИ) - Чёрная Ника - Страница 37

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Женя потрясённо молчала. Не в силах осознать, поверить в то, что её отец способен на такое. А он продолжал свой монолог.

— Я ведь думал, благо делаю. Тогда мне казалось, что я тебя, несмышлёную, защищаю… Посулил ему с учёбой палки в колёса не вставлять, только пусть уедет поскорее и подальше, чтобы глаза мои его с тобой рядом не видели. Чтобы больше пальцем не смел к тебе прикоснуться, не то что… И даже матери ничего не говорить пообещал, — Глеб снова вздохнул. — Перегнул, признаю… Шибко перегнул. Сгоряча. Потом уже понял, позже, но назад дороги не было.

Отец отстранился, чтобы посмотреть Жене в глаза.

— Уж не знаю я, что Славик тогда тебе сказал, что именно сделал, клещами из него и слова не вытащить! Но не его это выбор был, Жень. Мой. Так что не вини его. Меня вини. Я ведь и подумать не мог, что у вас всё так… всерьёз, по-взрослому, по-настоящему. Казалось, молодые, ветер в голове, перебеситесь, забудете… И вроде всё так и было, устаканилось, успокоилось… У каждого своя жизнь, мало ли, что там раньше было, зачем прошлое ворошить… Ошибся, дочь. Не знаю, чем думал тогда, но взбеленился ни на шутку, ещё удивительно, что большего не натворил… Но сейчас признаю свой промах, — опустил он голову. — Моя это вина, не Святослава. Не тягаться же ему, пацану, со мной было! Не оставил я ему выбора. И что бы он тогда не сделал…

— Так это он тебя прислал? — осенило вдруг Евгению.

— Прислал? — удивился Глеб, снова смотря на дочь. — Нет… Сам я, Жень. Сам. Но разговор у нас со Славиком состоялся, да. Весьма серьёзный разговор… — он как-то странно усмехнулся.

Женя, всё ещё не понимающая, как реагировать на признание отца, высвободилась из его объятий и, желая хоть чем-то занять подрагивающие от нервного напряжения руки и унять рвано колотящееся в груди сердце, стала собирать с пола осколки разбившейся кружки.

Первый шок прошёл. Теперь она пыталась переварить услышанное. Осознать его в полной мере. Сложить наконец кусочки пазла в единую картину… Возникло ощущение, что её обманули, подменив детали головоломки на неподходящие, с которыми она все эти годы безуспешно пыталась справиться, не понимая, почему ничего не получается, почему для них не находится нужного места! Почему края кусочков, вопреки всем законам здравого смысла, не совпадают! А оказалось, это были всего лишь не те кусочки… Инородные, совсем из другой головоломки…

И это значит, что действия Славы на выпускном были не только сознательными, но и навязанными извне. Это была не просто неожиданная выходка, не вписывающаяся ни в какие рамки, это было осуществление высказанного в ультимативной форме требования её родного отца… Продумал Святослав всё заранее или импровизировал, сейчас уже было не так важно. Он действительно жёг мосты. Как мог. Жёстко, но действенно. Только сейчас Евгения в полной мере осознала смысл, вложенный Славой в это выражение. Вспомнила желваки на его скулах и ауру недосказанности, витавшую в воздухе. Почему он даже тогда, в разговоре ночью на крыльце не стал ей ничего говорить об ультиматуме, поставленном ему Глебом? Почему не пытался оправдать себя в её глазах, соглашаясь со всеми эпитетами, которыми она его одарила? Да и оправдывал ли этот ультиматум действия Святослава? Судя по всему, в собственных глазах абсолютно не оправдывал… Но мог ли он поступить тогда по-другому? Вот в чём вопрос…

Наверное, мог. Но не поступил, не стал бороться с заведомо более сильным и серьёзно настроенным соперником. Сглупил? Взвесил все за и против? Позарился на плюшки в виде зелёного света в свой драгоценный вуз? Или просто испугался? За свою шкуру, за будущее? За то, в какой скандал вовлечёт саму Женьку? За мать? За благополучие всей их семьи? Ведь Глеб явно перегибал, и в своей отцовской ярости мог натворить страшных дел… Вряд ли Святослав тогда понимал, что угрозы отчима так и остались бы просто угрозами.

Наверное, всё это теперь уже не так и важно… Ведь прошлого действительно не изменить.

Но сейчас хотя бы стали понятны истинные причины случившегося. Ведь все эти годы Женя просто-напросто не понимала, что сподвигло её Славу — рассудительного и гиперответственного, искреннего и любящего, именно того Славу, которому она доверяла больше, чем себе, которого любила без оглядки, от которого не ждала ничего даже отдалённо напоминающего подобное! — на эту отдающую дешевизной второсортных мыльных опер измену!

И сейчас она не знала, радоваться этому открытию или нет. Не знала, как быть. Как отнестись к признанию отца, как теперь относиться к нему самому…

— Жень, — вновь обратился к ней Глеб. — Мне, наверное, нет прощения, хотя я и надеюсь, что ты попытаешься понять мои мотивы. Но я не за себя прошу сейчас, за него… Вижу, как маетесь. Оба. Он ведь любит тебя, дочь. На самом деле любит.

— А как же Лиза? — Евгения, убрав с пола осколки и вытерев пролитый кофе, вымыла руки и повернулась к отцу.

— А нет больше Лизы. Ещё утром села на такси и умотала. Нет у них будущего, раз столько лет прошло, а вы… — он запнулся, сконфуженно отведя взгляд.

Что ж, этого стоило ожидать. Женя устало усмехнулась. Снова обратилась к отцу:

— Ладно ты… А он? За это время он тысячу раз мог всё рассказать, объяснить… Почему молчал? Столько лет?

— А ты спроси у него сама, дочь.

— У кого, пап? — вспылила она. — Или мне телефон ему оборвать, чтобы узнать?

— Ну зачем же телефон… Здесь Слава. Привёз я его. Самого за руль не пустил, в таком-то состоянии! И сюда тоже. Пока… В общем, внизу он, сидит в машине, курит. Ждёт.

Сердце в груди Евгении совершило очередной кувырок.

— Он бросил, — тихо проговорила она.

— Может, и бросил. Но по дороге пачку точно выкурил, — в словах отца не было осуждения, просто констатация факта. — Поговорите. Вам это надо.

Женька подошла с столу и устало опустилась на поднятый с пола стул, всё ещё не до конца осознавая происходящее.

— Пошёл я, дочь. Мне ещё назад добираться, и перед матерью ответ держать, — засобирался Глеб.

— Она знает. Знает о нас. Догадалась, — бесцветно произнесла Женя. — Вы оба все эти годы знали, и скрывали это даже друг от друга.

— Да, не очень по-семейному получилось… — кажется, отца даже не удивила эта новость.

Он выглядел поникшим, словно даже постаревшим на несколько лет.

— Пап… постой, — опомнилась Женя, поднимаясь и направляясь следом за ним к выходу. — Не надо. Не вини себя. Я злюсь, да. Я пока не могу сказать, что понимаю, что простила… не хочу врать. Но я пытаюсь… Не вини. Пожалуйста…

Глеб остановился и развернулся.

— Знаешь, что главное? Мне главное, чтобы ты была счастлива, дочь. И признать свою узколобость, да притащить за сотню с лишним километров ещё одного… нет, не узколобого… скорее, просто запутавшегося в собственных мотивах и поступках человека, чтобы у вас была элементарная возможность вместе всё это распутать — вот самое малое, что я могу сейчас для тебя сделать, — выдохнул он. — Не знаю, что это значит, но Святослав сказал, что ты поймёшь.

Отец подошёл к так и стоящей у порога сумке, открыл её и достал… плед. Тот самый сине-зелёный клетчатый плед! Поблёкший от миллиона стирок, изрядно износившийся, но всё ещё узнаваемый…

— Видела бы ты мамины глаза, когда Славик потребовал найти эту вещицу, узнав, что она ещё жива! — Глеб по-доброму усмехнулся. — Ох, чувствую, достанется мне от неё сегодня… Всё самому объяснять придётся. И бегство всеобщее, и эту странную одержимость её сына каким-то старым одеялом…

Отец встряхнул плед и накинул его на плечи Женьки.

— Даже знать не хочу, что там у вас со всем этим связано, — уже ворча, нахмурился он. — Меня попросили — я сделал… Не держи на меня зла, Жень. Время вспять не повернуть. Но всё, что мог, я сейчас сделал. Теперь ваша очередь.

41

Погруженный в сумрак дом встретил Глеба тишиной. Дорога вымотала, но подниматься наверх в спальню совсем не хотелось.