Последние километры (Роман) - Дмитерко Любомир - Страница 8

— Меня очень беспокоит проблема взаимоотношений с местным населением на немецкой территории. Гитлеровцы причинили нам много зла. В памяти у каждого бойца — сожженные города и села, горы трупов, замученные родные и близкие. Сердца воинов пылают священной ненавистью. А тут — аккуратные немецкие домики… Убедить солдат, что мирное население неповинно, что не все немцы фашисты, ох, скажу вам, заданьице!

Он вынул очередную пилюлю, но передумал ее глотать, видимо, уже переусердствовал. Спрятал обратно в нагрудный карман кителя, Однако воды из цинкового бака нацедил полную кружку и выпил одним духом.

— Я понимаю вашу озабоченность, Алексей Игнатьевич. Понимаю…

У комбрига тоже изболелась душа от размышлений об этом. Отец… Тихого, честного и гордого душою, его повесили на площади, а потом тело облили керосином и сожгли. Мать преждевременно ушла в могилу. Сестра на чужбине, в неволе, если жива. Валя… Пугливая, несозревшая любовь… Где она, что с нею? Знал: его горе, его беду нужно умножить на боль и муки миллионов, чтобы определить наказание душегубам.

Порывисто встал из-за стола:

— Для меня главное — успех наступления. Нужно, чтобы каждый боец знал, на какое расстояние мы продвинулись вперед и сколько километров еще осталось до границы Германии.

Комбриг считал вопрос исчерпанным, но Терпугов не уходил.

— Еще одно дело. Опять-таки о Самсонове. Собрали его личные вещи, нужно отправить в Москву.

— Отправьте с нарочным.

— С кем? Ведь сейчас наступление.

— Подумаем. И вот что: скажите Майстренко, пускай подготовит посылку для семьи покойного за счет трофеев, запасов… Он найдет.

Наконец распрощались. Иван Гаврилович погасил аккумуляторную лампу, но ложиться ему не хотелось.

Нащупал в кармане шершавый листик бумаги — письмо-треугольник от Маши Пащиной. Его принес сегодня с полевой почты Сашко Чубчик.

Петр Бакулин и Галя Мартынова проводили свой последний вечер. Завтра Галя отпросится в санчасть и откроет Аглае Дмитриевне свою тайну. А потом, как скажет врач: аборт или сохранение беременности. Петр настаивал на том, чтобы Галя ждала ребенка.

Галина плакала. Тихо, молча. Слезы катились по бледным щекам, по мелким веснушкам, и радостные, и неутешные… Ей очень хотелось иметь сына, похожего на Петруся, такого же красивого и боевого. Но война еще не закончена, все может случиться, а они не женаты, на фронте браки не регистрируют. Возвратишься в родной Кременчуг в свои девятнадцать лет одна, без мужа, с ребенком на руках…

Лежала навзничь на жилистой руке Бакулина, устремив взгляд в потрескавшийся потолок, который еле виднелся в ночной тишине, слушала монотонное тиканье часов. До сих пор она почти не замечала этого механического счета секунд. Одинаковые ходики висели чуть ли не в каждом доме, где ей приходилось стоять на квартире. А сейчас прислушалась к назойливому тиканью с тревогой, ибо это, наверное, уходили в небытие ее последние минуты с Петром.

— Ты не забудешь меня, Петя, если я не вернусь из медсанвзвода?

— Пока я жив буду, не забуду.

— Ты будешь жить. Тебя будет оберегать моя любовь.

— Спасибо.

Он крепкими, как гвозди, пальцами нашел ее маленькое шелковое ухо, нежно гладил его. Теплая волна любви и покорности разлилась по ее телу.

На следующий день Аглая Дмитриевна Барвинская позвонила начальнику политотдела Терпугову и сообщила, что в штабе бригады — неприятное событие. Сержант Мартынова забеременела и наотрез отказывается от аборта. Да аборт навряд ли и возможен: во-первых, запрещено законом, а во-вторых, очевидно, уже поздно.

— Кто отец ребенка?

— Не говорит.

Алексей Игнатьевич догадывался, кто здесь замешан. И ему понравилась позиция девушки: взять всю ответственность на себя. Вместо осуждения в его душе возникло сочувствие. Он спросил Барвинскую:

— Что вы предлагаете?

Аглая Дмитриевна посмотрела на Галю. Девушка сидела, низко опустив голову, под глазами темные пятна, в глазах — усталость и растерянность. Барвинская невольно вспомнила звонкий, бодрый голосок: «Сержант Мартынова слушает!» Так отвечала юная телефонистка ей, Аглае Дмитриевне, в те ужасные дни, когда она разыскивала своего мужа, своего Володю, а тот упрямо не подавал о себе вестей. И не подаст уже никогда… Вообще, кто бы ни позвонил на бригадный пункт связи, сержант Мартынова всегда старалась хоть чем-нибудь помочь. А теперь она сама нуждалась в помощи.

— Я уверена, — сказала врач в трубку, — что тут настоящее чувство. А нам после войны нужны будут счастливые матери и хорошие дети.

— Понял. Пришлите ее ко мне.

А сам уже по всем проводам искал командира бригады. Нашел его у начальника штаба Соханя.

— Товарищ комбриг, есть подходящий человек.

— Какой человек, зачем? — не понял комбриг.

— Для того, чтобы отправить в Москву с посылкой для семьи Самсонова.

У начальника штаба Соханя, поселившегося в одной из комнат дворца, — хоть топор вешай. Не помогает ни высокий потолок, ни тяга сквозь аккуратный кафельный камин, ни раскрытая настежь форточка. Собралось с десяток яростных курильщиков, все смолят: кто отечественные папиросы с длинными бумажными хвостами, кто топкие трофейные сигареты, заправленные в деревянные или костяные мундштуки, кто самокрутки из едкой махорки, а сам хозяин — шляхетскую трубку с длиннющим, похожим на кларнет, цибухом, разукрашенным квадратиками радужного перламутра. Эту диковинку нашли на чердаке, когда устанавливали на крыше пулеметные точки.

На совещании присутствуют все четыре комбата, командир самоходного артиллерийского полка подполковник Журба, командиры пулеметной и пулеметно-зенитной рот, истребительной противотанковой батареи, а также ближайшие помощники Гордея Тарасовича Соханя — Тищенко, Никольский, оперативники.

Несколько минут назад вошел и комбриг. Переговорив по телефону с Терпуговым, он стоял у окна, за которым сверкал голубой, открытый солнцу день. Вдруг установилась хорошая погода, небо улыбалось по-мирному. Иван Гаврилович отчужденно слушал размышления комбата 1 гвардии майора Бакулина. Только теперь до сознания комбрига дошел смысл информации замполита о беременности Галины Мартыновой.

Бакулин докладывал, что в его батальоне готовы к бою девятнадцать «коробок», которые полностью обеспечены экипажами и комплектами боеприпасов. Две машины остались в Заглембье — у одной неисправен двигатель, у другой вышла из строя муфта сцепления.

Березовский с любопытством рассматривал стройную фигуру комбата, его мужественное лицо, проникновенные глаза. Бедная Галя Мартынова! Тяжело ей будет одной там, в тылу. Дождется ли она его живым, неискалеченным? А если и дождется, то как сложится их послевоенная жизнь?

Никак не мог сосредоточиться на том, сколько танков отремонтировано, помнит, как придирчиво вникал в каждую мелочь Самсонов, когда он, Березовский, был начальником штаба, а Сохань его помощником в оперативных делах. Правда, педантизм Самсонова иногда нервировал его. Пускай Сохань во всем разберется сам.

После комбата 2 гвардии майора Чижова, комбата 3 гвардии капитана Барамия и командира МБА гвардии капитана Осадчего докладывал командир приданного артполка Журба. Это был худой, утомленный человек — его мучила язва желудка — с тонким, нервным, типично интеллигентским лицом, с черными, как воронье крыло, чубом, бровями, бородой.

Журба энергичными движениями гибкой, удивительно длинной руки указывал на карте огневые позиции вражеских противотанковых батарей, место расположения наблюдательных пунктов.

…Совещание длилось долго, но в конце уже без комбрига. С молчаливым шофером и неугомонным ординарцем он покачивался на открытом земным стихиям виллисе по малонаезженной, заметенной снежными буранами дороге. Торопился на командный пункт армии, куда его вызвал командарм Нечипоренко.

КП командарма расположился на окраине соседнего городка, центр которого недавно бомбили немцы. Пожар удалось погасить, только в одном месте еще вспыхивали гейзеры огня, окрашенные то черным, то белым, то оранжевым дымом.