Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 75

========== 5 часть “Антиохия”, глава XXI “Звездный свет. Дезертир” ==========

Жеан и Кьяра, тесно прижавшись друг к другу, сидели на стене Антиохии и заворожённо наблюдали за тем, как ночная мгла поглощает зловещий силуэт гребней холмов, служащих пристанищем вражескому бойцу. Их шатры и павильоны дьявольски чернели на фоне темнеющего неба. Столбы дыма от потушенных костров взвивались к облакам.

Молодые крестоносцы были лишь в шоссах, коротких, наполовину расшнурованных полотняных рубахах, кожаных башмаках, и обливались потом. Но что-то удерживало их рядом: любить — значит страдать. Усилием воли Жеан заставлял себя не смотреть вниз, где и поныне дотлевала плоть жертв многочасового побоища, отгремевшего над городом два месяца назад. Среди них был и Ян, чьё тело стало совершенно неузнаваемо среди прочих. Вороны выклевали ему глаза, тухлая плоть сползла с переломанных костей и была поточена скользкими белыми червями — теперь это был лишь раздробленный скелет в кольчуге. Никогда ещё Жеан не видел такого громадного скопления трупов. Гниющих, вспучившихся от жары трупов. Зловонные пары, исходившие от них, не доходили до вершины стены, однако воображение настолько живо и явственно рисовало ему это, что он начинал кривиться от омерзения и злобной досады. Они недостойны месяцами лежать там, под обломками осадных башен, служа жертвой всеобщего глумления и поругания!

Но захоронить несчастные останки по-прежнему не удавалось. Сарацины перехватывали многочисленные группы крестоносцев, пара же или тройка бойцов не могла совладать с такой трудоёмкой работой, да и особого желания не было. В глухих стенах вполне хватало своего смердящего, заразного богатства.

— Как думаешь, Кьяра, быть ли вылазке? — наконец нарушил тягостное молчание Жеан.

— Да. По крайней мере, должна, — чуть слышно прошептала в ответ та и попыталась отодвинуться, но не смогла — слишком сильно было влечение.

— Ты веришь, что это возможно?

— Я не знаю. Я уже совершенно ничего не знаю. Но если увериться в этом так же крепко, как мы с тобою верим в подлинность святого копья…

— Кьяра! — Жеан резко схватил её за плечи и развернул к себе, чтобы их губы могли соприкоснуться. — Клянусь! Если мы выиграем эту битву, по прибытии в Иерусалим я женюсь на тебе!

— Ч-что-о? — растерянно изумилась Кьяра, после чего вспыхнула, подобно палёной головешке: — То есть моё мнение в этом вопросе тебя совсем не интересует?! Или ты снова шутишь?!

— Я говорю о том, что в этом нет ничего зазорного. В монастырь я не вернусь ни под каким предлогом, что же касается тебя… Я готов жить с тобой. Жить бок о бок, вместо того чтобы встречаться лишь тогда, когда есть возможность, я чувствую, что готов к этому. В конце концов это то же самое, только куда более тесная, одобренная Богом близость.

— Близость?! То есть ты уже не считаешь меня совершенным воплощением чистоты и непорочности?! Монахиней войны, так ты, кажется, выражаешься! До какой степени причудливые существа — эти мужчины… толком даже не поймёшь, чего хотят, не говоря уж о том, чтобы следовать желаемому идеалу!

— Ты навсегда останешься ею для меня. И подавно для других. Но, как я не раз говорил тебе, я хочу разглядеть помимо данного в тебе ещё и женщину. Ты любишь меня. Ты меня очень любишь. Твоя редкая искренность никогда не позволит тебе скрыть подлинных чувств.

— Глупо! — осадила его Кьяра, но тут же голос её неожиданно смягчился: — И всё-таки, твоя детская наивность смехотворно-очаровательна. Что бы ты ни видел, ты никогда не увидишь очевидного! Никакое я не воплощение чистоты, вот что я тебе скажу! Видит Бог — возможно, я куда более порочна, нежели ты… Давай-ка спускаться.

— Дай я хоть раз коснусь твоих губ, иначе не усну. А по прошествии денька-другого умру от недосыпа, — смущённо усмехнулся Жеан и, не дожидаясь одобрения Кьяры, повлёк её к своей груди. — А ты будешь горевать.

— И тебе не противно? — сощурилась Кьяра.

— Нет! Что же тут противного?!

— Ну, например, мои засаленные щёки, букашки, копошащиеся в волосах…

— Не говори глупостей! Всё вполне естественно.

— Ты только посмотри, какая я страшная! Кожа да кости! Взгляни, как осунулось лицо! Как обвисли груди! Как… Ох, Жеан.

— Довольно самобичевания. Иди ко мне.

Но претворить обетованное желание Жеан не успел. Его боковое зрение уловило ослепительный отблеск, прорезавший потоплённый во мраке небесный свод. В одно мгновение головы Жеана и Кьяры развернулись. Пылающий хвост пронёсся над цепью магометанских шатров и скрылся за холмами, оставив рыжеватый след.

— Ты видел это?! — дико взвизгнула Кьяра, прежде чем Жеан успел опомниться. — Звезда! Упала в лагерь врага! Это знак! Это новый знак, ниспосланный высшими силами! Нужно рассказать братьям!

— Я позабочусь об этом. Но что предвещает этот знак? — озадачился Жеан.

— Великие свершения! Только великие свершения!

Кьяра зажмурила глаза и принялась лихорадочно шевелить губами в горячей молитве. Последний раз сомкнув её в объятиях сердечной нежности и так и не дождавшись взаимности, Жеан спустился вниз. Нет прелюбодейного греха преступнее, чем соблазнить молящуюся деву.

***

Ночь снова опустилась на Антиохию непроницаемой завесой. Жеана страшно клонило в сон, когда он возвращался в своё временное пристанище после очередного напряжённого дня. Только что юноша захоронил очередной труп. На этот раз несчастного сразило обезвоживание. Он скончался в адских муках, и от осознания этого Жеану становилось ещё более тяжко. В довершение ко всему, в животе его гулко урчало, напоминая, что с самого утра во рту не было даже маковой росинки, и всё тело Жеана сводила тошнотворная слабость. Пищу в осаждённом городе ещё можно было отыскать, на худой конец оставались пересохшие корешки и былинки, однако Жеан старался уступать остатки продовольствия более слабым и почётным братьям-крестоносцам. Его конь Рассвет, костлявый и измождённый, по-прежнему был жив, хотя и подвергался частым покушениям. «Быть может, он мне ещё пригодится? — думал Жеан, глядя, как несчастное животное, давясь колючками и глотая комья земли, бродило по опустевшему садику. — Пускай издохнет сам».

Кроме того, в пищу некоторым обитателям города поступала, будучи в изобилии, плоть со свежих трупов, чем Жеан по-прежнему брезговал, не в силах даже спокойно смотреть на то, как отделяются от славного рыцарского тела куски истерзанного мяса, чтобы совершенно бесславно быть погребёнными в чьём-то порочном, алчущем чреве.

«Теперь необходимо цепляться за жизнь изо всех сил! Иначе однажды эти варварские отребья сотворят со мной то же самое!»

Но в глубине души Жеан, как не кто иной, осознавал губительность бедствия и понимал, что иначе выстоять было невозможно. Те, чьи кровь и гной заменяли вино, чьи кости служили зерном, а кожа — мясом, совершили поистине великое дело, всего-навсего умерев. Однако Жеан, если бы даже мог смириться с неминуемой погибелью, никогда не пожелал бы себе такой участи, ибо чувство собственного достоинства было в нём куда сильнее, чем желание выручить пару-тройку боевых товарищей.

Жеан до зубовного скрежета ненавидел это гадкое чувство.

Дожди шли редко, все колодцы были давно осушены, а Оронт со всех сторон надзираем врагом, поэтому наиболее острой неприятностью оставалась нехватка воды. Крестоносцы пили кровь или, если повезёт, слизывали с листов капли утренней росы. Но этого было недостаточно, чтобы напитать влагой их грузные могучие тела. Жеан не пил уже два дня. Губы его потрескались, кожа стала похожа на кору, почти помертвели глазные яблоки, и зудящая, жгучая боль сводила распухшее горло.

Окончательно усугубляли положение тучи насекомых, кружа над мёртвыми, жаля живых и будучи почти непригодными для пищи.

«Тише! Иначе сейчас нас перебьют, как бешеных собак!» — неожиданно раздалось впереди чьё-то злобное шипение. Жеан, невольно ахнув, неторопливо последовал на звук и очутился у подножия стены, где толпилась многочисленная группа крестоносцев. Приблизившись, в одном из них он узнал Рона. Быстро переставляя ноги, Рон взбирался по приставленной к стене лестнице на самую её вершину. На боевой площадке стоял сундук, ломившийся от драгоценных трофеев.