Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 67

— Ты ранен? — обеспокоенно спросила Кьяра и, тяжко дыша, опустилась рядом.

— Как видишь, — пробормотал Жеан.

— Ты больше не будешь сражаться. Город и так наш, а значит, мы имеем право на заслуженный отдых… впервые за столько месяцев. Скажи, что ты рад!

— Я потрясён… я поистине потрясён. — Губы Жеана расплылись в кривой улыбке, хотя сам он, израненный и полусонный, не слишком осознавал, что за чувство испытывает.

Жеан хотел возрадоваться. Возрадоваться хотя бы тому, что не стал одним из многих, чьи земные жизни унесла разразившаяся кровавая баня, что не стала таковой и Кьяра. Или обозлиться. Обозлиться на грабителей, насильников, вновь отличившегося Рона. Но снова ничего — лишь ленивое безразличие. Тёмная завеса заволокла его глаза, веки опустились, но Жеан боялся, что, задремав сейчас, он больше не проснётся никогда, а потому снова попытался заговорить с Кьярой:

— Не тревожься. Всё хорошо.

— А? — не поняла воительница.

— Всё хорошо, говорю… мы выстояли.

Тут Кьяра ахнула, и Жеан мгновенно встрепенулся:

— Рожер!

Упитанная фигура юноши показалась в буковых дверях. Он приблизился.

— Что ты здесь делаешь? Бегом сражаться!

— Мы уже победили, — раздражённо процедил Жеан. — Кто ты такой, чтобы приказывать мне?

— Кажется, пора напомнить о своём происхождении — после стольких лет бытности простачком-оруженосцем! В бой, виллан!

Жеан безвольно закатил глаза. С тех пор, как погиб Эмануэль и Рожер прошёл через торжественную церемонию посвящения в рыцари, он постоянно напоминал ему о своём почётном положении, становясь безобразно похожим на бахвального Рона. Являлось это средством самоутверждения за счёт Жеана или же попыткой возвысить себя в глазах Кьяры — сказать было трудно, но в обоих случаях такое поведение являлось недостойным настоящего рыцаря. И сама Кьяра, казалось, полностью поддерживала Жеана, хотя по-прежнему предпочитала умалчивать об этом.

— Он тяжело ранен, Рожер, — сухо возразила воительница, стаскивая с Жеана кольчугу. — Мы выстоим и без его вмешательства, свежие силы завершат начатое. Раз можешь — будь добр, сражайся, а не трепли языком.

— А что с тобой стало? — с вызовом покосился на неё Рожер и, так и не получив ответа на свой невразумительный вопрос, исчез в голубоватой мгле.

Кьяра склонилась над Жеаном и, стерев кровяное пятно с его щеки, вполголоса произнесла:

— Спи спокойно. Господь на нашей стороне.

Едва Жеан избавился от кольчуги, его овеяла сонливая лёгкость. Каким-то внутренним чутьём он осознал, что отныне больше незачем удерживать сознание на просторах бытия. Веки его устало сомкнулись.

***

Знакомый звонкий голос раздался над ухом Жеана, и он насилу продрал глаза. Жеан лежал на кровати. Должно быть, Кьяра взвалила его туда, когда молодой крестоносец беспамятно заснул.

— Ну же. Пора просыпаться…

Роскошные кудри Кьяры упали ему на грудь. При ней не было ни бармицы, ни платка, а нарамник и кольчуга лежали на скамье под узким стеклянным окном. Вновь такое милое Жеану чувство трепетного умиления затеплилось в груди, он повлёк воительницу к себе, так что их носы почти соприкоснулись, и её жаркое дыхание обдало лицо юноши.

— Ну, что? — спросила Кьяра, пока Жеан увлечённо рассматривал озорные звёздочки, искрящиеся в её глазах. — Какие у тебя намерения?

— Праздновать победу.

И с этими словами Жеан, не решившись поцеловать Кьяру, позволил ей высвободиться из своих объятий.

— Пить хочешь? — спросила она как ни в чём не бывало и, не дожидаясь ответа, протянула Жеану кожаную фляжку. — Рядом колодец, вот и удалось раздобыть… что до пищи, мне пока ничего не перепало. Город пуст, как бочка, из которой до донышка вылакали вино. Что нашлось в кладовых — уже съедено, на кухне ничего нет, однако пока можем обойтись кониной. Как ты на это смотришь?

— О… разумеется. Будь я варваром, вражеский труп бы с упоением до костей обглодал.

— А меня?

— Ума лишилась! — изумился Жеан и прыснул со смеху, после чего серьёзно добавил: — Так мы… так мы победили? И что в конце концов случилось с Фирузом?

— Яги-Сиян погиб, а люди его пустились в бега. Кроме того, город, несмотря на свою защищённость, совершенно не годится для жизни… и нам по-прежнему угрожает смертельная опасность. А вот Фируз… Готова поклясться своей покровительницей Катринетт Александрийской, Рон всё-таки убил его! Кажется, после ему удалось подчинить себе охваченных ужасом армян, которые решили, будто это сарацины расправились с их военачальником!

— Так что же, теперь Рон возглавит армию?!

— Я не знаю, — пожала плечами Кьяра. — Но Его Сиятельство, по всей видимости, не против, и, что самое главное, сами армяне относятся к Рону более чем уважительно. Они славят его! Говорят, что, если бы не покровительство этого заносчивого белобрысого мерзавца, они были бы разбиты наголову! И ладно, сделай это Рон на благо местных христиан, но он снова, снова движим одними лишь деньгами да славой!

— Ты знаешь, как был убит Яги-Сиян?

— Яги-Сияна убил Рон. Я видела — он нёс его голову Боэмунду. Хоть какой-то от него прок!..

— Нет-нет, Кьяра, не кто, а как.

— Как?

— Он был затравлен целой толпой бойцов Рона…

— Я так и сказала, — насмешливо пожала плечами Кьяра.

— Как бы то ни было, всевидящий Творец на нашей стороне. Справедливость должна восторжествовать. Ворота Антиохии наконец распахнулись перед нами — это не что иное, как высшее знамение. Мы проложили дорогу в Священный Град и, когда достигнем его, всё тайное станет явным.

Последние слова Жеан произнёс с особенным подъёмом, и подъём этот нашёл сильный отклик в его сердце. Горькое чувство стыда за все пережитые сомнения охватило его, однако, как бы то ни было противоречиво, одно сомнение по-прежнему давало о себе знать. В самом ли деле эта победа не есть затишье перед надвигающейся бурей, призванное опьянить хрупкий рассудок франка?

========== 5 часть “Антиохия”, глава XV “Тяготы ревности” ==========

Залитая солнечными лучами улочка со множеством каменных сооружений простёрлась перед взором Жеана, когда он, вместе с Кьярой и Яном, вышел из лачужки, служившей им временным пристанищем. Уже которое утро Жеан встречал в пределах города, но всякий раз, как он продирал глаза, его охватывало изумление — настолько сильно он привык к бескрайним просторам вольных степей и настолько чужда за прошедшее время стала ему городская жизнь. Хотя называть Антиохию благоприятным для проживания и уж тем более райским городом было пока рано. Некогда густые сады, поросшие пальмами, шинусом и пёстрыми цветами, пожухли и обесплодились, опустевшие жилища из самана и камня стали походить на тысячелетние песчаные руины, а на улицах, усеянных гниющими трупами, царила звенящая тишина. Одинокие фигуры местных жителей, суетливо рыскающие по закоулкам, казались призраками мятежных душ, не нашедших приюта ни в Раю, ни в Аду, — грязные халаты, осунувшиеся лица и опустошённые взгляды только усиливали это впечатление. Обездоленные бедняки постоянно требовали пищи и бронзы. Мольбы их были подобны стенаниям низвергнутых в преисподнюю грешников. Лишь купола, мраморные арки да фаянсовые, украшенные витражами, охровыми орнаментами двери дворцов и мечетей сохранили былую роскошь, точно, наравне с «призраками», запечатавшись в безвременье.

Однако постепенно Антиохия воспламенялась новой — христианской — жизнью. Трупы сметались. Медленно, но верно оборонительные постройки восстанавливались общими усилиями крестоносцев, и путь для беспрепятственного ввоза провизии был наконец открыт. Возродились шумные рынки с выставленными на продажу цветным стеклом, превосходным дамасским оружием, диковинными лакомствами вроде мускатного ореха и имбиря. Заржали кони и заревели верблюды. В кузницах заколотились тяжёлые молоты. Колодцы очистились, а колокола запели ангельским звоном: в них ударяли три раза, утром и вечером, призывая к молитве о победе. Там, где главенствовал Яги-Сиян, теперь властвовал Боэмунд. После длительных споров иноземные сюзерены вверили ему Антиохию. Хотя даже это не уберегало неприступную крепость от надвигающейся с юга опасности в виде громадной армии союзников Яги-Сияна, о которой ныне как среди местных жителей, так и среди крестоносцев витало множество слухов и догадок. Всякий раз, когда Жеан вспоминал об этом, его бросало в дрожь. Он не сомневался: впереди Антиохию ожидает суровое испытание, но также не сомневался, что в конечном итоге она выстоит.