Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 68

Ведь однажды невозможное уже свершилось.

Несколько дней, проведённых в Антиохии, были поистине чудесны. Занятое жилище не отличалось роскошью: состояло лишь из спальни, кухни и немногочисленной мебели. Кровать была одна, и Жеан уступил её Кьяре, вместе с Яном обосновавшись на скамьях, с которых частенько падал во сне. Поначалу Кьяра отпиралась, но, в конце концов решив, что лучше доставить Жеану неудобство, чем спать с ним в объятиях, согласилась, вызвав приступ хохота у насмешника-Яна. Друзья всё делали вместе: убирали дом, готовили пищу и даже пытались ухаживать за садом, где цвели гранаты и киви, сроду не виданные ими. Ах, как было прекрасно хотя бы на время возвратиться к мирными заботам! Светало рано, дни становились длиннее. Однако даже краткими ночами, утомлённые трудами, Жеан, Кьяра и Ян не всегда ложились спать. Ян страдал бессонницей. Кьяра всячески развлекала его. Жеан тосковал по ушедшим денькам, проводимым им так же, только в обществе братьев-бенедиктинцев… Тоска эта не была мучительной и душераздирающей — куда более лёгкой и сладкой, каковую всегда побуждают добрые воспоминания.

— Славный день, — сладко зевнула Кьяра, обернувшись к Жеану.

— Молитесь, чтобы сарацины не заявились сегодня же в полном составе! — злобно прорычал Ян, обнажая испорченные зубы. — До сих пор раны ноют! У-у-у, паршивые собаки!

— Не ворчи, — дружески пихнула его в бок Кьяра. — Мы сотворили чудо! Безграничной милостию Божьей, мы сотворили чудо! Только жаль Фируза. Ведь именно ему мы обязаны этим судьбоносным торжеством.

— Ни капельки не жалко! Он не думал о нас, всё про своих армян да про то, как им будет выгодней! Попомнила б мои слова, когда б он отравленный кинжал в спину Боэмунду вонзил! Да у него на лице было написано, какой он лживый негодяй! Хуже Рона! И кстати, о Роне: то, что он так славно показал себя во время битвы, нам на руку. Пока армяне благоволят к нему, никакой грызни не будет… Они, конечно, ублюдки, но сарацин вполне хватает!

— Я бы сказала, какие пороки написаны на твоём лице, но, к счастью, имею приличие! Неужели ты покровительствуешь Рону в его поступке? Подумай о мотивах, что двигали им!

— Во-первых, Рон ли прирезал Фируза, мы знать наверняка не можем! А вот то, что ты дура, ни для кого не секрет. Во-вторых… чего ты к нему прицепилась в самом деле? Уж не влюбилась ли? Поди и вырой его бренное тело и лобызай, покуда слюны хватит! А ты, монашек? Чего молчишь, тряпичная кукла, когда твоя женщина у тебя из-под носа к покойному басурманину сбежать хочет?

— Довольно, — хладнокровно осадил разбушевавшегося Яна Жеан. Оскорбление, пускай и шуточно брошенное в сторону Кьяры, подействовало на него болезненно. — Я не желаю выслушивать эту чушь.

— И-эх, не знаю, как вы, а я пойду поем. И попью, — невозмутимо пробурчал Ян.

— Да-да, беги отсюда. Давно пора.

Но Ян уже умчался прочь, не услышав заключительных слов Жеана. Жеан развернулся к Кьяре, радуясь возможности побыть с ней наедине, и заострил внимание на длинном рваном шраме, пролёгшем наискось через её обожжённую щёку.

— Чего уставился? — насупилась Кьяра. — Совсем запаршивела?

— Нет-нет, просто… хотел убедиться, что ты в порядке, — смущённо потупился Жеан. — Ты по-прежнему прекрасна. И всегда была прекрасна.

— Хм, — Губы Кьяры тронула кокетливая улыбка. — Чем же?

Жеан почувствовал, как от волнительного ликования сердце его дрогнуло, но в то же время он растерялся. Никогда Кьяра не задавала этого вопроса, однако юноша всегда мечтал услышать его, хотя и не предполагал, что он способен загнать в такой безнадёжный тупик. Безусловно, Жеан находил Кьяру красивой. Находил красивой даже тогда, когда едкое пренебрежение, испытываемое по отношению к ней, пересиливало всякое доброжелательное чувство снисхождения и понимания. Но заслуживала ли она, при всех своих превосходных качествах, тех пустых фальшивых похвал, на какие падки прочие женщины?

«Нет, она достойна большего!»

— Тем, что ты… ты более чем прекрасна. Те слова, что говорят друг другу тысячи влюблённых, даже они недостойны тебя! Моё чувство глубже. Гораздо глубже, чем любые сладкие речи.

— Ах, подлец! — вспыхнула Кьяра, и Жеан разом оторопел. — Ты просто сам не знаешь, чем именно я тебе нравлюсь! Упёрся в одну стену, как баран… все вы, мужчины, такие!

— Ты знала много мужчин, раз делаешь выводы? — усмехнулся Жеан.

— Я… Ты и впрямь так думаешь?!

— О… ни в коем случае.

— Тогда молчи! — вспылила Кьяра и по излюбленному обыкновению резко отвернулась. — А вот мне… мне нравятся твои усы.

— А что ещё, дева воли?

— Ещё… Ах!

В следующее мгновение Кьяра очутилась в объятиях Жеана, причём тот не понял, поспособствовал этому он или же она сама бросилась к нему. Под шальной чередой долгих поцелуев он сокрыл её обезображенные шрамами щёки, тонкий изгиб губ, взмокший лоб. На мгновение юноша осознал: его не беспокоило, что улица не пустынна. Вновь такое милое Жеану чувство возвышенного торжества нахлынуло на него, охватывая с головой, и оно могло продолжаться вечно, если бы не настойчивые шаги, раздавшиеся за спиной. Жеан встрепенулся и, развернувшись, так и обомлел.

Рожер стоял перед ним.

— Что происходит?! — с вызовом спросил рыцарь.

— Что видел, то и происходит! — непривычно дерзко бросил Жеан, не спеша отпускать нежащуюся Кьяру.

— Кьяра! Да ты же… Скажи на милость, какая воительница допустит такие богомерзкие вольности в своём отношении?!

— Я сделала это потому, что захотела, — сурово отчеканила девушка.

Мучительно протянулась секунда в ожидании ответа. По вспыхнувшему на щеках Рожера багряному румянцу и глазам, почерневшим от бешенства, Жеан отчётливо видел, как он был возмущён. Однако в его собственной душе, как ни странно, не теплилось даже слабого отголоска жалости — только алчущая ненависть.

У Жеана упало сердце, когда с пронзительным лязгом Рожер выхватил из ножен дарованный с акколадой боевой меч. Трое горожан в камчатых шелках, шествовавших в это время по мощёной дорожке, остановилось, чтобы поглядеть на потасовку.

— Не позволю!

Жеан отстранился и отпрянул в сторону. Меч Рожера со свистом рассёк воздух. Кьяра с истошным воплем бросилась наперерез разъярённому рыцарю.

— Безумец! Похоже, радость победы окончательно затмила твой рассудок! Напасть на собственного боевого товарища! Только такие как Рон способны на это! И потом, что это даст тебе? Ты полагаешь, будто, убив или изувечив Жеана, ты произведёшь на меня лучшее впечатление, ожидаешь, что я брошусь тебе в объятия с воплями восторга и умильным воркованием?! Не забывайся… не забывай, за что ты полюбил меня, не забывай, что именно это не позволяет мне тебе отдаться! Ты можешь найти другую женщину, можешь сражаться за неё до последней капли крови, я же этого не позволю! Вы братья!

— Монашек… развратный монашек! Что он даст тебе? Нищету? Вдовье покрывало? При мне богатое наследство, оставшееся от родителей и покойного Эмануэля. А что есть у него, кроме побитой молью монашеской робы?

Кьяра изумлённо отшатнулась.

— Ты оскорбляешь меня!

— Что? — не понял Рожер.

— Ты оскорбляешь меня! — упрямо повторила Кьяра. — Раз надеешься завлечь вещественным, я в твоих глазах — такая же вещь!

— Грош цена союзу любящих сердец, скреплённому богатым наследством, — опомнившись от потрясения, как можно спокойнее добавил Жеан, хотя, признаться, в тот миг ему хотелось вспыхнуть, подобно пороху.

Слёзы злой досады выступили на глазах Рожера. С несвойственной ему прытью он сорвался с места и рванулся прочь, бряцая кольчужными кольцами. Зеваки, число которых пополнилось двумя мальчишками в грязно-белых платьях, проводили его изумлёнными взорами.

— Эй, вы! — крикнул Жеан, бросаясь в группку. — Вон! Вон!

Те, что-то бормоча по-арабски, поняли его и принялись расступаться. Молодой крестоносец решил, что больше никогда не поцелует Кьяру прилюдно.

— Кьяра, ты… — начал было Жеан.