Последние километры (Роман) - Дмитерко Любомир - Страница 9

— Горит спиртозавод, — со знанием дела определил Платонов-Чубчик.

— Бери канистру и поскорее туда, — нарушил молчание Павло Наконечный.

— Моих запасов хватит до Берлина.

Проезжали по узенькой улочке, уже расчищенной после бомбежки. Комбрига беспокоила активизация битой люфтваффе. Видно, дела союзников на Западном фронте совсем плохи, если Гитлер перебрасывает на Восток целые авиасоединения.

Это предположение подтвердил командарм Нечипоренко, которого Березовский застал на армейском узле связи. Генерал-лейтенант стоял у телетайпа с узенькой, густо покрытой буквами ленточкой. У него были маленькие, как и вся его фигура, руки, аскетическое, вытянутое лицо, плотно стиснутые нервные губы.

«Так вот он какой…»

Иван Гаврилович побаивался энергичных, умных, невысокого роста людей. Сколько ему приходилось встречать таких, все они отличались гиперболизированным самолюбием и властностью.

Узел связи размещался в бывшем сиротском приюте божьей матери Черной, или Ченстоховской. Неподалеку отсюда — польский пограничный город с известным на весь католический мир монастырем. Светловолосые и чернявые связистки в гимнастерках, в коротких юбках и аккуратных сапожках отнюдь не напоминали ни сирот, ни монахинь. Это было юное, веселое и храброе племя! Однако сейчас, в присутствии командарма, девчонки молча сидели за аппаратами, всем своим видом подчеркивая высочайшую скромность.

— Нате, читайте, — командарм протянул комбригу кусок телетайпной ленты. — «Первый» требует начинать действия завтра.

«Первым» не только в шифровках, но и в открытых разговорах называли командующего фронтом.

— Если завтра, так и завтра, — с каким-то равнодушием ответил комбриг.

Его тон вывел командарма из равновесия. Он покраснел и насупился. Это не удивило Березовского, ведь у него была своя теория относительно людей невысокого роста.

— Не понимаю вашей индифферентности. Объясните.

Командарм решительно отодвинул плащ-палатку, служившую дверью, и торопливо пошел узким, полутемным коридором. Этот коридор, похожий на подземный ход сообщения, привел их обоих в просторную низкую комнату. Тут стояло несколько парт и черная, со следами мела, таблица. Ивану Гавриловичу вспомнилась обшарпанная ветрами школа, безрукий капитан Абдурахманов, серые, пытливые глаза маршала.

— Союзники подводят? — спросил Березовский, стремясь приглушить гнев генерала, с которым так неудачно познакомился.

— Это меня не касается! — визгливо воскликнул Нечипоренко и смешно, по-петушиному подпрыгнул. — Я отвечаю не за союзников, а за свой участок фронта!

«Артист…» Командарм не понравился Ивану Гавриловичу с первого взгляда.

— Союзники драпают, — кипел генерал, — в этом нет ни малейшего сомнения! Но разве это означает, что мы с вами должны быть козлами отпущения? Разве разумно… — вдруг запнулся и резко изменил тон. — Однако приказ «Первого» не подлежит обсуждению. И я не позволю никаких дискуссий!

Березовский оторопел. Кто же начал дискуссию? Но не проронил ни слова.

Генерал-лейтенант Нечипоренко покосился на карту, будто на своего злейшего врага.

— Вот! Вот! Вот!.. — тыкал он в карту коротеньким указательным пальцем, будто стремился продырявить ее насквозь. — Фронт моей армии… — Он сделал ударение на слове «моей». — Весь участок плотно забит огневыми точками врага, фортификациями, проволочными заграждениями, минными полями. А какое пополнение прислали мне из резерва?

Комбриг молчал, догадываясь, что экспансивный командарм сам ответит на собственный вопрос. Так оно и случилось.

— Чернопиджачников прислали! — Для большей убедительности он взмахнул миниатюрной рукой. — Ленивых дядек, дезертиров, которые во время оккупации отлеживались на печи, а воевать не хотят и не умеют.

— Извините, товарищ командарм, — не удержался Иван Гаврилович. — Мы своих бойцов убеждаем, что не все, кто остался на оккупированной территории, дезертиры. — Чуточку поколебался и добавил: — Точно так же, как и не все немцы — фашисты.

— Вы верите этим басням? — сердито глядя исподлобья, спросил командарм.

Березовский молчал.

— Лично я — нет!

Из набитого картами полевого планшета генерал выдернул квадратик жесткой бумаги — свою драгоценнейшую реликвию. Показал Березовскому. С чуточку выцветшей фотографии веселыми глазами смотрела миловидная женщина, держа на руках худенькую, с продолговатым, аскетическим личиком девочку. Похож был на Нечипоренко и мальчик, который стоял возле матери, прижимая к груди плюшевого медвежонка.

— Анна Степановна, моя жена, — объяснил командарм. — И наши дети. Ромась и Наталка.

Иван Гаврилович понял, что эта фотография предвоенных лет непосредственно касается темы разговора, начатого генерал-лейтенантом, и настроения Нечипоренко.

— Их замучили. Всех троих. В Шепетовке. Жена поехала туда на лето к родителям и застряла…

Он говорил, глядя в одну точку, будто видел на невидимом экране страшные кадры казни. Горе командарма не могло не поразить самую черствую душу.

— За что же их? — вырвался неуместный вопрос.

— Ни за что, — тихо ответил Нечипоренко. — Я ездил в Шепетовку, проверял. Абсолютно ни за что. Анна Степановна была человеком тихим, неспособным к решительным действиям. Мальчику исполнилось тринадцать, Наталочке — на два года меньше. Их уничтожили как семью коммуниста. Так как же мы должны относиться к семьям наших врагов?

Генерал облизывал сухие, потрескавшиеся губы, глаза его пылали мстительным огнем. Видно, он каждый раз заново переживал свою тяжелую драму. Но и теперь Нечипоренко остался верен себе:

— Не бойтесь, я подчинюсь дисциплине. Но сердце… — Он прошелся по комнате, посмотрел в окно. — Вот эти… чернопиджачники. Знаю: не все лентяи, не все дезертиры. В конце концов, в окружение, в плен могли попасть и вы, и я. Не всегда успеешь застрелиться. Да и не всегда это нужно делать. А вот сердце — не лежит. Глупое оно у меня. Упрямое.

И неожиданно грустно улыбнулся. Заговорил совсем по-другому:

— Простите. Время дорого и вам, и мне. Не будем тратить его на эмоции.

Еще раз взглянул на снимок и осторожно, чтобы не измять, сунул в планшет. Подошел к карте, по-деловому спросил:

— Как же нам прорывать оборону врага? Густые перелески, болотистые районы, мощные огневые средства…

— Где намечен главный удар армии?

— Вот! — палец командарма задержался между двумя населенными пунктами.

— Разорвите два-три километра фронта, чтобы я мог ввести в горло прорыва пехоту.

— Нет, товарищ командарм, — возразил командир бригады. — Я не в состоянии этого сделать.

— Почему?

— Местность не для танков.

— Повторите.

— Местность танконепроходимая. Болота сверху примерзли, а внизу — западня.

— Вы что же, хотите, чтобы я прорвал оборону пехотой, кровью людей?

— В танках тоже люди.

За короткий миг лицо Нечипоренко трижды меняло цвет: оно было белым, красным, наконец, позеленело. Говорил еле слышно:

— Понял. Только теперь понял. Вот что означает ваше «если завтра, так и завтра»: индифферентность и легкомысленность. С чем вы приехали к командующему армией? Вы готовы к наступлению или нет?

— Завтра будем готовы. В пределах своего оперативного задания.

— Какое задание? Кто его поставил?

— Командующий фронтом.

В голосе командарма зазвучало презрение.

— Хотите вбить клин между мною и маршалом? Не выйдет! Прорвете оборону, а тогда…

— Прорывая такую оборону, я потеряю самые боеспособные машины. Кто же тогда будет продвигаться по полсотне километров в сутки, кто будет громить тылы врага, кто обеспечит быстроту и стремительность наступления?

— У вас три батальона.

— Барамия останется в резерве. Впереди — форсирование Одера. И я…

— «Я»… Не кажется ли вам, что вы слишком злоупотребляете этим своим «я»?

Послышался вопрос: «Можно?» — и в комнату вошел адъютант командарма капитан Рогуля. Тоже невысокого роста; наверное, низенькие начальники не любят рослых подчиненных.